СВОБОДА СЛОВА И СВОБОДА МЫСЛИ: МЕТАФИЗИКА И ДИАЛЕКТИКА Захара И.С.

Заявленная в названии доклада проблема такая же древняя, как и, впрочем, вся философия и ее история. С одной стороны, казалось бы, и не существует никакой проблемы. Человек от природы - существо свободное.

О великом значении и большом весе слова говорится давно. Роль слова в жизни человека, его позитив и негатив отмечали в античности еще софисты. Один из представителей ранней софистики Горгий писал: «Слово имеет силу так действовать на состояние души, как состав лекарств действует на тело. Подобно тому, как разные лекарства изготовляют разные соки из тела, причем одни пресекают болезнь, а другие - жизнь, так и речи - одни повергают слушателей в печаль, другие услаждают, третьи - пугают, четвертые вселяют в них смелость, пятые же - неким злым убеждением отравляют и обвораживают душу» (цит. по: [1, с. 177 - 178]). Поздние софисты привели свое виртуозное искусство владения словом к полной беспринципности. Они защищали с одинаковым старанием прямо противоположные мнения, исходя из своих собственных интересов. Свобода мысли и слова софистов привела к тому, что их перестали принимать всерьез уже современники.

Проблема свободы мысли и слова является актуальной и в наше время. После падения тоталитарных режимов, когда свободу самовыражения и действия обрели многие сообщества, возникло еще одно принципиальное затруднение социального порядка - проблема использования свободы. Эта последняя проблема имеет не только индивидуальное, но и коллективное измерение, поэтому она нуждается в системном разрешении. В своей книге «Системные аспекты философского знания» украинский философ А.И. Уёмов написал: «Сейчас в нашей стране - золотое время для развития философии. Такой свободы философствования здесь никогда, пожалуй, не было. Старому догматизму нанесен тяжелый удар, от которого он вряд ли воспрянет. Новый догматизм еще не укрепился. Нужно ловить момент, когда вопрос о том, как нужно рассуждать, решают сами философы, а не некие стоящие над ними руководящие инстанции» [3, с. 3]. Философ хорошо понимает, что именно философы в первую очередь несут ответственность за свободу мысли и слова, ибо философия предоставляет свободу.

Для любой концепции детерминизма в мировоззренческом отношении одним из важнейших является вопрос о соотношении свободы и необходимости. Известно, что свобода и необходимость не являются антиподами, а это предполагает признание возможности существования свободы без отказа от необходимости. Свободная и сознательная деятельность относится к одному из родовых признаков человека. Одновременно мера осуществимости свободы человеком выступает и мерой общественного прогресса.

Свободное действие человека начинается с акта волеизъявления; как и действие, волеизъявление должно иметь свободный характер. Без свободы воли нет свободного действия. Проблема свободы воли тесным образом связана с проблемой моральной и правовой ответственности человека за свои слова и поступки. Если человек силой принужден совершать тот или иной поступок или же говорить то, что ему накажут, он не может нести за это моральной или правовой ответственности.

Дуалистическую уступку индетерминизму делал в своей философии И. Кант, считая, что в мире теоретического разума, где господствует естественная необходимость, человек не свободен в своем выборе, и его воля является причинно-обусловленной, но в мире практического разума человек, как разумное существо, обладает абсолютной свободой выбора и соответственно несет моральную ответственность за свои поступки. Аналогичная дуалистическая позиция характерна и для Шеллинга. Представители метафизического детерминизма (Гоббс, Гольбах и др.) в этой ситуации объявили свободу субъективной иллюзией, считая, что всякий разговор об объективной свободе воли не совместим с последовательным детерминизмом и принципом причин ости. Представители же экзистенциализма, столкнувшись с проблемой свободы воли, переходят на позиции тотального индетерминизма.

Человеческий опыт и наука показывает, что даже самые на первый взгляд иррациональные поступки всегда обусловлены состоянием внутреннего мира человека или внешними обстоятельствами. Абсолютная свобода воли - это чистая абстракция от реального процесса формирования волевого акта человека. Безусловно, волевое решение, связанное с выбором целей и мотивов деятельности, определяется, в основном, внутренним миром, миром сознания, но ведь этот внутренний мир человека или мир сознания не противостоит внешнему объективному миру, а является, в конечном счете, его отражением, и диалектическая взаимообусловленность событий во внутреннем мире является отражением диалектической взаимообусловленности явлений в мире внешнем.

Но если абсолютная свобода воли - иллюзия, то что же такое свободное действие человека? Реальное свободное действие выступает, прежде всего, в форме выбора альтернативных линий поведения. Свобода есть там, где есть выбор: целей деятельности, средств, ведущих к достижению целей, поступков в определенной жизненной ситуации. Объективным основанием ситуации выбора является объективное существование спектра возможностей, определяемых действием столь же объективных законов и многообразием условий, в которых эти законы реализуются, в результате чего возможность переходит в действительность.

