і. «Дело» сестры

После разгрома гитлеризма в охваченной самобичеванием Германии началась активная денацификация Ницше. Немцы так пропалывали свое сознание от всех сорняков нацизма, что косили заодно и все «цветы зла».

Цель денацификации ницшеанства была благородна. Ее первым выразил еще в конце 30-х годов левый ницшеанец Жорж Батай: «Ницше должен быть отмыт от нацистской грязи»99.

Параллельно лево-радикальной денацификации бурно началась и либерально-буржуазная адаптация Ницше. Ее цель была очевидна—одомашнить Ницше, превратить его мысль в часть уютного интерьера приходящего в себя после шока мировых войн обывателя. Для этого надо было «переписать» Ницше, устранить его экстремизм и радикализм, списать на болезнь все жестокие крайности черного ницшеанства. Появляются многочисленные труды, в которых философ-динамит упаковывался в глянцевую подарочную обертку...

Однако очень быстро обнаружилось, что Ницше крайне резистентен к либерально-демократической денацификации, которая по сути оборачивалась выхолащиванием самой сути ницшеанства. Самые честные и крупные умы XX века (Т. Манн, К. Ясперс, М. Хайдеггер, А. Камю) понимали, что «политкоррекции» Ницше не подлежит, и вынуждены были признать, что в писаниях Ницше можно было почерпнуть вдохновение для строительства концлагерей и газовых камер.

Но ницшеанство было настолько грандиозным явлением, что поздний капитализм не мог позволить себе ни проигнорировать его, ни уступить национал-социализму, ни, тем более, отдать на откуп революционным силам. И тогда западная идеологическая машина произвела на свет нехитрую схему: не Ницше виноват в том, что им воспользовались идеологи III Рейха, а издатели его Архива, сфабриковавшие несуществующую, самозванную книгу «Воля к власти», которая явилась теоретическим генокодом поднимающегося фашизма.

Фактически научное сообщество Запада решило ради «спасения» Ницше принести в жертву его сестру и изданную ею «Волю к власти». Именно сестра несет ответственность за то, что эта книга была представлена как «главный труд» Ницше, использована нацистами, чем ввела в заблуждение целые поколения немцев, и к тому же сбила на ложный путь философию XX века. Шлехта бескомпромиссно сформулировал тогдашнюю дилемму: «или Ницше—или сестра»100.

Именно Шлехта, бывший сотрудник Архива, разъяв «Волю к власти» на расположенные в хронологическом порядке фрагменты и опубликовав их в 50-х годах, первым провозгласил в своей нашумевшей работе «Случай Ницше»: «"Воля к власти" не существует как произведение Ницше, а то, что существует под этим заглавием, не представляет никакого позитивного интереса»101. Проделав уже в 60-х годах аналогичную работу по деструктуризации этой «не-кни- ги», Колли и Монтинари в докладе на знаменитом семинаре в Руайомоне в 1964 году, заявляют: «В той мере, в какой под вопрос ставится существование последнего фундаментального труда Ницше («Воля к власти»), наше новое критическое издание решает эту проблему ясно и просто: этого главного труда не существует»1. Что же есть? Есть лишь «посмертные» записи. И каждый серьезный исследователь должен изучать Ницше по изданиям, скрупулезно хронологически воспроизводящим фрагменты, оставшиеся после мыслителя. Те же издания «Воли к власти», которые увидели свет, объявлены не более чем популярными публикациями, годными лишь для «массового читателя».

Затем, уже после смерти Дж. Колли, Монтинари выносит окончательный приговор: «Что же касается «Воли к власти», то филологический анализ посмертных фрагментов с 1885 по 1888 годы лишает всякого содержания спор по поводу «фундаментального труда». Этот вопрос не стоит более в повестке дня научных исследований по Ницше»102, а «исследователи Ницше могут теперь обратиться к серьезным повседневным делам»103.

Действительно, сотрудники Архива (Э. Хорнеффер, П. Гаст) неоднократно писалио фальсификациях наследия Ницше со стороны сестры. Да, она оказывала давление на многих сотрудников Архива с тем, чтобы сделать «Волю к власти» более «доступной», но она не могла извратить философскую концепцию Ницше. Поэтому безукоризненный с филологической точки зрения аргумент—раз Ницше не оставил своей версии «Воли к власти», значит, любая компиляция есть произвол и не имеет права на жизнь—с фи- лософско-исторической точки зрения не выдерживает критики. Ведь странно же, не правда ли, что если до разгрома нацизма «Воля к власти» воспринималась как вполне ниц- шевское произведение, то после 1945 года начинаются продолжающиеся и поныне похороны этой «не-книги»? Именно то обстоятельство, что «Воля к власти» была аппропри- ирована нацистами, явилось главным аргументом против ее существования.

