V. ГРЕКИ И ХРИСТИАНСТВО

Иудеи диаспоры, так называемые эллинисты, усвоили всю полноту греческих представлений вместе с греческим мировым языком, который сделался для них родным. В числе этих представлений находилось также представление о посмертной жизни душ справедливых, которые, освободившись от тела, получают непосредственно после смерти свою награду и живут ничем не смущаемой вечной жизнью вблизи от бога. Влияние греческой эсхатологии можно узнать в «Премудрости Соломона» (появившейся за 100-50 лет до P. X.), в так называемом стихотворении Фокилида, иудейском сочинении, написанном размером греческого гекзаметра и появившемся также еще до P. X., но прежде всего у современника Иисуса, Филона Александрийского, одного из наиболее выдающихся умов, которые когда-либо производило иудейство.

Правда, совсем не считали нужным настойчиво критиковать и отвергать при помощи критики реалистическую эсхатологию и ее надежды на Страшный суд и воскресение мертвых.

«Познание и жизнь»— оба эти слова заключают в себе совсем другую эсхатологию, чем иудейская и древнейшая христианская, которая обращалась к Богу с молитвою: «Да приидет Царствие Твое».

Иудейство диаспоры еще при жизни самых первых поколений христианской церкви, очевидно, оказало сильное влияние на образующуюся религиозную общину. Внешние формы и учреждения, книги и мысли перешли в церковь из эллинизированного иудейства диаспоры. Таким образом, молодое христианство находилось повсюду под влиянием греческих идей — или непосредственно через прямое соприкосновение, или посредственно, окольным путем, через иудейские диаспоры. Это влияние должно было очень заметно дать себя почувствовать также и в христианских чаяниях о будущем. Но развитие заключалось теперь совсем не в том, что греческие ожидания были переняты христианами (это бывало только в редких случаях исключений), — нет, греческие представления были поставлены рядом со старыми надеждами реалистической эсхатологии, которые всегда держались прочно, хотя и были поколеблены и изменены. С необычайной цепкостью держались вожди общин за предание, которое для них было твердым традиционным завещанием откровения. Но на первоначальное христианство необыкновенно возросло также влияние мистического благочестия, платонической и платонизирующей философии, индивидуализма и одухотворенных греческих воззрений.

Очень интересно наблюдение, что уже в трех первых Евангелиях, конечно, в отдельных местах, высказываются или же предполагаются воззрения относительно загробной жизни, свойственные индивидуалистической эсхатологии.

Павел защищал перед фессалоникийцами и коринфянами учение о воскресении мертвых, о втором пришествии Христа, о будущем царстве против маловерия и греческой склонности к сомнению. Но уже у него находятся выражения, которые совершенно не умещаются в рамках древнехристианских чаяний о будущем, которые предполагают блаженную жизнь, соединение с преобразившимся Христом непосредственно после смерти индивида. В полной уверенности, что он не попадет после телесной смерти в подземные гробницы, но вступит в славное общение с Христом, Павел пишет филиппийцам: «...

Гораздо далее, нежели Павел, удаляются от традиционной реалистической эсхатологии Евангелие от Иоанна и также Послания Иоанна. За элементами более древней эсхатологии продвигается здесь вперед, затемняя и оттесняя их, новое могущественное течение, состоящее из греческих, мистико-индивидуалистических ожиданий. Ясно выраженной полемики против реалистической эсхатологии нет нигде, но старое дополнено, отодвинуто назад, перетолковано, заменено. Евангелие от Иоанна возвещает личное бессмертие, которое проявляется уже в этой бедственной жизни и побеждает в ней смерть; оно возвещает также личный суд, который совершается уже в этой жизни и отделяет сынов света от сынов тьмы. Для возвышенного, своеобразного понимания, которое четвертое Евангелие составило себе о христианстве, мысли о звуке труб в день Страшного суда, о браке агнца, о небесном Иерусалиме сделались излишними. Единородный Сын Божий явился в мир, в царство тьмы, Его свет светит там.

