О характере государственных образовании у кочевников евразийских степей
На протяжении тысячелетий своего господства в евразийских степях кочевники неоднократно создавали различные государственные образования, более или менее длительные и стабильные. Иногда они превращались в империи, охватывавшие огромные территории с населявшими их племенами и народами, резко отличными и в хозяйственном и в культурном отношениях и по уровню своего развития. Возможно ли возникновение государства на чисто кочевой основе и являются ли созданные кочевниками государственные образования только лишь результатом их собственного внутреннего развития? Какие социально-экономические отношения господствуют в таких государствах? Эти вопросы являются ключевыми, и для их решения необходимо вновь обратиться к социальной специфике кочевых обществ. Она определялась существовавшими у кочевников условиями производства, а также частично их взаимоотношениями с оседло-земледельческими и городскими областями. Ограниченные возможности экстенсивного кочевого хозяйства ставили предел социальному развитию. Прежде всего следует назвать уже отмеченную нестабильность кочевнической экономики и постоянную угрозу массового падежа скота в результате джута, засухи, эпизоотии, утраты его из-за вра- жеских набегов и т. д. Важным обстоятельством представляется также экономическая потребность в кочевании небольшими группами из-за невозможности прокормить и напоить всю массу скота на ограниченной территории. Особенность скота как быстро аккумулируемого и легко отчуждаемого имущества первоначально определила быстрый рост имущественной и социальной дифференциации у кочевников. Все известные науке кочевые общества евразийских степей по уровню своего развития находились никак не ниже эпохи классообразования. Но та же особенность была одной из причин, по которым темпы дальнейшей классовой дифференциации в кочевых обществах резко снижались. Кроме того, ограниченность пастбищной территории в условиях экстенсивного скотоводства ограничивала и возможный рост произведенного продукта. Нестабильность хозяйства и отсутствие емкой сферы применения рабочей силы, постоянные войны за скот и пастбища, а также специфика взаимоотношений с внешним миром тормозили окончательное оформление классов у кочевников, делали необходимым сохранение определенных форм взаимопомощи и кооперации. Социально-экономические-отношения, существовавшие в кочевых обществах, были далеки от эгалитаризма. В них наблюдалась социальная стратификация подчас весьма значительная. Представители высших социальных слоев эксплуатировали обедневших членов общества, нередко используя их в качестве пастухов и работников в своих хозяйствах. С рядовых кочевников взимались различные поборы и внешние добровольные подношения. Во многих случаях их можно рассматривать как нефиксированную ренту. И все же эксплуатация основной массы населения в кочевых обществах нередко была сравнительно слабой, носила косвенный характер-прикрывалась традициями родо-племенной солидарности, потребность в сохранении военно-политической организации, основанной на родо-племенной структуре и участии в военных действиях большинства боеспособного населения, наряду с другими причинами сильно ограничивала возможность ее интенсификации. Кроме того, слишком большие притеснения всегда вызывали опасность откочевки от непопулярного правителя. Чайдер Рази описывает ситуацию, сложившуюся в Дешт-и-Кыпчаке после смерти Касим-хана в 1521/22 г.: «После него в том государстве началось большое несогласие, султаны Дешт-и-Кыпчака, которые известны под именем казаков, много воевали друг с другом. В конце концов Тахир-хан, сын Узбек-хана, был провозглашен ханом. Так как Тахир имел крайне грубый характер, большинство эмиров и воинов стали обижены на него и разошлись. Во время [начала] правления ему помогали около 40 000 человек, в это время с ним осталось не более тысячи человек. Поневоле он ушел к киргизам и проводил там время в крайнем расстройстве, пока не умер в 930 г. (1523/24 г. н. э.). Бараш-хан, брат Тахир-хана, после Тахир-хана собрал в Могулистане и Деш-те 30 000 человек. Вследствие несогласия между братьями эта группа также разбрелась. Иль и улус Касим-хана составлял около миллиона человек, они так расстроились, что в 944 г. (1537/38 г. н. э.) в местах их жительства не осталось и одного телохранителя» [Тизенгаузен, 1941, стр. 215]. У казахов в XIX в. также известны случаи, когда кочевые коллективы, недовольные своим предводителем, отказывались признавать его власть или откочевывали от него [Зиманов, 1958, стр. 192]. Поэтому нажим на рядовых кочевников не мог быть слишком большим. В Казахстане попытки регулярного налогообложения кочевников со стороны ханской власти (зякет) предпринимались "еще в конце XVII в. [Сабырханов, 1969, стр. 154] но вплоть до присоединения к России они так и не вылилась в сколько-нибудь прочные и устойчивые формы. А. Левшин писал, что хотя «повелители киргизов (т. е. казахов.