Своего наивысшего расцвета Скифское царство достигло в IV в. до н. э., в царствование Атея. В социальной истории Скифии в это время наблюдается ряд новых явлений, прослеживающихся как во внешней политике, так и во внутренней жизни. Исократ (Рапе§., § 67) полагает, что скифы, а также фракийцы и персы — «самые способные к власти и обладающие наибольшим могуществом народы». По Страбону (VII, 3, 18), «Атей... кажется, господствовал над большинством здешних (т. е. северопричерноморских.— А . X.) варваров» . Если судить по письменным источникам, экспансия Скифского царства в IV в. до н. э. совершалась преимущественно в западном направлении. В этом отношении Атей являлся продолжателем политики своих предшественников в V в. до н. э. Очевидно, именно в ходе осуществления западной экспансии Атей воевал с трибаллами (Ро1уаеп, Strateg., VII, 44, 1). В результате деятельности могущественного царя часть фракийцев была покорена и обложена суровыми повинностями, которые Клеарх Солийский (Athen., XII, 27) сравнивал с рабским служением. При Атее скифы прочно утвердились в Добрудже и стали важным фактором политической игры на Балканах [Momigliano, 1933, стр. 346 и сл.; Блаватская, 1948, стр. 207 и сл., Блаватская. 1952. стр. 80 и сл.; Шелов, 1970, стр. 56 и сл.] Примечательно, что в Поднестровье в это время отмечается увеличение скифского населения, как кочевого, так и земледельческого [Мелюкова, 1962, стр. 164; Мелюкова, 1971, стр. 53; Мелюкова. 1975: Гудкова, 1970, стр. 240— 241; Шмаглий, Черняков, 1970, стр. 114]. Сфера главных интересов скифов явно перемещалась на запад, ближе к основным центрам греческой цивилизации. В то же время война с Боспорским царством, предпринятая в правление Перисада I (Demosth., adv. Phorm., 8), знаменует усилившееся давление скифов на греческие города Северного Причерноморья. К новым тенденциям во внутренней жизни Скифии или к тем, которые, начавшись раньше, в IV в. до н. э. проявились более отчетливо, относятся: 1. Интенсификация седентаризационного процесса. Об этом может свидетельствовать даже появление многочисленных курганных могильников в степной зоне Северного Причерноморья. Некоторые из них возникли еще в конце V в. до н. э. [Яценко, 1959, стр. 77—78], но большинство погребений относится к IV или IV—III вв. до н. э. и отчасти отражает установление твердых маршрутов перекочевок. Возможно, что это, в свою очередь, было связано с переходом к третьему, четвертому или даже пятому типам кочевания, т. е. к полукочевому хозяйству. Более наглядно седентаризация проявляется в возникновении поселений на Нижнем Днепре (в большинстве не укрепленных) [Граков, 1954, стр. 156, 164; Погребова, 1958, стр. 234] и в увеличении численности земледельческого населения Крыма [Соломоник, 1952, стр. 115; Кругликова, 1957, стр. 226—227; Кругликова, 1970, стр. 143; Дашевская, 1957, стр. 108; Щеглов, 1968, стр. 339] и Западной Скифии [Мелюкова, 1971, стр. 44, 53]. В днепровских поселениях сколько-нибудь значительные слои предшествующего времени не зафиксированы. Правда, кое-где там найдены фрагменты ранней керамики, но они указывают лишь на то, что поселения возникли на месте стоянок (зимников?) кочевников предшествующего времени. 2. Усиление имущественного и социального неравенства, идеологическое обособление знати, дальнейшее расслоение среди свободных кочевни- ков-скифов. Об этом свидетельствуют материалы, приведенные в гл. V. Именно IV веком до н. э. датируется большинство царских курганов. Богатства скифской аристократии ни до, ни после никогда не достигали таких размеров, как в это время. Об углублении разрыва между аристократией и рядовым населением свидетельствуют также данные акрополя Каменского городища. Его знатные обитатели жили в каменных домах, обособленно от рядового населения, не занимаясь ни земледелием, ни ремеслом, но сохраняя традиции кочевого скотоводства и уделяя внимание охоте — своего рода спорту [Граков, 1954, стр. 53—57; Цалкин, 1966, стр. 91—92, 96]. 