Для понимания событий, последовавших после падения Первого Скифского царства, важно установить наличие и характер связей, существовавших между переднеазиатскими скифами и населением Северного Причерноморья. Как уже отмечалось, памятники скифской археологической культуры в сформировавшемся виде известны в настоящее время только с конца VII в. до н. э. Тем самым они приблизительно соответствуют времени возвращения скифов из Передней Азии в Северное Причерноморье. В то же время некоторые черты культуры скифов Передней Азии сближают их со скифами Северного Причерноморья. Поэтому вполне допустимо предположение, что окончательное оформление скифской культуры произошло под влиянием цивилизованных стран Передней Азии. Археологические материалы свидетельствуют о наличии не прекращающихся на протяжении всего VII в. до н. э. связей между скифами Передней Азии и населением Северного Причерноморья, скорее всего выражавшихся в движении отдельных групп кочевников в обоих направлениях [Пиотровский, 1959, стр. 241 и сл.; Крупнов, 1961, стр. 355 и др.; Артамонов, 1968, стр. 42; Артамонов, 1971, стр. 55; Лесков, 1971, стр. 90] Политический аспект таких связей остается гадательным. Наиболее активная часть населения во главе С царями и вождями переместилась в VII в. до н. э. в Переднюю Азию, которая на многие десятилетия стала основной сферой скифских интересов. Учитывая это обстоятельство и расстояния, отделяющие Переднюю Азию от Северного Причерноморья, трудно думать, что между двумя областями сохранялось политическое единство, Легенда о восстании скифских рабов (Н е г., IV, 1, 3) позволяет предполагать, что Северное Причерноморье (согласно легенде — Крым, но, вероятно, и другие районы), завоеванное скифами незадолго до переднеазиатских походов, отпало, воспользовавшись благоприятной ситуацией. Более прочные связи могли сохраняться между переднеазиатскими скифами и населением Северного Кавказа с Предкавказьем. Именно там скифы укоренились ранее всего во время своего вторжения в Восточную Европу, этот район расположен гораздо ближе к Передней Азии и особенно к Закавказью, чем причерноморские степи, наконец, через Кавказ — «скифскую дорогу», по выражению Эсхила, — шли в Переднюю Азию киммерийцы, а затем и скифы [Крупнов, 1954," стр. 186 и сл.]. Подтверждением подобного предположения служат многочисленные находки предметов скифских и скифоидных типов на Северном Кавказе [Крупнов, 1961, стр. 64 и сл.; Виноградов, 1971, стр. 178; Виноградов, 1972, стр. 77, 79]. Д. А. Мачинский полагает даже, что степи между Танаисом, Меотидой и Кавказом, «возможно, оставались во владении скифов и во время их походов за Кавказский хребет [Мачинский, 1971, стр. 33]. Конкретный характер взаимоотношений между населением Северного Кавказа - Пред- кавказья и переднеазиатскими скифами в период существования Первого Скифского царства остается, однако, неясным. Можно только предположить, что именно туда, на территорию, где началась скифская история в Восточной Европе, вернулись скифы после крушения своей гегемонии в Передней Азии. В «Прикованном Прометее» Эсхила (427—440) говорится про «многолюдные племена скифов, обитающие на краю земли вокруг Меотийского озера». В связи с этим М. И. Ростовцев отмечал, что древнейшее греческое предание не ограничивает Скифию степями к западу от Дона, а локализует скифов в ближайшей связи с Кавказом и Закавказьем [Ростовцев, 1925, стр. 21]. Даже позднее Ксенофонт (Apomnaem. Sokr., Il, 1, 10) вкладывает в уста Сократа следующие слова: «В Европе скифы господствуют, а меоты им подвластны» . Геродот (IV, 28) также утверждает, что зимой, когда замерзает море и весь Киммерийский Боспор, «скифы, живущие по эту сторону рва, предпринимают поход и на повозках переезжают на противоположную сторону в землю синдов». Имеются ли тут в виду набеги и походы [Граков, 1954, стр. 17], или стремление расположиться на хороших зимниках [Гайдукевич, 1949, стр. 33] 14, или то и другое одновременно, но тесная связь скифов с Прикубаньем, сохранившаяся даже в V в. до н. э., несомненна. Отголоски борьбы скифов с синдами, вероятно, сохранились и у Лукиана (Тох., 55). Примечательно, что даже в середине V в. до н. э. территория кочевий царских скифов находилась на востоке Скифии, до Дона и Меотиды (Her., IV, 20). Наконец, В. Б. Виноградов привел очень серьезные археологические доводы в пользу предположения о пребывании скифов в Предкавказье в период, последовавший за их гегемонией в Передней Азии [Виноградов, 1972, стр. 26, 40—42, 71—84]. О том, что Предкавказье на какое-то время вновь стало основной территорией ушедших в Восточную Европу скифов, могут свидетельствовать знаменитые прикубанские курганы первой половины VI в. до н. э.