— А. X.) и получают с них плату скотом и разного рода вещами, но приношения сии делаются без всякого порядка и по большей части в случаях особенной нужды в покровительстве; определенной же подати народ киргиз-казачий вообще не платит... Аблай-хан и Худайменды—султан в Средней орде и Арунгазы в Меньшей пытались приучить своих подвластных к правильному платежу определенной подати, но успех не соответствовал желаниям их...» [Левшин, 1832, ч. III, стр. 161]. Налогообложение по-прежнему приходилось прикрывать потребностями общественной взаимопомощи. «Целью ханского зякета,— говорилось в обычном праве,— служит вспомоществование бедным или неимущим киргизам (т. е. казахам.— А. X.) и на содержание мулл» [Материалы по казахскому обычному праву, 1948, стр. 137]. Много спорят о наличии частной (феодальной) собственности на землю в кочевых обществах как основе эксплуатации рядовых кочевников. Действительно, попытки присвоить отдельные пастбища и урочища или взимать налог за пользование ими предпринимались кочевой знатью с глубокой древности. Уже усуньский гуньмо приказал, чтобы никто не смел пасти скот на его пастбищах [Бичурин, 1950, т. II, стр. 197]. Однако сколько-нибудь успешными эти попытки были только в периоды усиления центральной власти, и то лишь в ограниченном размере . Юридического оформления частной собственности на землю у кочевников евразийских степей так и не произошло. Дело здесь не только в том, что право отставало от фиксации экономических отношений. Сами эти отношения применительно к земле и пастбищам были еще весьма неразвитыми. Поэтому вряд ли можно говорить о феодальной собственности на землю у кочевников, во всяком случае у большинства из них. Если отдельные исключения и встречались, то, по-видимому, только в новое время, в результате воздействия оседло-земледельческих государств. В целом же существовала лишь определенная тенденция к ее оформлению, на практике так до конца и не реализовавшаяся. Неравенство в отношении к земле и пастбищам у кочевников выражалось в иных экономических категориях в пользовании и владении. Во-первых богатый скотовладелец кочевал больше и дальше и, следовательно, использовал боль- 23 шее количеству пастбищной земли, чем его бедный сородич и соплеменник. Во-вторых, кочевая аристократия осуществляла контроль над использованием и распределением пастбищ, водных ресурсов и земли, определяла маршруты и сроки перекочевок и т. д., и при этом, с одной стороны-оставляла за собой лучшие участки, а с другой — получала нефиксированную ренту, рассматривавшуюся обычным правом как компенсация за организационно-управленческую деятельность. По существу, здесь имел место вскрытый Ф. Энгельсом процесс превращения общественно полезной функции в свою противоположность — в источник богатства и власти руководящего слоя населения [Энгельс, Анти-Дюринг, стр. 183—186]. Этот процесс, генетически уходящий еще в недра первобытного общества, получает свое завершение на раннеклассовой ступени [КИа- 7апоу, 1971, стр. 71 и сл.], на той самой, которая, по-видимому, является пределом для кочевников в их самостоятельном развитии. По изложенным причинам возможности возникновения сколько-нибудь прочной и длительной государственности в чисто кочевых обществах и даже в тех, в которых существовал оседло-земледельческий уклад, но кочевой над ним решительно превалировал, представляются очень ограниченными В качестве примера можно привести монголов XII — ХШ вв. Примитивные государственные образования, кажется, возникали у них не один раз и до Чингисхана [Сандаг, 1970, стр. 24—25]. Но они распадались так же быстро, как возникали. Только в ходе широкой внешней экспансии монгольская государственность отлилась в сравнительно прочные и устойчивые формы. Государство кочевых узбеков, образовавшееся в 20-х годах XV в., не смогло осуществить широкого завоевания земледельческих областей и распалось сразу же после смер- ти его основателя — Абу-л-Хайр-хана [Ахмедов, 1965, стр.5, 149—150]. В то же время история казахов и отдельных групп туркмен в XVII—XIX