3. Усиление зависимости лесостепного населения, прослеживающееся на различных археологических материалах. В IV в. до н. э. в лесостепном По- днепровье появляются погребения степных типов [Граков и Мелюкова, 1954, стр. 75, 78; Петренко, 1961, стр. 64—65, 82, 96—97; Ильинская, 1966, стр. 152 и сл.; Ильинская, 1968, стр. 173]. Очевидно, они связаны с продвижением кочевников на север в поисках новых пастбищ, но одновременно свидетельствуют об усилении давления на земледельцев лесостепи. Едва ли случайно, что Борис- польские курганы почти сплошь принадлежат воинам, иногда даже воительницам. Одновременно с расцветом степной Скифии наблюдается некоторый упадок лесостепи. Многие городища, особенно в Правобережье, прекращают свое существование, общее число их уменьшается [Петренко, 1961, стр. 59; Мору- женко, 1968а, стр. 61, 226]. Со второй половины V в. до н. э. сокращается ввоз античных товаров в Среднее Поднепровье, что отчасти, может быть, было связано с обеднением зависимых земледельцев [Онайко, 1966, стр. 52]. Курганы IV в. до н. э. в лесостепи в целом беднее, чем в предшествующее время. Количество греческого импорта в них меньше, чем в степном Поднепровье [Онайко, 1970, стр. 69]. В то же время отмечается усиление культурного воздействия степи [Граков и Мелюкова, 1954, стр. 80, 87; Граков, 1954, стр. 150; Петренко, 1961, стр. 83, 96—97]. Вероятно, все это взаимосвязанные явления. О результатах, может быть, свидетельствуют Сеньковские курганы в Киевской области, оставленные местным земледельческим населением, — невысокие, содержащие бедные женские погребения и безынвентарные мужские [По- кровська, 1965]. Разительный контраст, особенно в сравнении с расположенными неподалеку и, вероятно, одновременными Бориспольскими курганами, оставленными завоевателями-степняками. 4. Начало городской жизни в Скифии. Геродот (IV, 46) отмечает, что в степной Скифии не было ни городов, ни укреплений. Но в конце V в. до н. э. возникло Камен- ское городище на Днепре, по вероятному предположению Б. Н. Гракова столица царства Атея [Граков, 1971, стр. 31]. Очевидно, оно было главным административным, ремесленным и торговым центром всей Скифии, и едва ли случайно, что в сравнительной близости от него расположены многие царские курганы. Примечательно также, что Каменское городище существовало тогда, когда прекратили или заканчивали свое существование крупнейшие городища лесостепной Скифии. По всем основным показателям: значительным размерам (около 12 кв. км), численности населения, обособлению ремесла (металлургии), наличию особого аппарата управления (акрополь), сравнительно мощным укреплениям — Каменское городище являлось настоящим городом. Одновременно с Каменским городищем в степной Скифии существовало еще одно укрепленное поселение — Белозер-ское городище близ Херсона. По мнению Б. Н. Гракова, оно являлось перевалочным пунктом на торговом пути из Ольвии в глубь днепровских степей ([Граков, 1954, стр. 145]. 5. Рост торговли с греческими городами Северного Причерноморья и усиление эллинизации скифской знати. В этомпроцессе существенную роль играла специфика греческих городов как торгово-ремесленных центров и конъюнктура, сложившаяся на средиземноморском рынке со второй половины V в. до н. э., особенно с конца его [Гайдукевич. 1949. стр. 51—53. 64—70; Блаватский, 1954, стр. 801. После поражения Афин в Пелопоннесской войне сельское хозяйство Аттики было разорено, а доступ к средиземноморским хлебным рынкам затруднен. Вывоз хлеба из Северного Причерноморья приобрел очень важное значение для обеспечения Афин недостающими продуктами питания, и понтийские греки не только производили его сами, но и увеличили закупки у местного населения. По свидетельству Демосфена (Dеmosth. adv. Lept., 32), при Левконе I из Боспора в Афины ежегодно поступало около 400 000 медимнов (примерно 1 млн. пудов) хлеба. В результате возросли богатства не только греческих городов на северном побережье Понта, но и скифской кочевой аристократии, которая, вероятно, взяла на себя посредническую роль и сама торговала хлебом, полученным от зависимых земледельцев [Онайко, 1970, стр. 81, 86; Граков 1971, стр., 53; Артамонов, 1972, стр. 62], а также и другими товарами. Несколько позднее город Танаис, по Страбону (XI, 2, 3), «служил общим торговым местом для азиатских и европейских кочевников и для приезжающих по озеру (т.