— Келермесские, Уль-ские, Костромской и т. д.— с человеческими жертвоприношениями, конскими гекатомбами, большим количеством художественно выполненных предметов из драгоценных металлов, вещами переднеазиатского происхождения. Этническая принадлежность этих курганов до сих пор дискуссионна. Их считают меотскими [Анфимов, 1949, стр. 259; Блаватская,, 1959, стр. 92; Граков, 1971, стр. 117], киммерийскими [Артамонов, 1971, стр. 58—59], памятниками смешанного синдо-меотско-скифского населения [Граков и Мелюкова, 1954, стр. 91—92], наконец, собственно скифскими [Ростовцев, 1925, стр. 310 и сл.; Смирнов К. Ф-, 1952, стр. 7; Ильинская, 1968, стр. 64—65; Виноградов, 1972, стр. 42; Археолопя Украшсь-Koi PCP, 1971, т. II, стр. 54—59]. Последняя точка зрения кажется наиболее убедительной. Большое количество коней (в Ульском кургане свыше 400), убитых при похоронах лиц, в честь которых были воздвигнуты эти курганы, говорит о том, что они скорее принадлежали кочевникам, чем земледельцам-меотам. Найденные в «их вещи переднеазиатского происхождения свидетельствуют о том, что эти лица были как-то связаны со скифскими походами, а прямых доказательств участия в них меотов нет. Погребальный ритуал и состав инвентаря в общем виде соответствуют тому, как хоронили скифских царей 200—250 лет спустя, и особенно описанию похорон, принадлежащему Геродоту, Многочисленные различия в деталях легко объясняются временным разрывом и культурными изменениями. Поэтому, возможно, прав С. С. Черников, предположивший, что Келермесские и Костромской курганы были насыпаны над прахом тех вождей, ближайшие родственники (я бы добавил: или непосредственные предки) которых были на пиру у Киаксара [Черников, 1965, стр. 94]. В то же время наличие подобных курганов показывает, что общество изгнанных из Азии скифов оставалось сильно стратифицированным. М. И. Артамонов совершенно справедливо заметил, что паразитическое существование за счет грабежей, разбоев и угнетения местного населения в подчиненных областях Азии не могло пройти бесследно для внутреннего строя скифов. Эксплуатация покоренного населения оттеснила на задний план непосредственное производство средств существования. Социальные отношения в скифском обществе формировались под знаком военных целей, диктовавших необходимость централизации и дисциплины [Артамонов, 1972, стр. 57]. Богатые при- кубанские курганы свидетельствуют о стремлении скифской знати продолжать прежний образ жизни. Для этого были необходимы новые завоевания обширных территорий. Одного Предкавказья, очевидно, было недостаточно. К тому же здесь со скифами могли конкурировать другие объединения кочевников [Смирнов К. Ф., 1964, стр. 268—269; Виноградов, 1971, стр. 179; Виноградов, 1972, стр. 44 и сл.; Мачинский, 1971, стр. 37 и сл.], а горные аборигенные племена уже из-за своей труднодоступности не являлись удобным объектом эксплуатации [Виноградов, 1972, стр. 84 и сл.]