Однако сама ситуация выбора - это еще не свобода, а лишь необходимая предпосылка свободы, свободного действия. Сам акт свободного действия связан с выбором определенной альтернативы в ситуации выбора и ее реализацией в действительности. Выбор альтернативы поведения определяется, прежде всего, целевыми установками человека, а они, в свою очередь, определяются характером практической деятельности человека и той совокупностью знаний, которой он располагает. Знание же, на которое опирается человек в своем выборе альтернатив, есть, прежде всего, знание необходимости. Человек выбирает ту линию поведения, которая для него обладает внутренней необходимостью в свете имеющегося в его распоряжении знания.

Если ничего определенного - удовлетворяющего или, по крайней мере, успокаивающего нас - о свободе вообще и о свободе мысли и слова в онтологическом и гносеологическом срезе сказать мы не можем, то в аксиологическом, точнее в этическом, смысле можно высказаться понятнее.

К этой системе моральных добродетелей присоединяют и другие, которые разным образом им подчиняются. Систему добродетелей, которые обуславливают самореализацию человеческой свободы в истине, можно считать исчерпывающей. Это не абстрактная, априорная система: Аристотель исходит из опыта морального субъекта; святой Фома также отталкивается от морального опыта, но пытается пролить на него свет Священного Писания. Этим светом является заповедь любви Бога и ближнего. В ней человеческая свобода получает свою самую полную реализацию. Свобода существует для любви: ее осуществление через любовь иногда достигает поистине героического уровня.

Европейская интеллектуальная традиция, в частности, традиция эпохи Просвещения, признавала потребность в критерии, который должен был регулировать использование свободы. В деятельности человека различные духовные качества личности стремятся к своему синтезу; руководящей в этом синтезе выступает воля. Таким образом, субъект оставляет на своих поступках отпечаток разума.

На фоне такого видения блага, метафизического и одновременно антропологического, вырисовывается ряд этических разграничений. Это разграничения между справедливым благом (bonum honestum), полезным благом (bonum utile) и приятным благом (bonum delectabile). Эти три разновидности блага органически характеризуют человеческую деятельность. Действуя, человек выбирает конкретное благо, которое становится целью его деятельности. Если субъект выбирает bonum honestum, то его цель отвечает самой сущности объекта действия, и поэтому является справедливой целью. Если же объектом выбора является bonum utile, целью становится выгода, которую из этого получает субъект. Вопрос о моральности поступка остается открытым: если поступок, который приносит выгоду, справедлив, и справедливы средства его достижения, тогда и цель, которую преследует субъект, можно считать справедливой. Именно в этом вопросе начинаются разногласия между аристотелевско-томистской традицией и современным утилитаризмом. Не вдаваясь в детали этих разногласий, скажем, что ниспровержение утилитаристской этики осуществил своим категорическим императивом Иммануил Кант.

Папа Иоанн Павел II полагает, что «свобода является сама собой настолько, насколько она утверждает истину о благе. Лишь тогда она сама является благом. Если свобода теряет связь с истиной и пытается поставить ее в зависимость от себя, она закладывает предпосылки для пагубных моральных следствий, размеры которых иногда трудно предвидеть. В этом случае злоупотребление свободой вызывает реакцию, которая приобретает формы того или иного тоталитарного режима. Это одна из форм порочного употребления свободы, следствия которого мы пережили в ХХ веке, да и в другие периоды тоже» [2, с. 56]. Мы понимаем, что имел в виду Папа, если принимаем во внимание то, к чему привела свобода мысли и слова в период свержения самодержавия в России, в последующие периоды становления советской власти и строительства коммунистического общества.

В действительности, абсолютная свобода слова и ее выражение являются проблематичными. Это особенно понятно в случае требования свободы совести (религиозной веры), которое исторически предшествует требованию свободы слова. Свобода веры была провозглашена именно как право человека, но не без ограничений: свободу исповедовать религию, приемлющую насилие, по крайней мере, в том, чтобы заставлять людей к вероисповедованию, в общем, никогда не принимали за неотъемлемое человеческое право. Иначе говоря, свобода вероисповедования является правом постольку, поскольку она не мешает такой же свободе другого человека. Так же и свобода слова (и его выражения) становится проблематичной, если она провозглашается без ограничений; она может рассматриваться как насилие, вредящее человеку, унижающее других.

Существует более фундаментальное человеческое право, чем право на свободу слова, - это право на свободу мысли. Право на свободу мысли провозгласил Вольтер в своем «Философском словаре» (1764), а также многие другие европейские философы эпохи Просвещения. Такое право можно считать абсолютным, если под мыслью мы будем понимать внутреннее убеждение или веру, которые не подразумевают насилия над другими.