е. по Азовскому морю.— А. X.) из Боспора; первые доставляли рабов, шкуры и разные другие товары кочевников, а другие взамен привозили на судах платье, вино и прочие предметы, свойственные цивилизованному образу жизни». Но тот же Страбон (VII, 4, 5) отмечает, что еще большим торговым центром для варваров был Пантикапей. Вместе с тем у скифской знати появилось желание взять в свои руки непосредственную торговлю со Средиземноморьем или установить контроль над ней. Уже с IV в. до н. э. началось давление на Херсонес и Боспорское царство, особенно сильно сказавшееся в следующий период [Жебелев, 1953, стр. 234; Граков, 1954, стр. 24—25]. Показательно и письмо, которое Атей отправил демосу города Византия: «Не вредите моим доходам, чтобы мои кобылицы не пили вашей воды» (Clem. AI., Strom., V, 5, 31). Подобное же стремление могло явиться одним из стимулов к экспансии Атея в сторону Балкан. Курганы скифской знати IV—III вв. до н. э. изобилуют греческими изделиями, в том числе высокохудожественными произведениями искусства из драгоценных металлов, выполненными специально на заказ. В скифское искусство широкой волной хлынули греческие мотивы и сюжеты [Хазанов, Шкурко], а в скифской аристократической среде уже появились люди, знакомые с греческой мифологией. Они были потребителями горитов со сценами из жизни Ахилла, серег с изображением Афины Паллады и других предметов с чисто греческими сюжетами. Г еродот (IV, 76) еще отмечал, что «скифы (подобно другим варварам) избегают заимствований чужеземных обычаев, притом не только от других народов, но и в особенности от эллинов». Но в IV в. до н. э. среди приближенных Атея уже нашлись люди, которые получали удовольствие от игры взятого в плен знаменитого греческого флейтиста Исмения, и исключением был лишь сам царь, заявивший, что предпочитает ржание боевого коня (Plul, Reg. et imp. apophth. Ateas; Plut., De Alex., or. H, 1). «Младоскифы» в среде скифской знати решительно взяли верх. Отражением установившейся торговли и усилившихся контактов с греками является начало чеканки скифской монеты, правда, в очень ограниченном количестве — в IV в. до н. э. Атеем [Рогалски, 1961; Анохин, 1965, стр. 3 и сл.; Анохин, 1973; Шелов, 1965], а до него, еще в конце V в. до н. э. или даже еще раньше, неким Эминаком, возможно скифским царем, неизвестным из других источников. На монетах Эминака изображена сцена из скифской этногониче- ской легенды — Г еракл, показывающий способ натягивания лука [Карышков- ский, 1960, стр. 179 и сл.; Сальников, 1960, стр. 85—87]. Впрочем, вопрос об Эминаке требует большой осторожности. Последний вполне мог быть не скифским ца- рем, а ольвийским монетарием негреческого происхождения— монеты его не донативные, а реально обращавшиеся в Ольвии и ее хоре (и, по-видимому, только в них). Рядовые кочевники-скифы не извлекали особых выгод от торговли с греками. Мало коснулось их и начавшееся сближение двух культур. Греческие изделия в рядовых погребениях встречаются не так уж часто, а сравнительно дешевая чернолаковая посуда иногда имеет следы починки — следовательно, ею дорожили и ее берегли. Даже амфорная тара использовалась вторично: судя по сцене, изображенной на золотой пекторали из Толстой могилы, в ней хранили молоко [Мозолевский,.1972, рис. 161]. Вместе с тем одно негативное последствие усилившихся контактов с греками бросается в глаза. Фрагменты амфор в IV—III вв. до н. э. встречаются в степной Скифии повсюду в. гораздо больших количествах, чем прежде. Фрагменты амфор, содержавших вино, выпитое «а тризне, находят почти во всех скифских погребениях, даже самых бедных. Если добавить, что молва о склонности скифов к пьянству и раньше была широко распространена по всему греческому миру (Her., IV, 84), то приходится констатировать, что в IV в., до н.