. Дальнейшая история скифов повторяет в какой-то мере начальный этап их истории. Из Предкавказья скифы устремились на вторичное завоевание Северного Причерноморья. Уже неоднократно упоминавшаяся легенда о восстании скифских рабов, по-видимому, свидетельствует, что: 1) скифы рассматривали вторичное завоевание Северного Причерноморья как законную акцию по усмирению взбунтовавшихся мятежников; 2) завоевание совершалось силой оружия; 3) сопротивление местных племен носило упорный характер— Геродот называет его войной «не меньше мидийской». К тому же сами скифы вернулись из Передней Азии сильно ослабленными. Как бы то ни было, но в ходе завоевания возникло или окрепло новое Скифское царство, возможно управлявшееся прежней династией или династией, стремившейся связать свое происхождение с прежней (ср. скифские этногони- ческие легенды). В отличие от Первого Скифского царства его можно называть Вторым. Оно было создано скифами, вернувшимися из Передней Азии, и не исключено, что именно эти скифы, а не скифы времен первого завоевания Северного Причерноморья явились ядром царских скифов Г еродота. Одновременно с завоеванием степной зоны Северного Причерноморья или сразу же после него скифы стали оказывать давление на земледельческие племена лесостепи, в конце концов оказавшиеся в зависимости от кочевников. Кроме того, произошло организационное оформление Второго Скифского царства. В конце VI в. до н. э. оно уже было триединым. Поэтому можно предположить, что его структура немногим отличалась от той, которая позднее была зафиксирована Г еродотом. На протяжении VI в. до н. э. Скифское царство стало достаточно сильным и консолидированным, чтобы в конце столетия успешно выдержать испытание войной с Дарием. Г осподство в нем кочевых элементов видно уже из того, что все военные и внешнеполитические акции во время этой войны и позднее, когда скифы безуспешно пытались организовать антиперсидскую коалицию, предпринимались только кочевниками-скифами в широком смысле слова, а конкретно, вероятно, царскими скифами [Граков, 1954, стр. 17]. Особо следует остановиться на характере взаимоотношений кочевых скифов с земледельческим населением лесостепи. В гл. IV я уже отмечал, что противоречие между утверждением Геродота о наличии в составе Скифского царства к середине V в. до н. э. ряда земледельческих племен или племенных группировок и отсутствием сколько-нибудь значительной оседлой жизни в степи в ранний период в настоящее время можно объяснить, только допустив, что население лесостепи также входило в качестве зависимого в состав Скифского царства. Только при таком допущении становится понятным, как смогло оно просуществовать несколько веков в сравнительно стабильных границах — ведь чисто кочевые объединения обычно недолговечны. Возникновение в лесостепи в ранний период скифской истории многочисленных городищ, ориентированных на южную степную границу, рост общей вооруженности населения и появление «всаднической» аристократии нередко рассматривают как доказательство независимости лесостепных племен. Но если считать их зависимость от кочевников даннической, то подобные аргументы мало что доказывают. Напротив, они указывают на постоянный и сильный напор степняков. Не случайно на многих лесостепных городищах зафиксированы следы пожарищ, вероятно, в результате военных действий [Моруженко, 1968а, стр. 115]. Очевидно, характер устанавливавшейся зависимости во многом был обусловлен силой отпора. Наличие собственной аристократии вполне совместимо с данническими отношениями, так как данники в основном сохраняют свою со- цио-экономическую структуру. Об этом как раз и свидетельствуют лесостепные городища — племенные центры и убежища. За исключением периодов военных действий, кочевники никогда не стремились разрушать укрепления вокруг городов и поселений зависимых от них земледельцев.] Достаточно напомнить отношение различных номадов к городам Средней Азии и Казахстана или отношение Золотой Орды к русским городам. Впрочем, на Тясмине, на южной границе со степью, большинство городищ прекращают свое существование уже в V в. до н. э. Показательно также, что Геродот (II, 167) называет скифов в числе тех народов, у которых презирался ремесленный труд. До конца V в. до н. э. основная масса оружия и других металлических изделий, бытовавших в степной Скифии, производилась ремесленниками лесостепных поселений, где находились основные центры добычи и обработки железа [Шрамко, 1971, стр. 95]. Едва ли эти изделия поступали к кочевникам только в результате обмена. Даже те, кто сомневается в прочном вхождении лесостепных племен в состав Скифского царства, все же допускают такую возможность и тем более