ПОЛИТИЧЕСКАЯ СУБЪЕКТНОСТЬ И ОТВЕТСТВЕННОСТЬ Шевченко А.А.

В последнее время часто говорят о «кризисе субъектности». В философии морали и права этот кризис связан с проблемой изменения границ ответственности и определения ее субъекта в быстро меняющейся социально-политической ситуации.

Понятно, что в реальном мире политические субъекты продолжают действовать, речь здесь идет о «потере» субъекта в теории, то есть, об осознании того, что привычные концептуализации политических субъектов либо весьма приблизительно фиксируют реалии современного общества (например, такой субъект, как «социальный институт»), либо недостаточно хорошо определены (например, «политический индивид»), либо сомнительны в силу целого ряда причин теоретического и практического характера («классы» или «нации»). Кроме того, в условиях глобализации создаются новые временные и постоянные альянсы, институты и организации с полномочиями и обязанностями, не всегда ясными как с моральной, так и правовой точки зрения, однако участвующие в выработке и принятии политических решений.

Обычно выделяют две основные характеристики политической субъектности: 1) сознание, необходимое для практического осуществления политических целей и идеалов, которое включает знание об объекте, а также ценностно-оценочную шкалу; 2) активность (само реальное действие). Представляется, что первого условия для формирования полноценной политической субъектности явно недостаточно. Вместо сознания, существенной характеристикой политической субъектности имеет смысл считать рациональность, причем рациональность особого вида - коллективную, а в качестве минимального требования к политическому субъекту - наличие способности различать между рациональностью индивидуальной (преследованием личного интереса) и рациональностью коллективной (понимаемой как стремление к достижению общего блага, основанное на ясном осознании издержек и выгод такого поведения).

Дополнительно следует отметить существенные различия между субъектом моральным и субъектом политическим. Одним из таких отличий является то, что для политического субъекта способность к коллективному действию является необходимым условием его конституирования, в отличие от субъекта морального. Именно способность индивида к совместным действиям с другими людьми, действиям, которые могут привести к изменению ситуации в обществе, делают его политическим субъектом.

Что касается активности, понимаемой как способность к действию или как квинтэссенция воли, то П. Рикер, например, также считает, что в качестве своего «антропологического введения» политическая философия нуждается в размышлении над проблемой «человека могущего» [2, с. 39]. Воля, переходящая в действие, - действительно необходимое условие, позволяющее выделять из апатичной массы политических субъектов. Однако регулярные, системные, систематические действия лучше описывать на языке «участия». Главный вопрос заключается в том, что значит в современном мире политическое участие? Ограничивается ли оно двумя, теперь уже стандартными формами: 1) участием в некоторых формальных процедурах, имеющих целью повлиять на власть, например участием в выборах; 2) участием в публичном и рациональном дискурсе в духе Хабермаса? Основания для сомнений возникают вследствие радикального расширения сферы политического в современном обществе, что неизбежно ведет к пересмотру соотношения между публичным и частным. Можно вполне согласиться с Т. Алексеевой в том, что именно здесь следует искать политическое, а не через определение друзей и врагов [1, с. 15].

Но способность к действию, тем более политическому, предполагает и ответственность субъекта за свои действия, причем, в первую очередь, ответственность моральную. Феномен глобализации заставляет по-новому взглянуть на многие прежние проблемы. Это касается и необходимости пересмотра границ наших моральных обязательств. Становится все труднее проводить различия между внутренней и внешней политикой, что также затрудняет проведение границ нашей ответственности, хотя бы моральной.

При этом такие формы осуществления справедливости действительно в какой-то степени могут быть вызваны изменением представлений людей о границах своей моральной ответственности. Ю. Хабермас в этой связи отмечает, что «.вместе с мотивами граждан изменяется и внешняя политика их государства. Применение военной силы определено уже не одним только в сущности партикуляристским государственным мотивом, но и желанием содействовать распространению неавторитарных форм государства и правления» [3, с. 288]. Поэтому чрезвычайно актуальным становится разграничение моральной и правовой ответственности, хотя бы на теоретическом уровне. Более 40 лет назад эту проблему прекрасно сформулировал известный философ права Дж. Файнберг. Она заключается в том, чтобы «при анализе моральной ответственности выработать такую ее концепцию, которая была бы достаточно схожей с правовой моделью для того, чтобы называться «ответственностью» и, в то же время, достаточно рациональной и автономной, чтобы называться “моральной”» [4, с. 351]. Предложенные в статье Файнберга различения между правовой и моральной ответственностью, конечно, нуждаются в уточнении. В наши дни трудно согласиться с его замечанием о том, что определение моральной ответственности не является столь же обязательным, как определение ответственности правовой, поскольку как первое не имеет «никаких практических следствий». Неясно и то, каким именно образом требования моральной ответственности могут быть однозначно выведены из фактов путем рационального анализа ситуации, ведь конфликт общих и специальных моральных обязательств - неустранимый и естественный фон любых моральных размышлений.

Стоит подчеркнуть, что этот потенциальный конфликт является проблемой не только для конкретного морального индивида, но и для устройства политических институтов.

Литература

1. Алексеева, Т.А. «Публичное и «частное»: где границы «политического»? // Философские науки. - № 4. - 2005.
2. Рикер, П. Мораль, этика и политика // Герменевтика, этика и политика. М.: 1995.
3. Хабермас, Ю. Вовлечение другого: очерки политической теории. СПб.: Наука, 2001.
4. Feinberg, J. Problematic Responsibility in Law and Morals // The Philosophical Review, Vol. 71, Issue 3 (July 1962).