Вочеловечившийся Логос является здесь как бы скалой с острыми краями, поставленной среди потока исторического бытия, так что воды, наталкиваясь на нее, тотчас делятся и отливают или направо, или налево. Так суд приводит к разделению душ уже в этой жизни; и греческое слово krisis имело действительно двойное значение: суд и разделение. Вечность, жизнь, которую верующий получает уже здесь, является предпосылкой к тому, чтобы его тело могло победить при воскресении земную смерть: «истинно, истинно говорю вам: слушающий слово мое и верующий в пославшего меня имеет жизнь вечную; и на суд не приходит, но перешел от смерти в жизнь. Истинно, истинно говорю вам: наступает время и настало уже, когда мертвые услышат глас сына Божия и, услышавши, оживут» (Иоанна V, 24 сл., ср. также III, 18 сл.).

Как у эллинистического иудейства, так и у Иоанна индивидуалистическое «познание и жизнь» являются спасительным благом вместо надежды на эсхатологическое Царство Божие, с той разницей, конечно, что содержание этого соединения гораздо богаче и глубже, чем в простом эллинистическом благочестии. Между формулой и ее содержанием стоит также впечатление от личности Иисуса и потребность в благочестии высокого напряжения.

Из Учения двенадцати апостолов, из первого и второго Посланий Климента, из весьма своеобразных посланий епископа-мученика Игнатия из Антиохии, т. е. из сочинений, возникновение которых падает на время поколения, жившего от 70 до 120 г. 18, точно так же обнаруживается, как рядом с сознательной, прочной приверженностью к реалистической эсхатологии укрепились, однако, в церковном благочестии индивидуалистические, одухотворенные ожидания греков и эллинизированного иудейства.

На это же приблизительно время падает первая в высшей степени важная попытка связать греко-мистическую религиозность и эсхатологию с Евангелием Иисуса.

Как в греческой философии и религии, так и в гнозисе загадка мира разрешается дуалистическим построением. Вся наличность существующего распадается на две области: область Божества (духа) и область материи. Эти обе большие области существенно отличаются друг от друга. Чистое, над всем поднимающееся Божество бесконечно возвышается над материей и не имеет к ней никакого отношения. В области Божества царствует вечная жизнь, блаженство, свет, чистота, истина, красота, в области же материи —бренность, тьма, болезни, замарывающая грязь, ложь, ненависть. Обе великие области, Божества и материи, с самого начала противоположны друг другу, но, конечно, не у всех гностиков.

В первоначально хаотической массе материи господствующие в настоящее время в ней формы и порядок были водворены не высшим Богом, покоющимся в потустороннем мире, Отцом всякого света, но более низкими и низменными посредствующими существами, низшими богами, демиургами или демиургом (творцом мира). Поэтому этот мир не является хорошим, совершенным и прекрасным, но в целом он только жалкое образование, о котором как о таковом высший Бог совсем не заботится. Но Бог заинтересован в судьбе одной части сотворенного мира, именно в человеке, точнее, в его душе.

Человек, член низшего сотворенного мира, есть существо двустороннее. Он состоит из материи и духа. Первая происходит из низшей, вторая —из высшей сферы. Каким образом душа, искра жизни, спустилась из царства света в царство материи и там воплотилась — это различные гностические мифы объясняют различно. Одни признавали, что демиурги, несмотря на свою слабость, были в состоянии вооружить человека светом. Другие сводили высшую часть в человеке непосредственно на высшую божественную сферу, откуда она нисходила по желанию или без желания верховного Божества. Заключенный в темнице плоти дух стремится возвратиться на свою истинную родину, в светлое царство вышнего Бога. Он желает переселиться в свое истинное отечество и снять с себя загрязняющую его одежду тела. Но собственными силами он не может возвратиться на свою родину. Власть материи, которая его связывает, слишком сильна для него. Смута, которая возникает вследствие обеих противоположных друг другу сил, материи и духа, все усиливается. Эоны, которые сотворили мир и заправляют течением событий в нем, не наделены достаточной силой и знанием, чтобы иметь возможность вмешаться. Они также впадают в смятение, именно там, где им враждебно противодействуют вечно живые силы первоначального хаоса, Сатана и демоны. Так наступает беспомощное, ужасное расстройство в состоянии современного мира, и исполненный мучений божественный дух бессильно скитается в нем от поколения к поколению, всякий раз снова заключаемый в человеческое тело.