походы скифов на своих северных соседей, а в случае удачного их завершения — грабеж населения и наложение на него дани, пока побежденные не начинали опять оказывать сопротивление [Яценко, 1959, стр. 96]. По более правдоподобному мнению М. И. Артамонова, население Среднего Поднепровья, чтобы избавиться от непрерывных нападений, вынуждено было признать свою зависимость от царских скифов и выплачивать им регулярную дань. Взамен оно освобождалось от постоянной военной опасности и сохраняло внутреннюю организацию со своими вождями во главе, которые, вероятно, и следили за выполнением возложенных на земледельцев обязанностей [Артамонов, 1972, стр. 61]. Различие между обеими точками зрения, таким образом, очень невелико (в данном случае имеются в виду не этногеография Скифии, а взаимоотношения с лесостепью, хотя оба эти вопроса взаимосвязаны) [ср.: Шрамко, 1962, стр. 146]. Хронология событий, связанных с созданием Второго Скифского царства, во многом остается гадательной. Предкавказье стало опорной территорией изгнанных из Азии скифов в конце VII или начале VI в. до н. з. Во всяком случае, в первой половине VI в. до н. э. оно еще имело для них важное значение, так как там хоронили скифских царей или вождей. Но в конце VI в. до н. э. скифы, как явствует из описания их войны с Дарием (Her., IV, 120—122), уже прочно владели степной зоной Северного Причерноморья — от Истра до Танаиса. В Северном Причерноморье, притом не только в степи, уже с конца VII — начала VI в. до н. э. имеются богатые курганы с вещами переднеазиатского происхождения [Прицак, 1911; Манцевич, 1958, стр. 196; Манцевич, 1959]. Их владельцы или их окружение, очевидно, участвовали в передне-азиатских походах. Но какое отношение они имели к скифам, укрепившимся в Предкавказье? Эти курганы можно рассматривать и как свидетельство децентрализован- ности Скифии после переднеазиатской катастрофы, и как доказательство того, что вторичное завоевание Северного Причерноморья началось уже в конце VII — начале VI в. до н. э. Еще сложнее вопрос о времени подчинения лесостепи (или каких-то ее отдельных районов). Terminus ante quem здесь может являться середина V в. до н. э., когда Геродот засвидетельствовал вхождение земледельческих племен или племенных группировок в состав Скифского царства. Но это могло произойти и раньше. Более или менее заметное воздействие скифской культуры начинает ощущаться в лесостепи с середины VI в. до н. э. [Петренко, 1961, стр. 96; Ьллшська, 1966, стр. 59—60, 85]. Может быть, не случайно, что следы пожарищ, отмеченные в валах лесостепных городищ, также относятся ко второй половине VI в. до н. э. [Моруженко, 1968а, стр. 144; Шрамко, 1973, стр. 98]. Войну с Дарием, как явствует из «Истории» Г еродота, вели только кочевые скифы. Однако в составе их войска упомянута пехота (Her., IV, 134), более характерная для оседлых племен. Скифы свободно распоряжались территорией до границ с меланхленами, андрофагами, неврами и агафирсами (Her., IV, 125). В данной связи опять «возникает вопрос об этногеографии Скифии. Если помещать скифов-земледельцев и скифов-пахарей в лесостепи, то перечисленные племена или народы должны были жить в лесной зоне. Тогда можно было бы полагать, что уже в конце VI в. до н. э. лесостепь была подчинена Скифскому царству. Но рассказ Г еродота о войне скифов с Дарием насыщен легендарными подробностями, и как раз одной из таких подробностей является маршрут отступавших скифов. Поэтому слишком полагаться на это свидетельства, к тому же косвенное, не приходится. По Страбону (VII, 3, 14), опиравшемуся не на скифские предания, а на более достоверные источники, вся война с Дарием имела не столь эпические, как у Г еродота, но более правдоподобные масштабы. «В промежуточной области, которая обращена к Понтийскому морю, в его части от Истра до Тираса, лежит „Пустыня гетов"— сплошная равнина. Здесь Дарий, сын Г истаспа, перейдя во время похода на скифов через Истр, попал в западню, подвергшись опасности погибнуть со всем войском от жажды; однако царь, хотя и поздно, понял опасность и повернул назад». Поэтому попытки