Скифия в последние века до нашей эры и первые века нашей эры
Основная тенденция многовекового экономического и социального развития скифского общества отражена в истории его взаимоотношений с греческими государствами Северного Причерноморья. При этом бросается в глаза одно, на первый взгляд парадоксальное обстоятельство: чем сильнее оно было охвачено эллинизацией, тем враждебнее становились отношения с греками. В конце VII—V в. до н. э. отношения были по преимуществу мирными. Торговля в основном велась с земледельцами лесостепи, и кочевники активно в нее не вмешивались. Оседание их происходило лишь в ближайшем окружении греческих городов. В IV—III вв. до н. э. кочевники уже выступали в роли торговых посредников, и одновременно у них появилось стремление поставить торговлю под свой контроль. Седентаризация протекала более интенсивно, а отношения с греками явно ухудшились. В последние века до нашей эры — первые века нашей эры, когда кочевое скотоводство в ослабленной и утратившей большую часть своей территории Скифии уступало »первенство земледелию, они достигли апогея враждебности. Греческие города Северного Причерноморья стали казаться скифам ненужными соперниками в торговле со Средиземноморьем, а перспектива захвата их хоры открывала дополнительные возможности для развития земледелия в скифской среде. В то же время упадок греческих полисов, особенно заметно сказавшийся со II в. до н.э., делал борьбу с ними даже для ослабленной Скифии вполне осуществимой. Политическая история поздней и позднейшей Скифии изучена достаточно хорошо, конечно, насколько это позволяют источники. Поэтому нет смысла останавливаться на ней подробно. Важнее подчеркнуть различия между Скифией конца V — первой половины III в. до н. э. и Скифией последних веков до нашей эры — первых веков нашей эры, между Скифией Атея и его ближайших преемников и Скифией Скилура, Палака и Фарзоя. За сто с небольшим лет, истекших после гибели Атея, экономические и социальные условия в Скифии изменились очень сильно. Страбон (VII, 4, 5) отмечает существование двух Малых Скифии, очевидно названных так по сравнению с Большой Скифией эпохи Атея [Граков, 1954, стр. 25]. Одна Малая Скифия находилась за Тирасом и Петром — в Добрудже (Di od., XIX; 73; Р s. -Scymn., 756; Plin., NH, IV, 41; IV, 44). «Из-за того что множество людей из Малой Скифии переправлялось через Тирас и Истр и поселялось в той стране, значительная часть Фракии была также названа Малой Скифией, тем более что фракийцы уступили пришельцам, отчасти подчиняясь силе, отчасти из-за плохой земли, так как большая часть страны болотиста» (S trab о, VII, 4, 5) 21 . От остальной Скифии Малая Скифия за Дунаем была отрезана гетами и развивалась самостоятельно. Скифское население Добруджи, очевидно, всегда составляло меньшинство среди местных племен [Мелюкова, 1965; Шелов, 1965, стр. 28 и сл.]. Во многих районах Западного Причерноморья скифы жили вперемежку с фракийцами. Аполлоний Родосский (Argon., IV, 320) упоминает близ устьев Истра «смешанных с фракийцами скифов». Вместе с тем эпиграфические памятники [Карышковский, 1971, стр. 51], чеканка с конца III по начало I в. до н. э. собственной монеты [Gerasimov, 1938, стр. 213; Герасимов, 1953, стр. 53 и сл.; Canarache, 1950, стр. 213; Мирчев, 1961, стр. 132; Карышковский, 1962, стр. 55 и сл.; Фролова, 1964, стр. 50 и сл.], имена царей на этих монетах, иранский характер которых был установлен сравнительно давно [Орешни- ков, 1915, стр. 9—10] и подтвержден в одном исследовании 50-х годов, наконец, общеполитическая обстановка в данном районе свидетельствуют о существовании в Добрудже государства, управлявшегося царями скифского происхождения. Земледельческий характер этого государства проявляется достаточно отчетливо. На монетах царя Канита в отличие от его великих предшественников изображен не Геракл, натягивающий лук, а колос пшеницы. Плиний (NH, IV, 44) отмечает, что скифы Добруджи занимаются хлебопашеством и имеют свои города (см. также: S te р h. В y Y., s. v. Афро5 'iaia^). Итак, бывшие кочевники, точнее, их знать сохранили власть над