§ 1. Формирование доктрин «нового торизма» и «социального либерализ- ма», трансформация консерваторов и либералов во второй половине XIX века

Политическая система, сложившаяся в Великобритании к середине XIX века, в основе которой заложен «принцип маятника» — сменяемость власти при формировании парламента, оказалась идеальным механизмом для полити­ческого развития поднимающейся буржуазии.

Во второй половине XIX века существенное развитие получает парламен­таризм вследствие реформирования системы выборов в палату общин. В этот период королевой Викторией был подписан ряд законов, увеличивших электо­рат с 5 % населения страны после первого этапа реформ (1832 г.) до 14 % после третьего этапа реформ (1884-1885 гг.). Значительно изменился состав электо­рата за счет включения в него быстро формируемой буржуазии, среднего клас­са, а также части пролетариата.

Медленные, непоследовательные, подчас противоречивые изменения из­бирательной системы с 1832 по 1884 гг. все же существенным образом демо­кратизировали британское общество, что, в свою очередь, отразилось на поли­тической повестке дня, выдвинув на первый план вопросы социального рефор­мирования. Дополнительный импульс развитию социальной тематики в поли­тической повестке ведущих партий рассматриваемого периода придала эконо­мическая ситуация. В 70-е годы XIX века, несмотря на концентрацию произ­водства и формирование коммерческих, в том числе транснациональных объе­динений, ощутимо замедлялись темпы экономического роста. Англия столкну­лась с ожесточённой конкуренцией на мировом рынке, что рикошетом ударило по внутриэкономическому развитию страны, обострив рабочий вопрос и усилив и без того назревшую к тому времени необходимость проведения социальных реформ в целях устранения наиболее существенных экономических дисбалан­сов, подробно рассмотренных в первой главе настоящей работы.

Ключевую роль в политическом развитии Великобритании во второй по-

284

ловине XIX века играли консервативная партия , институционально офор-

285

мившаяся в 1867 г. из партии тори, и либеральная партия , сформировав­шаяся, во многом, на базе идеологии и принципов вигов в 1859 году .

В конце 1860-х годов партии значительно усилили свою сплоченность, хотя парламент продолжал оставаться центром политической борьбы, процесс принятия реальных политических решений постепенно вышел за его пределы и стал сферой деятельности партий. Партии консерваторов и либералов стреми­лись оказывать активное влияние на политическую жизнь общества, с одной стороны, повышая его политическую активность для вербовки новых избирате­лей, с другой — не допуская возникновения неконтролирумой политической активности. Последняя треть XIX века ознаменована организационным пере­устройством вигов и тори, следствием чего явилось придание их политическим организациям характера современных партий. При этом под понятиями «либе­ралы» и «консерваторы» предлагается понимать не партии, а коалиции партий — достаточно стабильные группы, объединённые в одной партии.

Спад в экономике, начавшийся в 60-е годы и продолжавшийся волнами вплоть до 90-х годов XIX века, поставил консерваторов и либералов перед не­простым выбором — либо предлагать электорату, а затем внедрять в жизнь со­циальные реформы, либо оказаться в оппозиции и надолго закрепить за собой реакционный имидж.

То есть, используя терминологию психоанализа, предложенную Зигмун­дом Фрейдом, «всадник» (политические партии — инициаторы парламентских ^{[282] [283] [284]}

реформ) и «лошадь» (широкие массы населения, получившие избирательные права) поменялись ролями: расширение избирательного права, которое консер­ваторы и либералы рассматривали как тактико-политический шаг, повлекло за собой активизацию социально-экономических требований новых избирателей, уставших от принципов крайнего индивидуализма, «laissez-faire» и проповедей сторонников Бентама, господствовавших в середине века.

В обществе всё чаще звучали призывы к более активному участию госу­дарства в решении насущных социальных вопросов, что стало особенно акту­альным в период экономического спада, достигшего своего апогея в 70-х годах XIX столетия.

Таким образом, политическая элита вынуждена была искать решения, ко­торые сумели бы предотвратить социальный взрыв и усиление революционных настроений, при этом сохранив основные принципы классового общества и господствующую роль привилегированных групп — аристократии и буржуазии.

Необходимость решения этой задачи послужила отправной точкой для формирования консерваторами и либералами доктрин «нового торизма» и «со­циального либерализма», заложивших основы социально-экономической поли­тики консервативных и либеральных кабинетов вплоть до начала XX века.

Идеи «нового (или демократического) торизма», определившие поли­тический курс английских консерваторов второй половины XIX - начала XX века, по сути, подарившие тори «вторую жизнь» после многолетнего пребыва­ния у власти министерств вигов, принадлежат Бенджамину Дизраэли, лорду Биконсфилду, лидеру партии тори, премьер-министру Великобритании в 1868 г. и 1874-1880 гг.

Понятие «новый (или социальный) либерализм» неразрывно связано с именем Уильяма Юарта Гладстона - лидера либеральной партии, премьер- министра Великобритании, возглавлявшего кабинет в 1868-1874 гг., 1880-1885 гг. и 1886 г., оказавшего существенное влияние на развитие новых элементов, как в политической доктрине, так и в практической деятельности британских либералов.