Особое раздражение ницшеведов вызывало само название этой «недокниги». Еще в разгар национал-социалистической революции Анри Лефевр пытался списать на заголовок возникшие уже тогда в антифашистской среде недо- умения вокруг этой книги: «Заглавие этого труда обмануло многих интерпретаторов»104. Однако в возражение ему приведем мысль Хайдеггера: «"воля к власти" как концепция и «Воля к власти» как название книги тесно взаимоувязаны: именно потому, что этот термин обозначает фундаментальную характеристику всего сущего, он, следовательно, должен фигурировать в качестве названия капитального тру- да»105. Заголовок этой книги оправдан не только текстологически. Он выражает содержание эпохи, которую Ницше схватывал в мысли. «.XIX столетие, главным образом в лице Ницше, снова предпочло более сильную формулу: voluntas superior intellectu (воля выше разума), которая лежит у всех нас в крови»106,—пишет его идейный наследник Освальд Шпенглер.

Тезис о том, что сестра исказила философию Ницше в угоду толпе, понадобился для того, чтобы под флагом борьбы за очищение ницшеанства от нацизма списать все «перегибы» черного ницшеанства на сестру и Архив и тем самым лишить этого мыслителя его разрушительной силы, инкорпорировать его в товарно-либеральную культуру и универ- ситетско-академический истеблишмент Запада. Признание «Воли к власти» профашистской фальшивкой, сфабрикован- ной сестрой,—вот плата за то, чтобы читать остального Ницше спокойно!

Интересно отметить, что схожие обвинения против сестры ради спасения Ницше от фашизма выдвигала и леворадикальная интеллигенция (например, Ж. Батай, А. Ле- февр, В. Беньямин), правда, с диаметрально противоположной целью: для того, чтобы использовать его освободительный, революционный пафос в борьбе против капитализма. Но левые имели к ней претензии не из-за «Воли к власти», а из-за угодничества перед Гитлером. После краха фашизма именно между либеральным и леворадикальным течениями развертывается основная борьба за Ницше.

За редким исключением нет ни одного ницшеведа, который не бросил бы камня в сестру мыслителя. Она рисуется в ницшеане эдаким «злым гением». Ей вменяются в вину подлог, вымарывание и фальсификация целых кусков в переписке Ницше, подтасовка цитат, но главное—произвольная и безответственная компиляция посмертных фрагментов в некое ассорти под названием «Воля к власти».

Еще в 1923 году в разгар очередного экономического кризиса, обесценившего ее сбережения, Элизабет обращается с приветственным письмом к Муссолини, который откликнулся телеграммой и денежным переводом в 20 тысяч лир.

В 1931 году Муссолини поздравляет сестру философа с 80-летием, а в 1933 году она уже в свою очередь поздравляет дуче с 50-летием телеграммой: «Самому славному ученику Заратустры, о котором мечтал Ницше, творцу аристократических ценностей в ницшеанском духе.

Вожди фашизма прекрасно осознавали громадное значение Ницше для своих политических целей, и их идеологическая машина была на всю мощь нацелена на аннексию ницшеанства. Со своей стороны, Элизабет сделала все, чтобы превратить Архив в один из идейных центров нацизма в III Рейхе. Ее преклонение перед фюрером исторгло из нее даже такое предположение: «Поверьте мне, Фриц [Ницше —Н.О.] был бы очарован Гитлером, который с беспримерным мужеством взял на себя всю ответственность за свой народ»109,—писала она одному из друзей.

И все же я предложил бы направить дело Элизабет в кассационный суд истории.

Пожалуй, она действительно больше, чем кто бы то ни был, была близка к Ницше. И в детстве, и в зрелые годы они проводили бок о бок много времени, а когда он преподавал в Базеле, то вообще жили вместе. Ей часто доставалось от него, особенно после ее брака с недостойным, по мнению брата, человеком, антисемитом и националистом, и за ее интриганство в деле с Лу Саломе. Но их душевная близость, несмотря на приступы гнева Ницше, не прерывалась.