Но тогда свыше с рукой помощи милостиво склоняется всевышний Бог к отпрыску своей сущности — человеческой душе. Один из высших эонов, существо высшей божественной сферы спускается вниз с тем, чтобы принести измученной, тоскующей душе ее спасение — отделение от материи — и дать ей силу подняться в светлое Царство Божества. В этом спускающемся вниз высшем зоне гнозис признал Христа христианских общин. Он явился в призрачной телесной оболочке, чтобы самому не загрязнять себя материей, или же, не принимая видимого образа, имел своим обиталищем в течение известного времени тело избранного чистого человека, Иисуса, через которого Он сообщил миру свои откровения.

Откровения Сотера (спасителя) Христа приносит плененному человеческому духу спасение через посредство познания (гнозиса) и освящения. Освобождение духа совершается интеллектуальным и физическо-магическим путем. Наставляя дух, спаситель дает душе познание неизвестного до сих пор высшего Бога и Его воли. Но он открывает также людям известное материальное освящение, таинства, которые, будучи правильно применены, сообщают душе таинственные силы, отмечают ее, кладут на нее печать и сообщают ей вместе с тем способность возвратиться в высший мир, ее истинную родину, составляющую предмет ее горячих стремлений. Так душа гностика может освободиться вообще из телесного мира и от материи в тот день, когда ее тело умирает, может прорваться через область властвующих над миром архонтов и демонов, местопребывание которых находится в воздушном пространстве и на нижнем небе, и возвратиться к равному ей по своей сущности высшему Богу, цели ее стремлений. Залогом достоверности и истинности божественного откровения служит принесенный Христом дух, божественная Рпеита; все гностические секты хвалятся, что они ею обладают. Пневма содействует правильному истолкованию и применению принесенного Христом откровения; пользуясь пневмой, человеческий дух становится уверенным в своем божественном происхождении, он может уже здесь на земле в опьяняющем чувстве свободы поработить материю.

Но только те души могут быть спасены, которые обладают с самого начала божественным элементом жизни, родственным Богу веществом света, обладающим в достаточной степени чистотою и силой. Только они достойны и способны достигнуть через посредство пневмы, гнозиса и освящения тех средств, которые необходимы для душевного подъема. У других обыкновенных людей, у которых душевного вещества или совсем нет или же есть в малом количестве, душа никаким об- разом не усилится так, чтобы она могла вступить на дорогу, ведущую ввысь. Души этих людей вместе с их телами подпадают окончательной гибели. Таким образом, гностическая теология влечет за собой строго аристократическое двоякое деление людей на саркиков (плотских) и пневматиков (духовных); или же могла применяться какая-либо иная терминология. Это первоначальное двойное деление могло перейти в тройное деление, если между «плотскими» и «духовными» вдвигался еще средний класс — психиков, т.е. «душевных» (душа ниже, чем дух, пневма). Хотя духовное состояние этих психиков долгое время не достигало состояния пневматиков, но было довольно и того, что их души поднимались над толпами саркиков, и им обеспечивалось известное умеренное участие в потустороннем состоянии, блаженство подчиненного рода. К этому классу гностики, принимавшие тройное деление, причисляли христиан религиозных общин.

Один источник может дать нам понятие о гностическом учении относительно Бога, мира, души и искупления. От наассенян, древней гностической секты, сохранилась религиозная песнь, которая должна происходить еще из II столетия 19. Гимн гласит:

Первым производящим основным законом всего был Nus (разум), Вторым основным законом был Хаос, вылившийся из первородного, Третий же воспринял Психею (душу), которая происходит от обоих. Поэтому, похожая на дрожащего оленя,

Она бьется в жизненной борьбе, настигнутая смертью, которая играет ею.