На ХХП Всемирном философском конгрессе, который состоялся в этом году в Сеуле, Президент оргкомитета проф. Питер Кемп заявил, что в современном мире существует абсолютная свобода мысли, но не абсолютная свобода выражения мысли. Речь шла о том, что свобода возможна лишь в мышлении. Разум как долг подлежит собственному законодательству. Он автономен, то есть является законом для самого себя. Вроде бы, это заявление само по себе возражений не вызывает, однако психологи могли бы заметить в ответ, что и мысль также может быть не свободна в тех случаях, когда человек, подвергающийся опасности, предпочитает не возвращаться к ней - «не думать», то есть речь идет о психологической свободе как проблеме самозащиты.

Допускает ли демократия цензуру? Скажем так, не исключает. Ведь цензоры бывают разные. Их характер зависит, прежде всего, от того, кто занимается цензурой: суд или полиция. С долей приближения, мы можем говорить об этом как о рецензировании работ. Хорошая рецензия никогда не повредит автору; главное, чтобы рецензент был опытным и высококвалифицированный. Польские ученые Збигнев Мусял и Богуслав Вольневич справедливо отмечают, что демократия исключает превентивную цензуру, то есть такую, при которой любые публикации и зрелища контролируются предварительно полицейскими органами, и на основании своих законов государственные институты имеют право запрещать выпуски литературной продукции, те или иные спектакли и т.п. Зато в целом не исключается репрессивная цензура, при которой авторам можно публиковать и выставлять то, что они хотят, но если тем самым нарушается закон, из факта публикации вытекают заранее оговоренные правовые последствия. И не следует путать названия этих цензур, ибо первая форма цензуры намного хуже второй, поскольку существует без установленных свыше правил; в то же время, вторая строго подчинена таким правилам [4, с. 104].

Следует так же отличать политическую цензуру от обычной. Первая призвана охранять государственную власть от критики, а вторая - мораль. Для первой нет места в демократическом обществе, а во второй такое общество нуждается, и иногда она оказывается необходимой. Это не значит, что при демократии невозможно игнорировать власть или относиться к ней неуважительно. Наоборот, допускается любая критика, но эта критика должна быть справедливой и конструктивной, в противном случае она подпадает под обычную цензуру.

Эти размышления, - не без основания продолжают польские исследователи, - могут показаться очень запутанными, но демократия по самой своей природе является трудной и запутанной формой общественного строя - намного проще была бы диктатура или анархия. Конечно, цензура бывает мучительной, поскольку ограничивает свободу личности. Либералы любят говорить, что не бывает слишком много свободы, и ставят под сомнение любую свободу. Одни только слова «цензура» и «репрессия» звучат невыносимо, а «репрессивная цензура» - вдвойне. Но они не правы: свободы может быть слишком много - тогда, когда руководящими принципами рассудка не являются умеренность, сдержанность и пристойность. Граница между демократией и анархией - очень тонкая и невыразительная, и ее можно легко упустить из виду или перейти. Цензура оказывается нужной именно при приближении к этой тонкой и затертой границе.

С этими рассуждениями польских авторов можно согласиться, можно согласиться лишь отчасти; можно дискутировать с ними, но не видеть в них рационального зерна нельзя.

Украинский писатель и философ Иван Франко, заканчивая свою книгу «Що таке поступ» писал: «Прогресс человечества - это большущая и сложная машина. Она приводится в движение силой, которая состоит из духовных и телесных сил всех людей на свете: ни одному человеку, какой бы он не был сильный и способный, ни одному сообществу не возможно обрести господство над движением этой машины, не возможно руководить ею. Как во всей природе, так и в развитии человечества руль держат двое могущественных вожатых, то есть тех, о которых говорил великий немецкий поэт и ученый Иоганн Гете, а именно голод и любовь. Голод - это значит материальные и духовные потребности человека, а любовь - это чувство, которое сближает человека с другими людьми. Человеческого разума в числе этих вожатых нет и, наверное, еще долго не будет».

С мыслями Ивана Франко можно также согласиться лишь отчасти. Украинский писатель не был таким уж пессимистом и верил в силу духа, в силу мысли, в силу слова, верил он и в свой народ, который обязательно обретет свободу и независимость, что в его время многим казалось «по-за межами можливого», то есть - невозможно. Вскоре библиотеке Львовского Национального Университета, который носит имя Каменяра, исполнится 400 лет. Читальный зал этой библиотеки издавна украшен рядом фресок с латинскими надписями. Одна из них гласит «Sapientia sola libertas est», что в переводе означает «Только мудрость является свободой». Это крылатое выражение звучит в назидание всем интеллектуалам современным и будущим, которые будут и впредь размышлять над свободой мысли и слова.

Литература

1. Басов, Р.А. История древнегреческой философии от Фалеса до Аристотеля. М., 2002.
2. Іван Павло II. Пам'ять та ідентичність. Львів. 2005. С. 56.
3. Уемов, А.И. Системные аспекты философского знания. Одесса. 2000. С.З.
4. Musial, Zbigniew, Wolniewicz, Boguslaw. Ksenofobia I wspolnota. Krakow. 2003. S. 104.