э. происходило в полном смысле слова спаивание скифов как много позднее торговцы спаивали индейцев Северной Америки и другие колониальные племена. В целом интенсификация контактов с греческими городами привела к углублению социальной и имущественной дифференциации в скифском обществе, что было довольно верно, хотя и в морализующем плане, подмечено Страбоном (VII, 3, 7), писавшим: «Надо сказать, что наш образ жизни почти у всех произвел перемену к худшему, внося роскошь, страсть к удовольствиям и для удовлетворения этих страстей множество безнравственных средств к обогащению. Такая испорченность нравов в значительной степени проникла и к варварам, между прочим, и к номадам. Последние со времени знакомства с морем сразу сделались хуже: стали разбойничать, убивать иностранцев и, вступая в сношения со многими народами, перенимают от них роскошь и торгашество; хотя это, по-видимому, и способствует смягчению дикости, однако портит нравы и на место простодушия... вводит коварство». 6. Усиление центральной власти. Во многом такой вывод вытекает из уже разобранных особенностей исторического развития Скифии в IV в. до н. э. Активная и целенаправленная внешняя политика, рост эксплуатации населения собственного царства, возникновение столицы городского типа, чеканка собственной монеты, отчасти, вероятно, из престижных соображений,— все это проявления одной и той же тенденции. Не исключено, что даже установившиеся твер- дые маршруты перекочевок были отчасти связаны с регламентирующей деятельностью центральной власти. Во время войны с Дарием у скифов еще сохранился какой-то совет, по крайней мере басилевсов. Атей же во всех дошедших до нас источниках действует единолично. Идеологическим отражением усиления царской власти явились распространившиеся в скифском искусстве IV в. до н. э. сюжеты на тему ее божественного происхождения [Граков, 1950а, стр. 12 и сл.]. Поэтому слова Страбона о господстве Атея над большинством племен Северного Причерноморья вполне заслуживают доверия. Разобранные тенденции развития Скифии позволяют обосновать нижний рубеж исследуемого периода концом V в. до н. э. Именно тогда резко возросла потребность в северопричерноморском хлебе, и тогда же в Скифии появились компактные курганные могильники, возникло Каменское городище на Днепре. Со свойственным ему историческим чутьем Б. Н. Граков верно уловил переломный момент в социальной истории скифов [Граков, 1954, стр. 24], хотя, по-видимому, он знаменовал собой не рождение нового государства, а его кульминацию. И тем более трудно согласиться с теми, кто полагает, что даже в IV в. до н. э. у скифов государство еще не возникло [Гайдукевич, 1949, стр. 5; Каллистов, 1949, стр. 149; Артамонов, 1947а, стр. 86—87; Артамонов, 1972, стр. 66; Черников, 1960, стр. 20—21]. Итак, главными особенностями социального развития Скифии в конце V— IV в. до н. э. были вовлечение ее привилегированного слоя в мировую торговлю и частично явившееся результатом этого усиление эксплуатации зависимого земледельческого населения, а отчасти, возможно, и рядовых кочевников. Торговля с греками стимулировала также седентаризационные процессы в кочевой среде. Во всяком случае, скифская аристократия в сложившейся обстановке едва ли стремилась им воспрепятствовать. Активная внешняя политика должна была удовлетворить возросшие аппетиты кочевой аристократии и по возможности сглаживать внутренние противоречия. Скифское государство и в IV в. до н. э. оставалось раннеклассовым, но достигшим теперь своего зенита. Дальнейшая судьба подобных государственных образований, основанных на завоевании и политическом господстве кочевников над земледельцами, во многом зависит от успешного продолжения экспансионистской политики или же от способности кочевой аристократии стать господствующим классом земледельческого населения. Для Скифии IV в. до н. э. оба пути не были исключены. Имеются даже основания полагать, что развитие совершалось по обоим из них. Войны Атея говорят сами за себя. В то же