вв., возможно, демонстрирует обратимость некоторых социальных процессов у тех кочевников, которые знали в прошлом, и даже неоднократно, периоды государственной жизни, но в силу превратностей исторических судеб вновь стали жить чисто кочевым бытом, без объединения с оседло-земледельческими областями. С того времени как присырдарьинские города с земледельческой округой стали выходить из-под власти казахских ханов, а войны с Джунгарией обернулись поражениями, стали расшатываться основы единого, но непрочного казахского государственного объединения, которое М. Бижанов датирует XV — серединой XVII в. [Бижанов, 1969, стр. 170]. Центробежные процессы в нем оказались доминирующими. Таким образом, для возникновения сравнительно прочной государственности у кочевников помимо внутренних предпосылок требуются так же и внешние. Поэтому основные устремления их аристократической верхушки направлены на завоевание и эксплуатацию других обществ, в первую очередь земледельческих. Успешная экспансия в свою очередь могла на время приводить к смягчению или разрешению внутренних конфликтов, как бы вынося их вне общества и тем самым способствуя его внутренней консолидации. Показательно обращение к войску вождя чжурчжэней Агуды: «Если вы будете храбро сражаться, то рабы станут свободными, свободные — вождями, вожди повысятся в ранге [Воробьев, 1967, стр. 64]. Помимо социального фактора, связанного с внутренними процессами в кочевых обществах, на их взаимоотношения с внешним миром сильное воздействие оказывал экономический фактор. Вопреки довольно распространенному мнению [Myres 1941, CTp. 19; Bacon, 1954, стр. 46 и др.], хозяйство полукочевников и тем более чистых кочевников, как правило, менее автаркично, чем комплексное земледельческо-скотоводческое хозяйство, каковым чаще всего является хозяйство оседлых земледельцев. Кочевникам трудно обойтись без земледельческих продуктов и ремесленных изделий, в то время как земледельцы в принципе могут и во многих регионах земного шара обходились без продуктов, традиционно поставляемых на обмен кочевниками. Конечно, земледельцы и горожане также извлекали иногда значительные выгоды от торговли с кочевниками. «Товары и предметы их [кочевников],— говорилось в указе сельджукского султана Санджара,— дающие прибыль, являются причиной увеличения благоденствия, довольства и пользы оседлых людей» [Материалы по истории туркмен и Туркмении, 1939, стр. 314]. И все же кочевники евразийских степей всегда значительно сильнее стремились к торговле с земледельцами, чем те — с кочевниками. В отличие от многих земледельческих обществ занятие торговлей у них было престижным делом. Когда земледельцы по тем или иным причинам ограничивали или прерывали торговлю с кочевниками, те нередко отстаивали право на нее вооруженным путем. Так, например, поступали по отношению к Китаю кочевники Центральной Азии — от хунну до монголов. По словам Сыма Цяня, «отличаясь алчностью, сюнну ценили рынки на пограничных пропускных пунктах и любили китайские изделия, а Хань тоже была заинтересована в существовании рынков на пограничных пропускных пунктах, чтобы удовлетворять их желания» [Та^ин, 1968а, стр. 51]. В одной из китайских хроник откровенно говорится, что рынки для торговли с кочевниками в начале династии Мин были организованы «для упрочения границ и ради сокращения расходов на оборону» [Мартынов, 1970, стр. 235]. Когда же кочевники чувствовали себя достаточно сильными, они стремились к завоеванию и подчинению земледельческих обществ, потому что помимо всего прочего это был лучший способ обеспечить бесперебойное поступление сельскохозяйственных продуктов и ремесленных изделий. После гетского разгрома ольвиополиты снова заселили город «по желанию скифов, нуждавшихся в торговле и посещениях эллинов» (D i о Chrvs., Or. Bo- rysth, XXXVI, 11,48). В договоре, который европейские гунны заключили с Восточной Римской империей в 434 г., было специально оговорено, что будут открыты рынки для торговли с гуннами (Prise. Pan., fr. 1). Любопытно, что набеги кочевых узбеков и казахов на земледельческие области Мавераннахра совершались почти исключительно в зимние месяцы, когда кочевники испытывали наибольшие трудности из-за недостатка кормов для скота [Ахмедов, 1965, стр. 82]. По свидетельству Рузбехана, казахи устраивали набеги на подчиненные Шайбани-хану города «вследствие острой нужды в платье и хлопчатобумажной одежде» [там же, стр. 110]. Все эти причины объясняют подчас агрессивный характер кочевых обществ. Поскольку