связать подчинение земледельческих племен (степных или лесостепных) только с усилением кочевых скифов в результате их победы над Дарием [Карасев, 1948, стр. 28—29; Яценко, 1959, стр. 111] кажутся слишком рискованными. Трудно также согласовать реконструируемые события скифской истории VI—V вв. до н. э. с некоторыми данными археологии. Первый малопонятный факт, с которым сталкивается любой исследователь,— очень незначительное количество скифских погребений VII—V вв. до н. э. на территории степной зоны Северного Причерноморья [Яценко, 1959, стр. 36]. Это обстоятельство пытались объяснить отсталостью и ослабленностью вернувшихся из Азии скифов [там же, стр. 109], но в степи мало не только богатых, но и бедн-ых погребений. По мнению В. А. Ильинской, скифы VI—V вв. до н. э. хоронили своих вождей и дружинников на территории лесостепи [Ильинская, 1968, стр. 177 и сл.]. Против этой гипотезы уже были выдвинуты довольно серьезные возражения [Артамонов, 1970, стр. 23 и сл.; Артамонов, 1971, стр. 57; Артамонов, 1972, стр. 59]. Кроме того, она также не объясняет малое количество в степи не только богатых, но и бедных погребений. Частичное объяснение загадки, может быть, заключается в предположении, что скифам в VI в. до н. э. был свойствен первый тип перекочевок — без стабильных маршрутов, связанный с завоеванием и освоением новых территорий. Как уже отмечалось, археологические памятники в таком случае бывают крайне малочисленными, потому что погребения не группируются в долговременных могильниках, а разбросаны по всей территории. Подобное предположение неплохо согласуется с обстоятельствами вторичного завоевания скифами Северного Причерноморья в конце VII—VI в. до н.э. Но скифских погребений мало и в V в. до н. э., когда, судя по Геродоту, маршруты перекочевок должны были стабили- зироваться. Очевидно, предложенного объяснения недостаточно. Может быть, наряду с курганными существовали и бескурганные захоронения. В последнее время их стали открывать в степи [Лагодовская, Сымонович, 1973]. Однако пока это даже не предположение, а лишь одно из возможных направлений поиска. Вторая археологическая проблема — этническая принадлежность древностей VI—V вв. до н. э. лесостепного Левобережья Днепра. В VI в. до н. э. там распространяется скифообразная (по мнению В. А. Ильинской, собственно скифская) культура, связь которой с культурой предшествующего времени проследить пока не удается. Это дало В. А. Ильинской основание предполагать, что в VI в. до н. э. левобережная лесостепь была заселена скифами, причем заселение носило кратковременный и массовый характер [Ьллшська, 1966а, стр. 60, 91; Ильинская, 1968, стр. 80; Ьллшська, 1970, стр. 34—38]. Ее аргументы достаточно серьезны, чтобы отнестись к ним с полным вниманием, тем более что данные гидронимии свидетельствуют о значительном иранском пласте в данном районе ^аБтег, 1934, стр. 78; Топоров, Трубачев, 1962, стр. 230 и др.]. Если В. А. Ильинская права, то надо в корне изменить все представления о скифской истории VI в. до н. э. Получится, что вернувшиеся из Азии скифы не столько завоевывали степную зону Северного Причерноморья, сколько осваивали лесостепь для постоянного местожительства. Но такое допущение сразу же вызывает много недоуменных вопросов, на которые трудно найти правдоподобные ответы. Прежде всего, зачем потребовалось номадам перейти к земледелию, да еще не в степи, а в лесостепи? Как могло случиться, что обычно очень болезненный и затяжной переход совершился столь быстро, всего лишь за несколько десятилетий? Должны ли мы полагать, что скифы смогли одновременно вторично завоевать степную зону, покоряя отпавшие племена, и заселить обширные лесостепные пространства? Наконец, откуда взялись необходимые для этого людские ресурсы у изгнанников из Азии, которых и позднее, по Г еродоту, было не так-то много? Я не предлагаю своих решений этой сложной проблемы, но все же хочу отметить, что время проникновения иранского языка в лесостепное Левобережье твердо не установлено, а распространение элементов скифской культуры могло происходить и без полной смены этноса, как