время развитие седентаризации и появление скифских погребений на территории лесостепи, возможно, указывают на второй путь. Правда, он был затруднен тем, что зависимые племена лесостепи в своем внутреннем развитии еще не вышли за пределы эпохи классообразования. Это не препятствовало установлению даннических отношений, но мешало их эволюции в более развитые формы эксплуатации. Может быть, одна из причин упорного стремления скифов продвинуться на Балканы как раз и объясняется тем, что население их по уровню своего развития превосходило земледельцев лесостепной зоны Восточной Европы. Но соотношение сил в Восточной Европе менялось уже не в пользу скифов. 339 год до н. э., вероятно, был годом наивысшего могущества Второго Скифского царства, и он же ознаменовал начало его заката. Война с Филиппом Македонским, вызвавшая такой интерес у древних (Trog., Prol., IX; Just., IX, 1, 9; IX, 2, 1 — 16; IX, 3, 1—3; Aesc h., In Ctesyph., § 128; Strabo, VII, 3, 18; Plut, Reg. et imp. apophth. Ateas; Luc, Macrob., 10; Ого s., III, 13, 4—7) и современных авторов [Kaerst, 1896; Nicorescu, 1925; Блаватская, 1948; Блаватская, 1952; Анохин, 1965; Шелов, 1965; Шелов, 1972], окончилась победой отца Александра. Совсем немного не дожив до ста лет, Атей пал в битве. Иногда полагают, что Скифское царство распалось с его гибелью [Блават- ский. 1964, стр. 99; Анохин, 1973, стр. 41]. Однако особых оснований для такого предположения нет. Многие царские курганы (Чертомлык, Куль-Оба, Александропольский, Краснокутский) датируются послеатеевским временем — концом IV — первой половиной III в. до н. э. [Брашинский, 1965, стр. 99 и сл.] , продолжая традиции предшествующего времени и одновременно свидетельствуя о том, что продолжали существовать породившие их социальные причины. Не прекратилась жизнь и на поселениях Западной Скифии [Мелюкова, 1971, стр. 53—54; Мелюкова, 1975]. Правда, античные авторы почти ничего не сообщают о Скифии этого времени, но по вполне понятной причине — все их внимание было привлечено грандиозной борьбой греко-македонского мира с державой Ахеменидов. Когда же в 331 г. до н. э. [Жебелев, 1953, стр. 46] наместник Александра во Фракии, Зопирион, «не желая оставаться в бездействии», вторгся в Скифию и осадил Ольвию, он потерпел сокрушительное поражение от скифов и сам сложил голову (Just., XII, 1, 4; XII, 2, 16; XXXVII, 3, 2; Macrob., Saturn., I, 11, 33; ОГ о s., III, 18, 1, 4; ср.: Curt, X, 2, 44). Гибель Второго Скифского царства произошла позднее, вероятно, где-то во второй половине III в. до н. э., когда с запада усилился натиск кельтов и фракийцев, а с востока в решительное наступление перешли сарматы, уже ранее оказывавшие давление на Скифию и постепенно захватывавшие ее восточные территории. Теперь они, «сделавшись сильнее, опустошили значительную часть Скифии и, поголовно истребляя побежденных, превратили большую часть страны в пустыню» (Э 1 о б., II, 43, 7). Роль зависимых племен лесостепи в этих событиях неизвестна, но нетрудно предположить, что, подвергаясь все более сильной эксплуатации, они отпали при первой же благоприятной ситуации. М. И. Ростовцев был совершенно прав, отмечая, что Приднепровье и Прибужье, хотя и были под властью скифов, но скифскими не сделались. Они, как и раньше, жили своей самобытной и чуждой скифскому укладу жизнью [Ростовцев, 1918, стр. 76] . Может быть их отпадение способствовало поражению скифов. Начиная с III в. до н. э. исторические судьбы степной и лесостепной зон Северного Причерноморья разошлись на много веков. Даже материальная культура их населения быстро утратила общие черты. А в степи как символичное отражение всех этих событий и конца гегемонии кочевников в скифском обществе прекратилось сооружение царских курганов. Позднейшая история Скифии связана с преобладанием в ней оседло-земледельческого и даже городского элемента и поэтому, строго говоря, выходит за рамки моей темы. И если я коснусь ее, то лишь постольку, поскольку она связана с дальнейшей эволюцией кочевого общества и его конечной судьбой.