в своем самостоятельном развитии они не шли дальше раннеклассовых отношений, а целый ряд обстоятельств не благоприятствовал развитию классовых отношений вглубь, государственные образования у кочевников по общему правилу возникали лишь накануне завоевания земледельческих областей, в процессе такого завоевания или вскоре после него. Именно в этих случаях на смену обычной децентрализованности кочевников приходила сильная и централизованная организация. Именно так рождались кочевые империи. Характер государственных образований, возникших в результате завоеваний кочевниками земледельческих областей, во многом зависел от взаимоотношений, складывавшихся межу победителями и побежденными. К. Маркс писал «При всех завоеваниях возможен троякий исход. Народ-завоеватель навязывает побежденным собственный способ производства (например, англичане в этом столетии в Ирландии, отчасти в Индии); или он оставляет старый способ производства и довольствуется данью (например, турки и римляне); или происходит взаимодействие, из которого возникает новое, синтез (отчасти (при германских завоеваниях)» [Маркс, Из рукописного наследства К. Маркса, стр. 723—724]. Применительно к кочевникам в теоретическом анализе, следующем за этим высказыванием К. Маркса, можно выделить две наиболее распространенные тенденции. Правда, на практике они нередко встречались одновременно в одних и тех же государственных образованиях, но все же преобладающей в каждом из этих образований, как правило, являлась лишь одна. В первом случае кочевники эксплуатировали подчиненное оседло-земледельческое население на основе даннических отношений. И кочевники и земледельцы с горожанами входили в состав одного и того же государства, но их взаимодействие происходило преимущественно в политической сфере. Они жили бок о бок, но не вместе. Эксплуатация, сколь бы хищнической она ни была, не затрагивала основ социоэкономической структуры земледельцев и не интегрировала их с кочевниками в одно общество. Еще В. Григорьев отмечал, что кочевая знать нередко устранялась от непосредственного управления завоеванными земледельческими областями и «даже от труда сбирать подати с покоренных, что достигалось посредством оставления страны в руках туземных владельцев, с обращением их в данников, то есть в орудия для выжимания из покоренных в пользу победителей всего, что первые могли доставить последним» [Григорьев, 1875, стр. 4]. С. А. Плетнева полагает, что государство у кочевников возникало лишь в том случае, если часть населения переходила к земледелию Плетнева, 1967, стр. 189—190]. Подобное утверждение кажется слишком категоричным, так как не учитывает роли завоевания в возникновении некоторых государственных образований номадов. Необходимые земледельческие и ремесленные продукты кочевники могли получать, не только оседая на землю, но и путем внеэкономического принуждения земледельцев и горожан. При таких обстоятельствах характер социально-экономических отношений у кочевников не претерпевал кардинальных изменений. Их общество оставалось раннеклассовым. Кочевые области в подобных государствах, будучи господствующими в политическом отношении, в социально-экономическом всегда были самыми отсталыми. Правда, вхождение в состав одних государственных образований с земледельцами всегда оказывало ускоряющее воздействие на развитие кочевников. Хунну говорили, что они «создают государство, сражаясь на коне, и поэтому пользуются влиянием и славятся среди всех народов» [Таскин, 1973, стр. 34]. Но Елюй Чу-цай повторил Угэдею старый афоризм: «Хотя [вы] получили Поднебесную, сидя на коне, но нельзя управлять [ею], сидя на коне» [Мункуев, 1965, стр. 73]. В степи возникали города — центры политической власти, торговли и ремесла [Егоров, 1969]. Среди рядовой массы кочевников усиливалась тенденция к вынужденной седентаризации. Однако в рассматриваемых государственных образованиях подобные явления не были необратимыми, они лишь служили предпосылками дальнейшего развития, но уже на основе перехода кочевников к оседло-земледельческой жизни. Для тех созданных кочевниками государственных образований, в которых данничество длительное время оставалось ведущей формой эксплуатации, можно наметить два варианта развития после того, как из-за изменившегося соотношения сил или из-за иных причин возможности примитивной даннической эксплуатации земледельческого населения сокращались или прекращались вовсе. Первый был связан с распадом государства, уменьшением удельного веса земледелия как уклада внутри