Глава IV О СВОБОДЕ, ПРИСУЩЕЙ ЧЕЛОВЕКУ. ПРЕВОСХОДНЫЙ ТРУД, НАПРАВЛЕННЫЙ ПРОТИВ СВОБОДЫ,—СТОЛЬ ХОРОШИЙ, ЧТО ДОКТОР КЛАРК ОТВЕТИЛ НА НЕГО ОСКОРБЛЕНИЯМИ. СВОБОДА БЕЗРАЗЛИЧИЯ СВОБОДА СПОНТАННОСТИ. ЛИШЕНИЕ СВОБОДЫ — ВЕЩЬ ВЕСЬМА ОБЫЧНАЯ. ВЕСОМЫЕ ВОЗРАЖЕНИЯ ПРОТИВ СВОБОДЫ

Из всех философов, отважно выступавших в своих сочинениях против свободы, тем, кто, бесспорно, сделал это очень методично, с большой силой и ясностью, был Коллинз, член Лондонского магистрата, автор книги «О свободе мысли» и многих других трудов, столь ж г смелых, сколь и философичных.

Кларк, целиком и полностью разделявший мнение Ньютона по поводу свободы и отстаивавший право на нее как в качестве теолога весьма необычной секты, так и в качестве философа, с живостью откликнулся на выступления Коллинза и вложил в свои доводы столько язвительности, что стало, по крайней мере, ясно, насколько он чувствует силу своего противника. Он упрекает его в смешении всех идей за то, что Коллинз называет человека необходимым агентом. Он утверждает, что в указанном случае человек вовсе не будет агентом, однако кто же здесь не заметит явной придирки? Коллинз называет необходимым агентом все то, что производит необходимые действия. Какая разница, называть ли это «агентом» или «лицом страдательным»? Вопрос в том, является ли это лицо необходимо детерминированным. Представляется, что, если бы можно было отыскать хоть один случай, когда человек бывает действительно свободен свободой безразличия, этого было бы достаточно для решения вопроса.

Я часто слышал химерические трактовки этой свободы безразличия: говорят, будто решаться на что-то без причины — удел безумцев; при этом забывают, что безумные люди — больные, не обладающие никаким видом свободы. Их необходимо детерминирует изъян в их органах [чувств]; они уже больше себе не хозяева, они ничего не могут себе избрать. Свободен тот, кто определяет себя к чему-то сам. И почему нам не определять себя в индифферентных случаях с помощью одного своего воления?

Мы обладаем свободой, которую я именую во всех остальных случаях спонтанностью [spontaneite]: это означает, что, когда у нас есть мотивы, они детерминируют нашу волю, причем мотивы эти являются конечным результатом действия нашего разума или инстинкта: так, когда мой разум представляет себе, что для меня лучше повиноваться закону, чем его нарушать, я повинуюсь закону со свободой, я добровольно делаю то, что меня обязывает делать веление моего разума.

Лучше всего этот вид свободы постигается тогда, когда наша воля борется с нашими желаниями.

Наконец, я не бываю свободным ни в коем смысле, когда моя страсть чересчур сильна, а разум чересчур слаб или когда мои органы [чувств] расстроены; к несчастью, люди очень часто оказываются именно в этом положении; таким образом, мне представляется, что спонтанная свобода для души — то же самое, что здоровье для тела; некоторые люди обладают ею в полной мере и прочно; другие часто ее утрачивают, иные болеют ее отсутствием всю свою жизнь; я полагаю, что все остальные способности человека подчинены тем же неравномерностям. Зрение, слух, вкус, сила, дар мышления бывают то более крепкими, то более слабыми; наша свобода, как и всё остальное, ограниченна, изменчива — одним словом, весьма незначительна, ибо весьма незначителен и сам человек.

Трудность, заключающаяся в согласовании свободы наших действий с вечным провидением бога, не останавливала Ньютона, поскольку он в этот лабиринт ие углублялся; раз свобода эта установлена, не наше дело определять, каким образом бог провидит наши свободные действия. Мы не знаем, каким образом бог актуально усматривает то, что происходит. И поскольку у нас нет никакой идеи относительно его способа видения, как можем мы иметь представление о его способе провйдения? Все эти атрибуты должны быть для нас в равной мере непостижимы.

Следует признать, что против такой идеи свободы выдвигаются отпугивающие возражения.

Прежде всего, понятно, что упомянутая свобода безразличия была бы весьма легковесным даром, если бы она распространялась лишь на возможность плюнуть паправо либо налево или выбрать чёт либо нечёт.

tO Вольтер

Далее, считают, что свобода безразличия невозможна: в самом деле, как можно принять решение без участия разума? Ты желаешь; но почему ты этого желаешь? Тебе предлагают на выбор чёт или нечёт, ты выбираешь чёт и притом не усматриваешь для этого никакого мотива; однако твоим мотивом является то, что в то самое мгновение, когда надо сделать выбор, тебе на ум приходит четное.

Всё имеет свою причину, значит, имеет ее и твоя воля2. Хотеть можно лишь вследствие последней идеи, полученной разумом.

Никто не может знать, какую идею он воспримет в следующий момент, а значит, никто не является господином своих идей и не может распоряжаться своим хотением и нехотением.

Если бы мы были здесь господами, мы могли бы делать нечто противное божественному порядку, присущему связи вещей в этом мире. Таким образом, любой человек мог бы изменять и действительно каждое мгновение изменял бы вечный порядок.

Вот почему мудрый Локк даже не смеет произносить слово «свобода»; свободная воля представляется ему всего лишь химерой. Он не понимал иной свободы, кроме возможности делать то, что желаешь. Подагрик не располагает свободой ходить, заключенный — свободой уйти из тюрьмы: первый получает свободу, когда выздоравливает; второй—когда перед ним раскрывается дверь.

Для того чтобы яснее осветить все эти тяжкие сомнения, я предполагаю, будто Цицерон хочет доказать Каталине, что он не должен устраивать заговор против своего отечества. Катилина отвечает ему: я в этом не волен; последние мои беседы с Цетегом вдолбили мне в голову идею заговора; идея эта нравится мне более любой другой, а ведь хотение бывает лишь следствием последнего суждения человека.— Но ты мог бы, говорит ему Цицерон, получить от меня другие идеи, направить внимание своего ума на то, чтобы меня выслушать и понять, что надо быть достойным гражданином.— Как бы не так, возражает ему Катилина, твои идеи меня возмущают и меня увлекает жажда тебя убить.— Я сожалею о твоем безумии, говорит ему Цицерон, постарайся принять мое лекарство.— Если я безумен, отвечает на это Катилина, я не волен в попытке себя излечить.— Но, говорит ему консул, люди обладают запасом разума и могут к нему обратиться, с тем чтобы он излечил это расстройство в органах [чувств], делающее тебя порочным человеком,— особенно если расстройство это не слишком сильное.— Укажи мне, отвечает ему Катилина, в чем именно это расстройство может поддаться целительному воздействию? Что до меня, то, признаюсь, с первой минуты моего замысла все мои размышления приводили меня к мысли о заговоре.— Но когда ты впервые пришел к этому мрачному решению? — спрашивает его консул.— Когда я проиграл свои деньги.— Как! Неужели ты не мог воздержаться от игры? — Нет, ведь идея игры в тот день взяла во мне верх над всеми остальными идеями.

Утешительна одна только мысль, а именно: какой бы системы мы ни придерживались и с какой фатальностью ни связывали бы все наши действия, мы всегда будем действовать так, как если бы мы были свободны.