происходило оно в степной зоне со второй половины VII в. до н. э. Подобному процессу, вероятно, способствовало подчинение лесостепного Левобережья степнякам — кочевникам-скифам — и проникновение туда отдельных скифских групп. Разумеется, это лишь одно из многих возможных предположений. В делом же оригинальное и глубокое исследование В. А. Ильинской наводит на мысль о том, что лесостепное Левобережье Днепра действительно входило в состав Скифского царства уже в середине — второй половине VI в. до н. э. В V в. до н. э. Скифское царство продолжало существовать в основном в прежних границах. Правда, восточные пределы его теперь были ограничены Доном, приблизительно вдоль) которого проходила граница с савроматским племенным объединением (Смирнов К. Ф., 1971, стр. 191], зато на западе наметилось стремление к дальнейшей экспансии в сторону Балкан и Фракии, отчетливо проявившееся не позднее начала V в. до н. э. (Her., IV, 40; Eurip., Res, 426, 436) [Блаватская, 1952, стр. 55; Граков, 1954, стр. 16]. Характер социальных отношений в Скифском царстве и его организация на протяжении V в. до н. э., вероятно, в основном оставались такими, как они были описаны Геродотом. Намеки на возможные изменения относятся лишь к концу столетия. Международный авторитет Скифского царства в V в. до н. э. был очень велика впрочем, были известны и его внутренние слабости. Объективный и вдумчивый Фукидид отмечает (II, 97), что даже могущественное царство одри- сов во Фракии («по военной силе и количеству войска все-таки далеко уступало скифскому. С этим последним не только не могут сравниться европейские царства, но даже в Азии нет народа, который мог бы один на один противостоять скифам, если все они будут единодушны, но они не выдерживают сравнения с другими в отношении благоразумия и понимания житейских дел». Г еродот (IV, 76—80) засвидетельствовал два внутренних конфликта в Скифии V в. до н. э., связанных с именами Анахарсиса и Скила. Первый из этих конфликтов возможно, а второй определенно отражал борьбу политических группировок и тенденций среди привилегированных слоев скифского общества. Второй конфликт к тому же был связан с отношением к греческим городам Северного Причерноморья и греческой культуре вообще. Роль, которую играли греки Северного Причерноморья в развитии Скифского царства в VI—V вв. до н. э., заслуживает специального рассмотрения, тем более что единого мнения в данном вопросе нет. Основание греческих городов-государств в этом районе датируется началом VI в. до н. э. [Гайдукевич, 1949, стр. 20—22; Блаватский, 1959а, стр. 11], т. е. тем самым временем, когда Второе Скифское царство находилось в процессе своего становления. Много спорят о том, основывались ли они мирным или насильственным путем [ср.: Гайдукевич, 1949, стр. 41; Бла- ватская, 1959, стр. 111, прим. 82; Блаватский, 1954, стр.. 26]. Нестабильная обстановка и отсутствие крупной политической силы должны были облегчить греческую колонизацию. Вероятно, сами колонии основывались различными путями. Иордан (Get., 32) утверждает, что основать их «дозволили грекам непокоренные скифские племена, с тем чтобы греки поддерживали с ними торговлю», а Стефан Византийский (s. к. Пактжалшок) свидетельствует, что место для возведения Пантикапея было добровольно уступлено скифским царем Агаэтом. В то же время Афиней (Deipn., XII, 26) отмечает, что милетяне, заселяя городами Понт, побеждали скифов, а по Страбону (XI, 2, 5), эллины, обосновавшиеся на Боспоре, изгнали скифов. Судя по археологическим данным, в VII—V вв. до н. э. наиболее активную торговлю греки вели с лесостепью, особенно правобережной [Граков, 1959; Петренко, 1961, стр. 62, 97 и др.; Шрамко, 1962, стр. 226; Онайко, 1966; Доманский, 1970, стр. 47 и сл.]. Кочевники, вероятно, непосредственно в торговлю не вмешивались [Артамонов, 1972, стр. 60], хотя уже для этого времени известны купцы (H e г., IV, 24), поддерживавшие далекую караванную торговлю [Граков, 1947б], и благодаря им в нее, возможно, были втянуты даже далекие лесные племена, обладавшие пушниной [Цалкин, 1966, стр. 86]. Начало ввоза греческих изделий в степное Приднепровье и Побужье относится ко второй половине VI в. до н. э. [Онайко, 1966, стр. 41]. Воздействие греческих городов проявилось и в том, что оседание кочевых скифов раньше всего началось в их непосредственном окружении: в VI или даже в конце VII в. до н. э.