кочевого общества, гибелью городов. И Каракорум, и Сарай-Бату, и Сарай-Берке прекратили свое существование, как только погибли вызвавшие их к жизни и созданные кочевниками государственные образования. Второй вариант развития был обусловлен дальнейшим усилением и конечным возобладанием седентаризационного процесса. В результате кочевое общество переставало быть таковым, становясь преимущественно земледельческо-городским и развиваясь уже совсем в другом русле, хотя и сохраняя нередко при этом значительный коневой уклад. По-иному совершалось развитие в тех государствах, в которых кочевники, земледельцы и горожане оказывались интегрированы в рамках одной социоэкономической структуры. В них происходил синтез раннеклассовых отношений завоевателей с более развитыми классовыми отношениями завоеванных. Это нередко оказывало отрицательное воздействие на развитие оседло-земледельческих обществ, но ус- коряло развитие кочевников [Новосельцев, Пашуто, Череп-нин, 1972, стр. 109—110, 124). О бедствиях, которые приносили земледельцам и горожанам нашествия кочевников, написано достаточно и древними, и средневековыми, и современными историками. Может быть, короче и лучше других сказал Ибн-ал-Асир про нашествие татаро-монголов: «Это событие, искры которого разлетелись [во все стороны] и зло которого простерлось на всех; оно шло по весям, как туча, которую гонит ветер» [Тизенгаузен, 1884, стр. 2]. Но в дальнейшем правящий слой кочевников быстро превращался в господствующий класс оседлого населения, зачастую сливаясь со своим предшественником. Остальные кочевники могли еще некоторое время сохранять особое положение в качестве поставщика военных контингентов, опоры династии и т. п., но эксплуатация их обычно усиливалась. Соответственно ухудшались их социальное положение и общественный престиж. Хотя подобные государства своим созданием бывали обязаны кочевникам, характер господствовавших в них социально-экономических отношений в конечном счете определялся уже уровнем развития земледельческих областей. К тому же именно в подобных государствах седентаризационные процессы развивались обычно более интенсивно. Все перечисленные тенденции и варианты развития известны как в древности, так и в средневековье. И Первое и Второе Скифские царства являлись раннеклассовыми государственными образованиями, основанными преимущественно на завоевании и даннической эксплуатации кочевниками оседло-земледельческого населения. Но оседание кочевников на землю, начавшееся в период Второго Скифского царства, способствовало тому, что возникшее после исчезновения (или по крайней мере резкого сокращения) возможностей даннической эксплуатации покоренного населения Третье Скифское царство стало развиваться как земледельческо-городское общество, а внутренняя эксплуатация в нем возобладала над внешней. Подобному развитию, вероятно, способствовали также длительные контакты с греческими городами, которым, как и античной цивилизации вообще, было присуще наивысшее для древности развитие товарного хозяйства. В условиях соседства с ними занятие земледелием с выгодной продажей зерна на экспорт приобретало дополнительные стимулы. Общество хунну долгое время развивалось в том же направлении, что и скифское. Государственное образование у них, очевидно, возникло при Мо- дэ-шаньюе, когда были покорены многие земледельческие и кочевые племена, а Китай был вынужден выплачивать регулярную дань. Но общество хунну до самого конца так и осталось раннеклассовым, основанным на даннической эксплуатации, и начавшиеся было седентаризационные процессы оказались недостаточно интенсивными, чтобы способствовать его трансформации. Возможно, соседство с Китаем с его подчеркнутым стремлением к автаркии и нежеланием торговать с кочевниками, к тому же не испытывавшим потребности в импорте земледельческой продукции, сыграло здесь отрицательную роль. Раннеклассовым, основанным на данничестве представляется также сильное, но рыхлое и неустойчивое государственное образование, созданное европейскими гуннами. Вполне вероятно, что и многие другие кочевые образования древности, например сиракское на Северном Кавказе и язигское на Дунае, Кангюй и Усунь в Средней Азии, также достигли уровня примитивной государственности. Имеются основания полагать, что и в них преобладающей формой эксплуатации являлись даннические отношения. Однако скудость имеющихся источников не позволяет остановиться на этих образованиях подробнее. В то же время уже в древности наблюдается и второй путь развития