земледельческим населением, но при этом забросили кочевой образ жизни, став господствующим классом земледельцев или слившись с прежним. Какая-то часть кочевых скифов до конца прошла по одному из путей, наметившихся уже во времена Атея. Развитие второй Малой Скифии, охватывавшей Крым и Нижнее Поднепро- вье, происходило более сложными путями. Не позднее конца III — начала II в. до н. э. после ряда военных поражений и сарматского вторжения возможности кочевого хозяйства на оставшейся у скифов территории оказались резко ограниченными. Степные кочевья были утрачены или находились под угрозой сарматских набегов. Оседание на землю приобрело массовый характер, причем на Нижнем Днепре новые поселения иногда основывались на месте поселений, селищ или зимников предшествующего времени Погребова, 1958, стр. 215; Елагина, 1958, стр. 54; Вязь-мтна, 1962, стр. 228; Археолопя, Украшсько! PCP, 1971, Т. П, стр. 215—244]. Значительное увеличение оседлого скифского населения прослеживается также в Западном Крыму. В то же время становятся малочисленными курганы. Может быть, за номадами осталась только Таврическая степь — район не очень большой и далеко не богатый по своим природным условиям [Шульц, 1971, стр. 129]. Много спорят о том, принадлежали ли новые поселения исконным земледельцам или перешедшим к земледелию кочевникам, был ли отток населения из причерноморских степей в Крым и если был, то за счет кого и каким образом [Артамонов, 1948а, стр. 56 и сл.; Дашевская, 1958, стр. 270— 271; Дашевская, 1971а, стр. 153; Елагина, 1958, стр. 53—54; Вязьмтна, 1962, стр. 227—228; Вязьмитина, 1972, стр. 3; Щеглов, 1968, стр. 339; Щеглов, 1970, стр. 24; Граков, 1971, стр. 72 и сл.]. Учитывая историческую обстановку, однозначные ответы на эти вопросы кажутся маловероятными. Что случилось с кочевника- ми-скифами после сарматского нашествия? Одни были просто истреблены (по Диодору, даже все целиком, но это маловероятно); другие могли быть инкор- порированы в состав сарматских племен — явление, распространенное у кочевников чрезвычайно широко; третьи, вероятно, осели в нижнеднепровских поселениях. В последние века до нашей эры — первые века нашей эры число нижнеднепровских городищ заметно увеличивается. Их известно не менее 16, а кроме них существовали неукрепленные селища. Сомнительно, чтобы это могло произойти только за счет роста населения редких поселений предшествующего периода. Наконец, четвертые могли отступить в Крым и в дальнейшем осесть на землю уже там. Вероятно, под давлением общей обстановки оседали на землю и кочевники Крыма. Седентаризационный процесс в Крыму обладал некоторой спецификой по сравнению с тем, что происходило на Нижнем Днепре. Скифы не только осваивали целинные земли, но и стремились захватить издавна обрабатываемую и окультуренную греками территорию вместе с находившимися на ней поселениями [Щеглов, 1968, стр. 339; Щеглов, 1970, стр. 19 и сл.; Дашевская, 1971а, стр. 151 и сл.]. Позднее, в VIII—IX вв. н. э., аналогичный путь развития в известной мере повторили в Крыму болгары и еще позднее, в XVI—XVIII вв.— крымские татары [Якобсон, 1973, стр. 37—38, 142—143]. К концу II в. до н. э. Скифия в какой-то мере смогла оправиться от потрясений предшествующего времени. Но она вышла из них совершенно обновленной, став по преимуществу земледельческой страной. Поэтому Скифское царство в Крыму, в которое, по-видимому входило и Нижнее По-днепровье, я называю Третьим Скифским царством. Н. Г. Елагина правильно предположила, что, сдав позиции на внешнеполитической арене, скифские правители пытались поправить дела за счет внутренних ресурсов, а межэтнический метод эксплуатации в поздней Скифии уступил место эксплуатации внутри собственного общества [Елагина, 1958, стр. 52, 57]. Неизвестно, насколько преобладал в ней политически все еще сохранявшийся кочевой элемент. Скифские цари могли быть отпрысками прежней династии, могли ими и не быть. Главное в том, что они перестали быть выразителями интересов только кочевой аристократии— теперь они строили города и опорные пункты (81хаЬо, VII, 4, 7), в которых жили сами