То душа достигает господства и видит свет,

То, погруженная в бедствие, она рыдает.

То несчастная, поверженная во зло,

Она попадает, блуждая, в лабиринт.

Но тогда Иисус сказал: смотри, Отец,

Это посещаемое несчастиями существо блуждает по земле

Далеко от Твоего дома;

Оно хочет уйти из горестного хаоса

И не знает, как надо пройти сквозь него.

Поэтому, пошли меня, о Отец;

С печатями в руке я сойду вниз,

Я пройду все эоиы,

Я открою все тайны

И покажу образы Богов.

Я передам тайну священного пути. — И ее я назову гнозисом.'

Ясно, что для гностической картины мира и для гностической религии была не нужна вся древнехристианская эсхатология. Ведь спасется в человеке только душа, а не тело. «Плоть и кровь не могут наследовать Царство Божие» — это изречение Павла гностики часто ставили на вид своим противникам из церковных кругов. «Воскресение» человека толковалось гнозисом духовно и становилось, таким образом, событием, которое переживалось в рамках человеческого существования: как истинное и настоящее воскресение можно было истолковать момент обращения, просвещения, вступления в секту, запечатлевания (принятия сакраментального посвящения) или, наконец, также наделения божественным духом. Но для гностиков было неприемлемо не только телесное воскресение, в которые верили христианские общины; в их чаяниях о будущем не имели никакого смысла также представления о втором пришествии Мессии, о всеобщем суде, хотя даже только над бестелесными душами. Все оканчивалось полетом ввысь души, освобождением ее от материи. Душа, раз скрывшаяся в области божественного света, окончательно погружалась в покой, и ей нечего было больше бояться и нечего беспокоиться. Отрицание всякой реалистической эсхатологии было свойственно всем вообще гностическим кругам.

В кругах церковного христианства мы находим родственное гнози- су решительное принятие чисто греческих чаяний о будущем только у Оригена, знаменитого александрийца (|254). Он построил эсхатологическую систему, которая являлась полным разрывом с традиционной реалистической эсхатологией первоначального христианства и сознательно ее отклоняла. По учению Оригена, от вечности, в начале всех вещей и всякого бытия вообще, стоит Бог, простой, неделимый, невидимый и бестелесный. Бог открывает себя сначала в Сыне, Логосе, которого Он сотворил. С ним и через него Он сотворил весь остальной мир разумных, невидимых и нематериальных духов. Этот духовный мир есть начало и вместе с тем цель всякого мирового развития. В свободный мир, состоящий из равных друг другу духов, движение и изменение пришло через то, что духи, как раз вследствие того, что они были наделены свободной волей, не удержались на одинаковой ступени совершенства, но стали отпадать от добра, одни более, другие менее. Первоначальное падение невидимых, бестелесных духов сделалось поэтому причиной сотворения материального мира. Весь видимый мир был сотворен Богом как место для наказания и вместе с тем для очищения падших духов. Те духи, которые больше всего прегрешили, дьявол и демоны, получили местами своего жительства мрачные формы сатанических тел и живут в подземных обиталищах ада, в недрах зем- ли. Другие духи были заключены в качестве душ в тела людей. Менее всего павшие духи, именно различные классы ангелов, получили тончайшие тела: они воплотились в светлые звезды, и их форма является наиболее совершенной, которую может принять где-либо материя; именно, по Платону, она шарообразна.

Таким образом, человеческие души, по учению Оригена, так же как и Платона, являются надземными, родственными Богам духами: они — боги, которые заточены в тела за прошлые грехи. И Ориген не упускает случая указать на то, что и между самими ЛЮДЬМИ существуют большие различия: это знак того, что различные степени прежнего грехопадения повлекли за собой и различные наказания. Существуют варвары и греки, грубые и кроткие, образованные и необразованные, свободные и тиранически управляемые народы; и внутри одного и того же народа существуют различные состояния, болезни и страдания людей, которым подвержены одни и от которых свободны другие, и которые также производят необыкновенные различия в человеческом жребии.