кочевых государств. Среднеазиатские кочевники-парфяне, отнявшие Иран у Селевки- дов, довольно быстро осели на землю. Их знать слилась со старой иранской знатью в один класс, господствовавший как над земледельческим, так и над кочевым населением страны, социально-экономические отношения которой не претерпели серьезных изменений. В этом же направлении совершалось и развитие в Кушанском государстве. Г осударственные образования средневековых кочевников евразийских степей демонстрируют значительное сходство с древними. Держава древних тюрок была основана на даннических отношениях, установившихся в результате подчинения множества земледельческих и кочевых племен и народов. И рядовые тюрки, и их знать оставались по-прежнему кочевниками, и как только соотношение сил изменилось, их государство распалось. Каракитаи, завоевав Туркестан и Мавераннахр, «тяжело попирали их народы», но, по-видимому, ограничивались данническими формами зависимости. «У них в каждом городе [есть] наместник, который доставляет им деньги, а они проживают в кибитках по своему обычаю» [Материалы по истории киргизов и Киргизии, 1973, стр. 73]. Хазарский каганат тоже был основан на данничестве, а также на пошлинах, которые он мог взимать из-за исключительно благоприятной торговой конъюнктуры. Но седентаризационные процессы в нем получили значительное развитие [Плетнева, 1967, стр. 181 и сл.; Гадло, 1971, стр. 61 — 62, 74]. Хазария явно развивалась по пути превращения в оседло-земледельческое государство, но военные поражения и вторжения в Восточную Европу новых масс кочевников прервали этот процесс. Напротив, у уйгуров он возобладал, и их государство к началу XIII в. превратилось в оседло-земледельческое с сильным кочевым укладом, в котором решающую роль приобрела внутренняя эксплуатация [Тихонов, 1966, стр. 68 и сл.]. Значительно позже взаимоотношения казахских ханств с присырдарьинской земледельческо-городской областью были однотипными с весьма архаическим данничеством [Пищулина, 1969]. Отсюда, вероятно, вытекала одна из причин их неустойчивости и слабости как примитивных государственных образований. Иной путь развития прослеживается на примере держав Караханидов, Сельджукидов и некоторых других. Караханидское завоевание не вызвало никаких принципиальных изменений в социальной структуре Мавераннахра — лишь состав господствующего класса пополнился тюркской военно-кочевой аристократией. Очень скоро, однако, началось ее сближение с местной землевладельческой верхушкой, тесно связанной с аппаратом государственного управления. Недавние кочевники стремились обзавестись земельной собственностью и недвижимым имуществом, а караханидские ханы заботились об экономическом процветании городов. Противоречия в составе господствующего класса теряли этнический и хозяйственно-культурный характер. Кочевые беки, недовольные ориентацией ханов на горожан, блокировались с городским же духовенством [Беленицкий, Бентович, Большаков, 1973, стр. 348—349]. В результате завоевания Ирана и Малой Азии кочевники-огузы оказались в гуще земледельческого населения с прочно устоявшимися социальными и политическими порядками, с тысячелетними традициями государственной жизни. В ожидании сельджукского нашествия земля в Хорасане обесценилась [Байха- ки, 1959, стр. 739—741]. Но Сельджукиды не изменили, да и не могли изменить местных порядков, они лишь несколько их модифицировали. Например, большее распространение, чем при Бундах, получил институт икта, позволивший сельджукской знати взимать налоги и повинности с крестьян, не порывая сразу с кочевым бытом [Кар-рыев, Мошкова, Насонов, Якубовский, 1954, стр. 112]. Сельджукские и турецкие султаны и их знать долгое время придерживались многих традиций кочевого образа жизни, но они возглавляли государства, социально-экономические отношения которых, а во многом даже политическая организация определялись не кочевниками, а земледельцами и горожанами. Опираясь на новую социальную базу, они усиливали эксплуатацию рядовых кочевников, ко- торые втягивались в сферу действия социальных отношений, господствовавших в завоеванных странах. Опасаясь беспокойного кочевого элемента в своих государствах, Сельджу- киды и Османы сознательно дробили, разъединяли территориально и разбрасывали кочевые племена, превращали их в обычных эксплуатируемых подданных, отправляли в пограничные районы, поощряли оседание на землю. Дело дошло до того, что кочевники в завоеванных их предками государствах превратились в приниженный слой населения, а слово «тюрк» в смысле «кочевник», некогда произносившееся с гордостью или страхом, превратилось чуть ли не в презрительную кличку, синоним плебея, причем по иронии судьбы эта кличка нередко звучала в устах потомков тех же самых тюрок, только утративших связь с кочевничеством [Каррыев, Мошкова, Насонов, Якубовский, 1954, стр. 121 и сл.; Гордлевский, 1960; Агаджанов, 1969, стр. 46—48, 264—265; Агаджанов, 1973, стр. 97— 99; Еремеев, 1971, стр. 77 и сл.]