Со всеми присущими ее нации прилежанием и усердием, эта одинокая женщина последние 45 лет своей жизни посвятила себя уходу за сумасшедшим братом и неутомимому собиранию, изданию и пропаганде его наследия. Она была беззаветно предана Ницше, в силу возможностей своего ума понимала его интересы, всеми средствами добиваясь расширения его славы и влияния в Европе первой половины XX века. Элизабет готова была броситься в объятия любого (в том числе и любой политической силы), кто хорошо отзывался о ее брате, при этом не подвергая сомнению ее собственную роль литературной душеприказчицы. Она обладала достаточно склочным характером и была инициатором череды судебных процессов, в том числе между Веймарским Архивом, который она возглавляла, и Базель- ским кружком во главе с Овербеком. С не меньшим героизмом и филистерской ограниченностью она готова была также броситься—но уже с кулаками,— на любого, кто ставил под сомнение величие ее брата как мыслителя. Но никто не сделал столько, сколько Элизабет, для сохранения, публикации и распространения наследия брата. Стремление собрать всего Ницше заставило ее объездить все ницшевские места в поисках пропавших материалов и даже выкупать письма у его корреспондентов. Можно с уверенностью сказать, что, не будь ее, значительная часть этого наследия была бы утрачена. Именно ей мы обязаны тем, что удалось собрать Архив Ницше. Благодаря своей кипучей энергии и, говоря современным языком, недюжинным пиар-способностям, она сумела завоевать в чванливой академической среде Германии видное место для Архива как серьезного центра культуры. Вся деятельность этой организации протекала настолько публично и была предметом такой широкой и открытой полемики, что миф о сфабрикованной втай- не фальшивке не выдерживает критики. С другой стороны, если бы она не издала свой вариант «Воли к власти», то разрозненные фрагменты и отрывки так и не были бы включены в широкий общественный оборот и остались достоянием узких специалистов.

В первой трети XX века Элизабет превратилась в одну из самых известных фигур культурной Европы. На свои дни рождения она получала сотни телеграмм. А совершить паломничество к ней в Архив было делом чести для многих выдающихся людей того времени. И как бы к ней ни относиться, именно благодаря ее неутомимым усилиям Ницше стал, пожалуй, самым популярным философом эпохи.

Критика многих обвинителей в адрес сестры заставляет предположить, что именно ее «чрезмерная» активность по популяризации наследия Ницше ставится ей в вину. Но тогда следует признать, что сам факт популярности Ницше уже плох и вреден и что этого мыслителя следовало бы держать в культурном подполье.

Отметим, однако, что Элизабет так и не стала в полной мере нацисткой. Ee восторженное отношение к фюреру и пангерманизм не были в полной мере подкреплены антисемитизмом. Сегодня известны ее недоуменные и встревоженные высказывания в адрес набиравшей обороты машины антиеврейских репрессий. (По-видимому, она сохраняла признательность некоторым друзьям-евреям, помогавшим ей в трудные времена). Конечно, она поддалась дьявольскому обаянию Гитлера. Но в обстановке подлинно народного подъема в Германии 30-х годов и несравненно более великие умы (вроде Хайдеггера) не избежали чар национал-социализма. Казалось, само бытие шагнуло навстречу фюреру.

Восторг Элизабет в отношении Муссолини и Гитлера имеет дополнительные объяснения: оба уважали ее брата и помогали Архиву материально. Думаю, если бы после Октябрьской революции ей оказали помощь большевики (а некоторые из них, например, А. Луначарский, высоко отзывались о ее брате), то она была бы благодарна и им и, наверное, сказала бы: «Вот и Россия оценила Ницше, который всегда отводил ей великую роль в грядущей истории»).

Но, главное, каковы бы ни были ее отношения с III Рейхом и ее взгляды в 30-е годы, все это не могло оказать ника- кого влияния на содержание изданной за тридцать лет до этого «Воли к власти». Ведь когда Элизабет и Гаст компилировали «Волю к власти», перед ними вовсе не стояла задача сделать книгу, которая могла бы быть использована Гитлером и нацистами: первому было тогда всего 17 лет, а вторые еще не существовали как политическое течение даже в зародыше. Обвинение в том, что Элизабет первой препарировала Ницше в фашистском духе, по меньшей мере безосновательны: еще до ее возвращения из Парагвая Габриеле д'Аннунцио, предтеча итальянских фашистов, публикует «Избранного бестию», а в Германии, с опорой на идеи Ницше, распространяется мода на германо-эллинистическую консервативную революцию. То, что сестра пропагандировала образ Ницше как консервативного пангерманиста, было требованием времени, в которое она жила. Именно такого Ницше с энтузиазмом апроприировали нацисты, избирательно радикализировав при этом некоторые его идеи. Однако (о чем будет сказано ниже) особого насилия над ницшеанством они при этом не совершили.

Что же касается главной «фальшивки», сфабрикованной Элизабет и Гастом, то они не проявили в этом никакого самоуправства и исходили (возможно, наивно) из того, что Ницше не смог реализовать свой замысел «по состоянию здоровья».