Даже заключенная в теле душа все еще сохраняет свободную волю, и это приводит к тому, что душа все более и более запутывается в грехе, особенно тогда, когда за руководство ее берутся демоны. Из этого греха душа не может освободиться собственными силами. Спасение приносит божественный Логос, становящийся человеком. Каким образом Он совершает спасение, Ориген объяснял различно, и на основании его системы можно сделать различные выводы. Победу над Сатаной, выкуп ему, примирение, очищение от греха, освящение и превосходящее все другое и предназначенное для стоящих выше всех познание — все это принес воплотившийся Логос Христос.

В описании будущих событий и состояний Ориген исходит решительно из традиционных форм реалистической эсхатологии. Он, ученик и современник неоплатоников, приводит в действие весь круг эсхатологических идей: второе пришествие Христа, воскресение плоти, всеобщий Страшный суд, вечные наказания в огне ада, Божие Царство на земле, или перетолковывает отдельные элементы этого круга. Смерть освобождает душу из тела, в котором она до сих пор жила. Душа получает теперь новое пневматическое тело, природа которого соответствует тому состоянию совершенства или несовершенства, которого душа достигла во время ее жизни. Добрые приходят теперь на место совершенства, которое, однако, еще не означает наибольшей из возможных близости к Богу. Для этого места еще несовершенного блаженства Ориген удерживает название, которое ему предоставило церковное предание: рай. Но этот рай является только временным переходным местом для благочестивых. Они развиваются все к большему совершенству и поднимаются поэтому все выше и выше, пока не достигнут состояния Первоначальной Чистоты. Злые идут в ад. Но он не является местом вечного мучения и наказания, он есть только место очищения. Грехи, которые каждый совершил, сжигают человека; и таким образом он становится свободным от них и может теперь также идти вперед к все высшему совершенству, чтобы в конце концов достигнуть первоначального совершенного состояния. Даже демонам, даже самому Сатане предназначено делаться все совершеннее через очищение и достигнуть того состояния, которое было до грехопадения. Злые духи, ангелы, человеческие души должны, согласно действительно величественному плану оригеновской спекуляции, опять возвратиться в первоначальное состояние свободы, совершенства и близости к Богу.

Это восстановление духовного мира, возвращение всех тех членов духовного мира, которые были утеряны, Ориген называет греческим выражением, встречающимся также в Деяниях (III, 21): apokatastasis panton (восстановлением всего) и указывает на слова Павла в первом Послании к Коринфянам (XV, 28) об этом конечном состоянии: «Чтобы Бог был всем во всем». Когда духи в совокупности достигнут первоначального состояния совершенства, тогда весь материальный мир погибает, он исчезает, потому что он более не нужен: ибо он был сотворен как место наказания и очищения для духов. Конечно, когда окончится этот мировой период, может быть, опять появится необходимость в сотворении нового мира, ибо духи, возвращенные в первоначальное состояние, могут впасть снова в грехи, так как они свободны, и должны тогда опять подвергнуться воплощению. Современный мир не есть также первый в своем роде, ему предшествовали более ранние миры.

Вся система веры Оригена, продукт работы всей его жизни, имела для церковного учения позднейшего времени необыкновенную важность. Но древняя церковь не могла долгое время выносить его учение, оно было энергично осуждено в позднейшие столетия. Особенно в эсхатологии церковь не последовала за этим великим учителем. Старая, переданная от более ранних поколений эсхатология и книги Нового Завета представляли слишком чувствительное препятствие решительному эллинизированию и одухотворению чаяний о будущем. Запад в целом навсегда остался верен реалистической эсхатологии, и мысли о воскресении, суде и жизни в будущем царстве славы были всегда для западных народов жизненным достоянием веры.

В тех вопросах эсхатологии, которые для христиан Востока, греков, были необходимой потребностью веры, для Запада учителем был не Ориген, но его старший современник, живший в Галлии (Лион) мало- азиец Иреней. Он связал в систему мистическое благочестие, как его представлял гнозис, с имевшимся в христианских общинах преданием.