— в Побужье [Штительман,. 1956, стр. 255; Славин, 1959, стр. 93; Капошина, 1956, стр. 249—254; Доманский, 1961, стр. 27 и сл.], немного позднее — в Восточном Крыму [Яковенко, 1970, стр. 134; Яковенко, 1971, стр. 164]. Нельзя не отметить также богатые нимфейские погребения V в. до н. э., оставленные смешанным эллинско-скифским населением. Однако в VI—V вв. до н. э. седентаризационные процессы среди скифов были еще невелики. Очевидно, уже в V в. до н. э. отношение к греческим городам и к связям с ними в скифском обществе было неодинаковым. Одно течение, своего рода «старо- скифы», было против сближения с греками, другое, «младоскифы», и среди них Скил, а до него, возможно, Анахарсис, уже успело в какой-то мере подвергнуться обаянию эллинской культуры или вкусить выгод от торговли с греками. Скил за свое эллинофильство поплатился головой, но во второй половине V в. до н. э. уже ощущался перевес «младоскифов». Царь Ариапиф имел в Ольвии своего агента — Тимна (Her., IV, 76). Со второй половины V в. до н. э. скифское искусство на- чинает испытывать сильное греческое воздействие [Артамонов, 1971, стр. 31; Хазанов, Шкурко]. Впрочем, главные последствия сближения с греками сказались только в IV в. до н. э. и позднее. Скифское царство VI—V вв. до н. э. часто рассматривают как «военную демократию», имея в виду не только определенную стадию развития, но и конкретные особенности общественного устройства, выражавшиеся в триаде верховный вождь — совет старейшин — народное собрание [Артамонов, 1947а, стр. 86; Гайдукевич, 1949, стр. 36; Мелюкова, 1950, стр. 31; Соломоник, 1952, стр. 106; Граков, 1954, стр. 18; Яценко, 1959, стр. 111]. В подтверждение обычно ссылаются на эпизоды войны с Дарием и историю низвержения Скила. Рассказ о войне с Дарием, проникнутый эпическими мотивами, не является полноценным источником. К тому же анализ его не подтверждает наличия у скифов народного собрания и, главное, его важной роли в общественных делах 15. Геродот при описании похода Дария неоднократно упоминает неопределенных «скифов», собирающихся на совет, принимающих решения или действующих в ходе войны (ср., например: IV, 102, 120, 121, 124—125, 130, 134 и др.) 16. Но трудно думать, что имеется в виду народное собрание, пусть в виде военной сходки. Это явствует из следующего. Перед войной с Дарием «скифы» собрались на совет и отправили послов к соседним народам с предложением заключить оборонительный союз (Her., IV, 102). Но выслушали их ответ, а затем наметили план военных действий не совет, а просто «скифы» (Her., IV, 120). И они же постановили, что переход в наступление в будущем должен будет решить опять-таки совет. Следовательно, под анонимными «скифами» Геродот скорее всего подразумевает какой-то совет. У Геродота имеются сведения и о его составе. Все переговоры с Дарием вели три скифских басилевса — Иданфирс, Скопасис и Таксакис — или верховный царь Иданфирс как их представитель (Her., IV, 126—128, 131). Они же, вероятно, отдавали приказания войскам (Her., IV, 133). Отсюда можно заключить, что руководивший военными и дипломатическими действиями совет состоял из басилевсов. Возможно, в него входили и другие представители скифской знати, но нет никаких оснований усматривать в нем народное собрание. История со Скилом, как она передана Геродотом (IV, 79—80), также не содержит никаких указаний на наличие народного собрания и тем более на его важную роль. После того как «старейшины» или «начальники» скифов, находившиеся в свите царя, узнали о его вероотступничестве, они рассказали об этом остальной свите, т. е., очевидно, дружи - не. Однако Скил благополучно возвратился восвояси, и лишь затем скифы взбунтовались и поставили царем его брата Октамасада. Как конкретно протекало низложение Скила, Г еродот не рассказывает. Возможно, это произошло на собрании