Сестра, друзья и сотрудники Архива были ошеломлены брутальностью «последних текстов» и не без основания опасались осложнений с цензурой. Овербек даже возражал против публикации «Антихриста». Поначалу Элизабет стремилась смягчить их жесткий характер. (Помимо страха перед цензурой, она еще боялась обвинений в том, что последние работы отмечены безумием автора). Тем не менее, ни сестра, ни Гаст не только не внесли в текст «Воли к власти» ничего, что изначально бы не содержалось у Ницше, но и сохранили самые одиозные мысли экстремального ницшеанства, как и не убрали многие высказывания против немцев, Рейха, государства или антисемитизма, которые могли бы не понравиться поднимающемуся нацизму. Если они и вымарывали какие-либо куски, то это были лишь повторы, которые просто обязан убрать любой редактор. Можно спорить, насколько обоснованно, с редакторской точки зре- ния, они пошли на расчленение и перекомпоновку целого ряда афоризмов. Да, редакторы включили в «Волю к власти» многие фрагменты, которые Ницше не включил в авторскую версию. Но его версия была лишь самым первым наброском, и, доведись ему закончить «Волю к власти», несомненно, он включил бы в нее огромное число новых афоризмов, благо Посмертные фрагменты в изобилии давали такой материал. Едва ли не единственной «отсебятиной» редакторов явились названия ряда глав и афоризмов. Однако в их оправдание скажу, что они брались из самого же текста. В целом даже спустя 100 лет следует признать, что работа издателей отвечала общепринятым филологическим нормам того времени. К тому же, как указывает, пожалуй, самый глубокий знаток Nachlass, Хайдеггер, составители «Воли к власти» при структурировании материала опирались на многочисленные указания Ницше110.

Не выдерживают критики и обвинения «Воли к власти» в том, что она явилась самой богоборческой и «фашистской» среди всех произведений Ницше. Опубликованные им самим книги в избытке пронизаны такой жестокостью и культом силы, что способны вызвать негодование современных демократов и либералов. Далеко не факт и то, что если бы эта книга не была издана, Ницше не стяжал бы репутацию «предтечи фашизма». По сути, для такой репутации вполне хватало опубликованного наследия. «Воля к власти» ничего нового в этом отношении не добавляла.

К тому же не очевидно, что «Воля к власти» более других книг работала на III Рейх. Например, «Заратустра» был намного популярнее, поскольку его художественные образы оказались доходчивее, чем рефлектирующие афоризмы «Воли к власти». Задолго до Гитлера, еще в годы Первой мировой войны, «Заратустра» стал поистине солдатской, окопной книгой. Так, в 1914-1919 годы было продано 165 тысяч экземпляров «Заратустры» (а всего за четыре недели Ноябрьской революции в Германии 1918 года — 25 тысяч экземпляров). Поэтому ведомству доктора Геббельса не составило особого труда вложить «Заратустру» в каждый походный ранец солдат вермахта.

Конечно, Элизабет не безгрешна. Ей можно поставить в вину отсутствие специальной подготовки, необходимой для такой сложной работы, как публикация трудов Ницше. Она, хотя и являлась сестрой великого философа, отнюдь не была сильна в любомудрии (впрочем, кто может назвать хотя бы одну женщину, достигшую вершин в философии?). Ницше недаром называл жизнь женщиной, подспудно полагая, что философом может быть только мужчина, нечто противоположное женщине-жизни. Неслучайно сама философия появляется, когда именно мужчина отпадает от жизни, когда жизнь становится для него проблемой. Женщина в силу же биологической специфики своего пола неизмеримо ближе к жизни, и поэтому, наверное, не дает философской реакции на жизненный кризис.

Несомненно, Элизабет несет ответственность за вполне пронацистскую направленность деятельности руководимого ею Архива уже после прихода Гитлера к власти. Не отличалась она и финансовой щепетильностью, принимая денежную помощь сначала от богатых евреев, а затем от дуче и фюрера. Ее вполне можно было бы упрекнуть в стремлении как можно выгоднее коммерциализировать наследие брата. За несколько лет на издании работ Ницше она сделала себе целое состояние, которое, правда, улетучилось во время инфляции 20-х годов.

Серьезного обвинения сестра заслуживает и как издатель. После ее смерти обнаружилось немало неопубликованных фрагментов. Но главное — определенная часть материалов (прежде всего переписка) была искажена и даже уничтожена ею. Она подвергла недобросовестной «доработке» около трех десятков писем. Она брала черновики неотосланных писем другим адресатам, дописывала целые фразы и представляла эту продукцию как реально отправленные ей письма...