. Династия по своему происхождению могла быть кочевой, но общественное развитие определял уже не кочевой, а оседлый элемент, (после того как он оправлялся от потрясений, связанных с завоеванием. Тот же самый процесс, правда, менее последовательно в борьбе с иными тенденциями происходил в Иране при монгольском завоевании [Петрушевский, 1960; ср.: ЗсИигшапп, 1956]. Основная масса кочевников не переходила к оседлости, так как положение воина-кочевника было несравненно лучше, чем зем- ледельца-ра’ийата. Но в отличие от Руси они кочевали непосредственно среди оседлого населения, и государство ильханов являло собой соединение раннеклассовых монгольских институтов с развитыми государственными и классовыми традициями иранского общества. Реформы Газан-хана и его министра Рашид ад-дина, этого иракского Елюй Чу-цая, не привели к значительному оседанию кочевников, но означали решительный поворот в сторону сближения с верхушкой местной знати завоеванных стран, принятию их государственных институтов, идеологии и культурных традиций. Кочевая знать, даже не порывая полностью со старым бытом, становилась теперь владельцами икта, и у монгольских воинов появилось «страстное желание» владеть поместьями и «завести земледелие» [Рашид ад-дин, 1946, стр. 60]. Показательно, что после распада государства Хулагуидов реакция Чобанидов, пытавшихся устранить местную оседлую знать, длилась очень недолго. Пришедшие им на смену Джелаириды стремились управлять в духе политической линии Г азан-хана. Различные вариации того же процесса, который, есте- ственно, рассматривается здесь только в самых общих чертах, прослеживаются в созданных кочевниками государствах в Средней Азии, Афганистане, Индии и Китае. Уже не раз отмечалось, что при Чингисхане и его преемниках происходили столкновения различных группировок монгольской знати по вопросу о способах эксплуатации завоеванного земледельческого населения [Бартольд, 1963, стр. 263; Якубовский, 1946, стр. 48—52; Толстов, 1948, стр. 344; Петрушев- ский, 1952, стр. 12—15; Петрушевский, 1960, стр. 32; Мункуев, 1965, стр. 18, 45]. Борьба шла не только за то, должна ли эта эксплуатация вылиться в хищнические, но по существу контрибуционные и даннические формы или принять более регламентированный вид, должны ли были монголы остаться кочевниками или осесть на землю. Осознанной или неосознанной ставкой было и иное — должна ли была кочевая знать сблизиться со знатью покоренных стран или же остаться враждебной ей завоевателем, опирающимся только на военную силу. Подобная борьба в различной форме происходила и во многих других государствах, созданных кочевниками. Ее исход наряду с другими причинами нередко определял их конечные судьбы. Именно эта борьба явилась одной из причин распада Чагатайского государства на Могулистан и Мавераннахр. В Могулистане возобладала тенденция к обособлению кочевников от земледельцев и горожан. Согласно Мирзе Хайдару, «когда [Йунус-]хан вновь утвердился на ханском троне, могульский народ и эмиры взяли у хана обязательство, что впредь он не будет принуждать их [жить] в городах и населенных, культурных местах, потому что именно это было причиной смуты среди могулов и их обиды на хана" [Материалы по истории казахских ханств, 1969, стр. 200—201]. Дальнейшая история Могулистана весьма показательна. Это кочевое объединение распалось, с ним вместе прекратилось формирование могульского этноса, а могулы вошли в состав казахского и некоторых других народов. Таким образом, условия возникновения и основные пути развития государственных образований, созданных кочевниками древности и средневековья, демонстрируют если не полную однотипность, то существенное сходство. Причины этого явления, очевидно, коренятся в специфике кочевого хозяйства и основанной на нем социальной структуры. Правда, имелись некоторые различия в уровне развития государств, созданных кочевниками. Но этот уровень в первую очередь определялся не самими кочевниками, а завоеванными ими земледельческими областями. Несколько подробнее на этом вопросе я остановлюсь в заключении.