К этой группе я отношу племенных вождей и вождей этно-племенных группировок, т. е. тех единиц скифской общественной структуры, которые Геродот называет номами и архэ. Права и обязанности номархов определяются сравнительно легко. Номарх управлял своим номом, вероятно, обладал определенными судебными полномочиями (H e r., IV, 65), может быть, был как-то связан с отправлением культа или его организацией (Her., IV, 62). Если ном—податная единица, то номархи, очевидно, организовывали повинности и сбор дани в пользу центральной власти. При этом часть дани могла оставаться в их распоряжении. Не исключено, что в VI—V вв. до н. э. номархи обладали правами, позволявшими им участвовать в выработке и принятии решений, определявших судьбы всего Скифского царства, во всяком случае в критических ситуациях (H e r., IV, 80, 120). Наиболее отчетливо выявляется роль номархов как военных предводителей, глав племенных ополчений (H e r., IV, 64). В то же время рассказ Геродота о пирах, которые раз в год номарх устраивал своим воинам, свидетельствует о том, что власть номарха, какой бы характер она на самом деле ни носила, рядилась еще в оболочку традиционного племенного предводительства. Престижные пиры и аналогичные формы раздачи имущества генетически уходят своими корнями в эпоху разложения первобытнообщинных отношений, являясь практически универсальным институтом [см., например: Mead, 1937; Hogbin, 1938, стр. 285 и сл.; Bascom, 1948, стр. 211 и сл.; Mauss, 1950; Herskovits, 1952, стр. 155 и сл.; Хазанав, 1975]. Наличие их у индоевропейцев доказано Э. Бенвенистом [Benveniste, 1966, стр. 315—326]. Они отражают старые традиции уравнительного распределения, но в то же время способствуют приобретению, повышению и укреплению социального престижа и статуса, в свою очередь благоприятствующих накоплению имущества и увеличению объема власти. Кроме того, совокупный прибавочный продукт, отчуждающийся в самых различных формах в пользу вождей и предводителей, рассматривается не только как компенсация за отправление общественно полезной функции управления, но и как своего рода общественный фонд, расходование которого должно производиться в интересах всего коллектива. Правда, злоупотребления среди вождей были повсеместными. Но также повсеместно часть фондов, рассматривавшихся как общественные, действительно шла на различного рода общественные нужды и раздачи, способствуя, однако, дальнейшему повышению престижа и власти вождей. По представлениям южноафриканских скотоводов-банту, «вождь не имеет ничего своего, все, чем он владеет, принадлежит племени». Часть того, что вождь получал от своих соплеменников, он должен был тратить на общеплеменные нужды, не имея права распределять эти подношения среди членов своего семейства или использовать в личных целях, хотя практически именно так часто и делал [Schapera, 1956, стр. 102, 115]. Даже во многих раннеклассовых обществах древние традиции пиров и раздач все еще окончательно не отмирают (Гуревич, 1970, стр. 68 и сл.]. Особенно это характерно для кочевников, у которых отношения неравенства выступают скрытыми за традициями родо-племенной солидарности. В огузском эпосе говорится: «Не сгубив своего имущества, человеку не прославить себя [щедростью]» [Книга моего деда Коркута, 1962, стр. 11]. Устройство пиров у огузов и других тюркоязычных кочевников оказалось в руках аристократии, использовавшей их для укрепления своего влияния на рядовых кочевников [Агаджанов, 1969, стр. 262, прим. 1; Turan, 1948, стр. 45—46]. Подобную же роль много позднее играли пиршества и угощения у казахов, у которых на этот счет существовала специальная пословица: «Собака, которую ударят жирной костью, никогда не пищит». «Пиршества и угощения очень высоко ценились массой почти вечно голодных кочевников, которые широко распространяли славу о таком щедром бае, бие, батыре и султане далеко за пределами данного рода и племени. Каждый голодный кочевник, который время от времени угощался досыта крупным скотовладельцем, не мог не считать себя своеобразным его должником» [Толыбе- ков, 1959, стр. 95]. Пиры у скифов в том виде, в каком они описаны Г еродотом, имели подчеркнуто воинский характер. Но одновременно они могли выполнять и иную роль, подобную той, которая отмечена для огузов и казахов. О богатстве некоторых вождей скифских племен и племенных группировок, о пропасти, отделявшей их от рядового свободного населения, лучше других свидетельствует курган Куль-Оба. Расположенный на периферии скифского мира, рядом с Пантикапеем, возможно, даже на территории Боспорского царства, вдали от основной массы царских курганов, он едва ли принадлежал скифскому царю, тем более что основная политическая активность скифов в IV в. до н. э. была направлена не на Крым, а на Дунай. По-видимому, правы те исследователи, которые полагают, что в Куль-Обе был погребен местный скифский правитель, быть может, даже номарх. [Гайдукевич, 1949, стр. 266; Струве, 1968, стр. 197—198; Артамонов, 1968, стр. 16].