и жила их знать, и в расположенных здесь же гробницах, а не в открытой степи они находили свой последний покой. Мавзолей Неаполя скифского, очевидно, усыпальница царской семьи или рода. Но только отдельные черты погребального обряда в нем намекают на уходящие в прошлое кочевые традиции [Погребова, 1961, стр. 179—180]. Переход к земледелию и городской жизни открыл новые возможности эллинизации скифской культуры, которая теперь ощущалась значительно сильнее, чем раньше. Состояла ли новая знать, образ жизни и социальные позиции которой прослеживаются, кстати, очень плохо, из бывших номадов, сумевших приспособиться к новым условиям, или из верхушки прежде угнетенных и неполноправных земледельцев, или из тех и других, но теперь она в значительной степени стала выразителем оседло-земледельческой тенденции развития. Деятельность царей Скилура и Палака свидетельствует об этом достаточно наглядно. На монетах Скилура помимо типичной для кочевников повозки изображены Г ермес и Деметра как символы торговли и земледелия — главных источников доходов аристократии Третьего Скифского царства [Граков, 1954, стр. 28]. Борьба с пиратами, которую вели скифские цари, свидетельствует о значении, придававшемся беспрепятственному вывозу хлеба. Внешняя политика скифов была теперь ориентирована главным образом на устранение ненужных посредников во все той же торговле. Ольвия находилась в зависимости от скифов, чеканила монеты Скилура, а в одной из эпитафий Л даже названа скифским городом [ЮБРЕ, I , № 226], что, возможно, является намеком на какие-то формы протектората Скифского царства над полисом. Херсонес был спасен лишь активными действиями Диофанта — полководца Митридата VI Эвпатора. Боспор также испытывал давление скифов. В I—II вв. н. э., в период последнего и весьма ограниченного усиления Скифии, кочевой элемент ощущается в ней еще слабее, чем во II—I вв. до н. э. Скилур и Палак, может быть, еще считали себя кочевниками, Фарзой и Инис- мей (Иненсимей) — едва ли. Преобладание земледельческого элемента, довольно эллинизированного и сильно смешанного в этническом отношении, в первые века нашей эры, возможно, проявлялось уже не только в экономической, но и в политической сфере. Пошло ли социальное развитие скифского общества в последние века до нашей эры — первые века нашей эры дальше отношений раннеклассового типа, сказать невозможно. Часто позднюю Скифию считают рабовладельческим государством. Но, как справедливо отметил Б. Н. Граков, «напрасно мы стали бы искать в известиях авторов и тем более в современных нам литературных данных доказательств рабовладельческого строя этого государства» [Граков, 1954, стр. 30]. Возможным представляется и развитие скифского общества в феодальном (протофеодальном) направлении. Наконец, не исключено его развитие по теоретически еще недостаточно осмысленному пути, который, видимо, характеризуется тем, что господствующий класс получает посредством внеэкономической эксплуатации прибавочный продукт от объединенных в общины производителей, не отделенных от средств производства, а затем перераспределяет его в своей среде. Однако это всего лишь возможные пути развития. Для какого-либо позитивного решения вопроса данных явно недостаточно. В то же время ясно, что груз многих веков предшествующей истории бывших кочевников не исчез бесследно и в поздней Скифии. И в культурном и, очевидно, в социальном отношениях она выглядит значительно менее развитой, чем греческие государства Северного Причерноморья. То, что было силой в кочевом обществе, обернулось слабостью в земледельческом. Не случайно в первых веках нашей эры скифов теснят кочевники-сарматы — на это время приходится гибель многих нижнеднепровских городищ [Щукин, 1970, стр. 65—67] — и ряд побед над скифами одерживает Боспорское царство [IOSPE, II, № 26, 27, 433; Шкорпил, 1917, стр. 111 и сл.; Блаватский, 1959а, стр. 34; Блаватский, 1964, стр. 149 и сл.; Раевский Д. С, 1973, стр. 114 и сл.]. Не случайно и то, что Скифия была первым государством Северного Причерноморья, рухнувшим в результате начавшегося Великого переселения народов.