Следует, однако, сказать, что по преимуществу эти искажения —и это общепризнанный факт—носили не идейный, а личный характер и отражали скорее «бабские склоки» вокруг Ницше, которого сестра ревновала ко всем женщинам и друзьям, с коими ему довелось общаться в своей жизни. По-человечески ее можно понять. А интересно, что бы вы, любезный читатель, сделали, если бы ваш любимый брат, чьим литературным душеприказчиком вы являетесь, пишет о вас примерно следующее: «Проблема, над которой я часто задумывался, заключается в следующем: каким образом можем мы двое находиться в родственных связях!» Или замечает, например, что считать «родственниками» этих каналий (мать и сестру—Н. О.) значило бы надругаться над его божественностью. И что самым серьезным возражением против его «бездонной» мысли вечного возвращения является возможность возвращения этой парочки111. Сестре удалось вымарать этот (кстати, отсутствующий в русских изданиях) кусок из «Ecce Homo», но Гаст успел его перед этим скопировать и тем самым сохранить.

Ницше, как это часто бывает с одинокими, эмоционально взвинченными людьми, крайне амбивалентно относился к матери и сестре, метался от искренних признаний им в любви до характеристик этих женщин как двух негодяек. (Что отнюдь не дало им основания отказаться от него и оставить в сумерках доживать свои дни в сумасшедшем доме). Возможно, в силу своего одиночества он до последних лет сознательной жизни продолжал надеяться на то, что Элизабет духовно тесно связана с ним, но, конечно, понимал, что она не могла проникнуть в его духовный космос, раздираемый бурными страстями. Это подтверждает и написанная ею биография Ницше. Наш философ наверняка бы поморщился, доведись ему прочитать ее, а также многочисленные статьи, в которых преданная сестра на разные лады идеализировала брата: немецкий патриот, любящий сын и брат, надежный друг, добросовестный ученый, добрейший и деликатнейший человек. В этом почти «святом» образе с трудом узнается философ Фридрих Ницше, который буквально носил в себе бездны и содрогался от беспримерной внутренней борьбы. Но каким бы политически корректным ни выходил Ницше из-под ее пера, она не могла нанести ущерба ницшеанству в силу того, что оно взрывало любые навязываемые ему рамки.

Фашизм, конечно, стремился всеми способами аннексировать такой богатейший культурный феномен, как ницшеанство. Однако приходится признать, что Элизабет (и

Гаст) несут лишь весьма ограниченную ответственность за фагоцитоз112 ницшеанства нацизмом. Нельзя не согласиться с позицией Георга Лукача, выраженной в работе «Разрушение разума»: «Попытки переложить вину за фашистские тенденции ницшеанства с самого Ницше на его сестру—безосновательны. Ницшеанский культ жестокости и «варварства», превозношение террора господ, тотальный иррационализм — все это аутентичные конструкции самого Ницше, а не его сестры. Поэтому любая попытка денацификации в принципе невозможна, а кроме того «несправедлива» по отношению к самому Ницше, ибо, лишенный этой брутальности и воинствующего аристократизма, его образ просто смехотворен.»113

Действительно, сам Ницше дал основания для того, чтобы нацизм объявил его своим идейным спонсором. Он самым категорическим и тревожащим образом превозносил войну и насилие. Безоговорочно ненавидел демократию, христианство, социализм, феминизм. С беспримерной страстью и аргументацией развенчивал все «добрые чувства» — сострадание, смирение, жертвенность — и громогласно провозгласил себя глашатаем философии зла. И все эти «чудовищные» высказывания принадлежат не Элизабет, а ее брату!

Следует признать, что денацификация Ницше исторически потерпела неудачу. Когда Шлехта утверждает, что «Ницше—прекрасный диагност, но никакой не терапевт», а «его терапевтические уроки отныне дезавуированы катастрофой, которая теперь позади нас.»114, он сам себе противоречит: силясь спасти Ницше от извращений фашизма, Шлехта тем самым признает в нем его идейного суфлера. По сути денацификаторы, проделывали с Ницше ту же работу (только с противоположным знаком), что и нацисты. И те, и другие препарировали наследие в нужном им направлении.

Итак, считать «Волю к власти» не существующей лишь потому, что ее использовали нацисты, нет никаких основа- ний. Отношения Ницше и фашизма неизмеримо более сложны, чем они представляются либеральным исследователям, часто влекомым «добрым» намерением «спасти» Ницше. Да и сам фашизм также представляет собой неизмеримо более сложное явление, нежели то, как он подавался в послевоенной литературе и воспринимался целым рядом поколений, цепеневших от его ужасов.