членов царского рода и знати, подобном монгольскому курултаю. Так это или нет, но роль рядовых воинов-скифов во всей истории чисто пассивная. Б. Н. Граков предполагал, что уже в V в. до н. э. в Скифском царстве прослеживаются элементы деспотии [Граков, 1954, стр. 171]. Во всяком случае, власть царя кажется очень сильной, несовместимой с военной демократией. Царская власть считалась божественным установлением, а сами цари — прямыми потомками богов (ср. этногонические легенды). Пребывание в Передней Азии и в этом отношении не прошло для скифов бесследно. Отзвуки переднеазиатских влияний наблюдаются даже в царском погребальном ритуале [Каменецкий, рукопись] . М. И. Артамонов думал, что созданная царскими скифа-ми организация хотя и имела основные признаки государства, но еще не являлась таковым, потому что была основана на межэтнической эксплуатации [Артамонов, 1972, стр. 65—66]. Действительно, внешняя эксплуатация, по-видимому, преобладала в скифском царстве VI—V вв. до н. э., хотя известное распространение получили и различные формы внутренней. Но это не дает оснований отрицать наличие государства у скифов, пусть примитивного, раннеклассового. Завоевание с последующим превращением межэтнических противоречий в классовые является одним из хорошо известных путей возникновения государства. У кочевников он, по-видимому, был основным, но и у земледельцев отмечен неоднократно — напомню хотя бы про Спарту. Общество, основанное на эксплуатации в любых ее формах и проявлениях, не может считаться первобытным, даже на поздних стадиях разложения первобытнообщинных отношений. Организация, созданная для поддержания любых форм эксплуатации, должна рассматриваться как государственная. Разумеется у скифов, особенно в VI—V вв. до н. э., все это выступает еще в очень неразвитом виде. Но, как справедливо отмечено Г. А. Меликишвили, «недоразвитость классовых отношений — главная отличительная черта раннеклассового этапа развития при всем многообразии его форм. Раннеклассовое общество еще во многих отношениях стоит близко к первобытнообщинному строю. Это выражается, в частности, в сохранении общины в той или иной форме, наличии широких слоев свободных, по крайней мере юридически, производителей, различных ступеней свободы (несвободы), специфическом характере функций господствующей прослойки и т. д.» [Меликишвили, 1972, стр. 61]. В итоге я прихожу к следующим выводам. Второе Скифское царство возникло в ходе вторичного завоевания Северного Причерноморья скифами, вернувшимися из Передней Азии. Это произошло еще до войны с Дарием, скорее всего в первой половине VI в. до н. э. До середины V в. до н. э. скифы смогли подчинить себе в какой-то мере земледельческие племена лесостепи, и их царство превратилось в примитивное государство, в котором политически доминировали кочевники, а преобладающей формой эксплуатации являлись даннические отношения. Когда точно это случилось, определить трудно. Но с исторической точки зрения время, близкое ко второй половине VI в. до н. э., кажется вполне подходящей эпохой. Таким образом, я солидаризуюсь с учеными, датирующими возникновение государства у скифов еще догеродотовым временем [Ростовцев, 1918, стр. 35—36; Сергеев, 1948, стр. 132; Смирнов А. П., 1966, стр. 18, 146—147; Тере- ножкин, 1966, стр. 49; Археолопя Украшсько! PCP, 1971, т. II, стр. 44]. (К такому же выводу в последние годы своей жизни склонялся Б. Н. Граков. Сужу об этом по неоднократным беседам с ним.) Однако существует и другая, очень распространенная точка зрения, согласно которой государство у скифов возникло лишь в IV в. до н. э. [Соломоник, 1952, стр. 108; Граков, 1954, стр. 23; Блаватский, 1954а, стр. 32; Шелов, 1956, стр. 91; Шелов, 1965, стр. 23; Шрамко, 1962, стр. 175]. В качестве доказательства обычно ссылаются на свидетельство Страбона о том, что царь Атей господствовал над большинством северопричерноморских племен, на начало городской жизни в степной Скифии и на роскошь царских курганов. Все эти аргументы достаточно серьезны. Но они могут свидетельствовать о новом этапе государственной жизни, а не о ее начале.