Для Иренея Бог и мир, дух и материя не представляют первоначальной противоположности, противоположности по существу, как для его противников и современников, гностиков. Видимый мир не являлся для него чем-то несущественным, далеким от Бога, как для неоплатоников, а также не являлся местом наказания духов, как для Оригена, — нет, мир был сотворен Богом по его свободной воле и предопределен к тому, чтобы иметь в тесном союзе с Богом свое прекрасное, истинное, вечное бытие. Но этот первоначальный план Бога был разрушен грехопадением Адама. Не только человечество, но также вся природа через грехопадение попала под господство смерти, отделилась от Бога, источника жизни. Несовершенное, изменчивое состояние мира и человечества состоит, таким образом, не в том, что дух, происшедший от Бога, был заключен в материю и теперь томится в мучительной темнице по своей истинной родине, высшему царству света, но в том, что вся предназначенная к жизни природа имеет пониженную жизненную силу, подвержена смерти.

Конец этого состояния, восстановление (recapitulatio) первоначального согласного с волей Бога порядка должно последовать через деяния самого Бога. Свыше от Бога в подверженный смерти мир должны быть направлены силы вечности. Чтобы совершить это, явился Христос,—не в кажущемся одеянии смерти, но как действительный человек. Ибо, если мир и человечество снова должны стать божественными, снова должны проникнуться божественными силами жизни, то тот, через чье посредство это осуществится, должен сам принять и носить человеческую природу. «Истинный человек и истинный Бог» — христологическая догма, за которую в древней церкви боролись в течение столетий, является здесь у Иренея центром учения об искуплении: Богочеловечность Христа и, как противоположность этому, обожествление человека, проникновение всего творения жизненными силами вечности.

Мистическое благочестие и религиозность Иренея лежат совсем в другой плоскости, чем реалистическая эсхатология древнего христианства. Ибо вочеловечившийся Бог Иренея и одинаково с ним чувствовавших греков, конечно, представляет собой нечто другое, чем воинственный царственный герой Откровения Иоанна, который нис- ходит с неба на белом коне и в красной мантии, во главе небесных воинств, чтобы уничтожить своих врагов (Откровение, XIX, И сл.). Равным образом, восстановление первоначального порядка, обожествление человека и природы звучит совсем иначе, чем нисшествие небесного Иерусалима и обитание верующих и верных в этом Божьем городе. Но основное различие между вновь вторгнувшейся мистикой и древним преданием не препятствовало тому, что Иреней и последовавшая за ним в своем развитии греческая церковь крепко держались за реалистическую эсхатологию. Последняя, 5-я книга большого сочинения Иренея, оспаривающего гносис, заключает в себе в ясном и обстоятельном изложении древнехристианскую эсхатологию. Откровение Иоанна является в ней великим авторитетом; и следуя за ним, Иреней излагает эсхатологическую драму об антихристе до тысячелетнего царства и небесного Иерусалима. И при том у Иренея заметно, что для него, как и для христиан его времени, несмотря на натурфилософскую мистику, древняя реалистическая эсхатология является живым элементом веры. Как необыкновенно часто бывает в истории религии, старое и новое мирно уживаются вместе.

И так осталось в древней церкви, даже и в восточной. Несмотря на новые религиозные потребности, несмотря на новый способ удовлетворять их, старая реалистическая эсхатология постоянно удерживалась официально, хотя в отдельных пунктах и была исправлена. Дело идет всегда только о том, насколько религиозность действительно жила в этих представлениях. Это касается, конечно, только западного христианства, а не восточного, греческого, которое, по крайней мере, в своих руководящих кругах, начиная от III столетия и до настоящего времени, осталось верным греческой мистике поздней древности — неоплатонизму. Проблемы, которые поставила вера в IV-VII столетиях, над разрешением которых она неутомимо трудилась, не имеют никакого отношения к последнему суду. Веру занимало обоготворение и вечно новое обоготворение как гиперфизический и, следовательно, физический процесс, но о том, чтобы человеку было предназначено умереть и затем идти на суд, догматика возвещает мало.