Принципы «нового торизма»: объединение нации вокруг монарха и кон­ституции, сохранение исконных привилегий аристократии, патернализм, здоро­вая консервативная политика, проводимая консервативными людьми либераль­ными методами, впервые сформулированные в многочисленных литературных трудах и публичных выступлениях Б. Дизраэли , изначально были восприня­ты современниками с недоверием, но именно они обусловили смену парадигм в политике консерваторов, создав основу для воплощения торийской модели де­мократии. При этом Дизраэли удалось не только скорректировать политиче­ский курс тори за счёт проведения реформ, но и создать мифологию консерва­тивной партии, обеспечив репозиционирование консерваторов в общественном

мнении Великобритании из партии крупной земельной аристократии в «народ-

288

ную партию» .

В основе «народности» тори, заложенной в 70-90-х XIX века, при этом лежат весьма прозаические причины. «Старая» аристократия — почётные чле­ны Карлтон-клуб вынуждены были искать поддержку и предлагать сотруд­ничество квалифицированным рабочим (идеологически наиболее близкой им части рабочего класса), защищая свои позиции и стремясь получить голоса из­бирателей на выборах в парламент. Привлечение в свои ряды рабочих было просто необходимо консерваторам, принимая во внимание, что «новая» бур­жуазия была сконцентрирована преимущественно в рядах либеральной партии, проявившей большую, чем тори, мобильность и острее осознавшей перемены в ^{[285] [286] [287] социально-экономическом раскладе сил по результатам промышленного пе­реворота[288].}

Дизраэли, в полной мере осознавая значимость решения вышеуказанного вопроса, настойчиво советовал аристократии искать подходы к рабочему клас­су, так как он, становясь многочисленным, мог служить существенной опорой на выборах. Вместе с тем в случае если интересы рабочего класса не будут в той или иной степени удовлетворены, политическая элита подвергнется серьёз­ным рискам и может быть низвергнута, считал Дизраэли. Удовлетворение эко­номических и частично политических требований рабочих позволило бы не до­пустить радикальных перемен в обществе^[289].

Таким образом, одной из ключевых задач «нового торизма» было привле­чение избирателей из числа рабочих в ряды консервативной партии, получение их голосов на выборах за счёт проведения социальной политики, ставшей осно­вой некого неформального общественного договора между политической и экономической элитой и народом. Автором данной концепции выступил Диз­раэли.

В одной из своих речей в начале 70-х годов XIX века Дизраэли публично заявил о том, что «в церкви и на избирательном участке все равны, и всё, что относится к консервативным рабочим и их интересам, заботит и интересует ве­ликое общество консерваторов, частью которого они являются»^{[290] [291].}

Несколькими годами позже, 3 апреля 1872 года на съезде консерваторов Дизраэли были продекларированы ключевые элементы новой доктрины кон­серваторов: сохранять в полной силе государственную конституцию, защищать империю Англии, облегчить положение народа .

4 июня 1872 года на банкете в честь конференции Национального Союза консервативных и конституционных ассоциаций он произнёс свою знаменитую речь, заложившую основы «нового торизма», продемонстрировавшую веру то­ри во врождённый консерватизм рабочего класса^{[292] [293] и анонсировавшую главные принципы будущего развития консервативной политики.}

Наиболее важная из речей будущего премьер-министра по данному во­просу была произнесена 24 июня 1872 года перед членами Национального сою­за консерваторов в лондонском Хрустальном Дворце . Определив стратегиче­ский курс консерваторов, в этой же речи Дизраэли обозначил тактические шаги партии в ближайшем будущем, а также основные направления социального ре­формирования, к которым были отнесены система здравоохранения и улучше­ние условий труда рабочих, в том числе сокращение рабочего дня.

Предвестником «нового торизма», получившего наибольшее развитие в период пребывания у власти кабинета Дизраэли в 1874-1880 гг., можно, по мнению автора работы, считать проведение консерваторами избирательной ре­формы 1867 года, носившей ранее несвойственный тори демократический ха­рактер, благодаря которой право голоса было предоставлено владельцам и съёмщикам отдельных домов, квартир, либо комнат, если арендная плата со­ставляла не меньше 10 ф. ст. в год.

Дизраэли умело использовал проект реформы, разработанный Гладсто­ном в 1866 году, и, отклонив билль при его вынесении либералами, провел че­рез Палату общин свой проект реформы годом позже. Назревшую необходи­мость расширения избирательного права, о чём явно свидетельствовали народ­ные настроения, лидер консерваторов сумел превратить в победу своей партии и свою личную добродетель, тем самым снискав славу «глашатая народных ин­тересов»^{[294] [295]}.

Одна из характерных черт «демократического торизма» Дизраэли — при­знание наличия социальной дифференциации, несовпадения интересов различ­ных групп британской нации. В своём политическом романе «Сибилла или две нации» Дизраэли писал: «...непреодолимая пропасть разделила богатых и бед­ных привилегированные и народ сформировали две нации, управляемые с помощью различных законов.» . Но, признавая противоречия буржуазного общества, Дизраэли искал идею, которая могла бы объединить интересы раз­личных общественных слоёв. Красной нитью во всех его произведениях и вы­ступлениях проходит мысль о необходимости национального единства. Иерар­хичность буржуазного общества, эксплуатация и социальное неравенство при­знавались Дизраэли как естественные и неустранимые пороки общества. Он пытался доказать, что слаженная работа общественного организма одинаково выгодна всем его составным частям, а различия между ними носят чисто функ­циональный характер. Отсюда делается вывод, что благосостояние каждого класса зависит от благосостояния всего общества в целом. Следовательно, классовый мир, единство нации являются единственно разумной политикой.

Вместе с тем реакция общественного мнения на «новый торизм» была не столь однозначной, как этого бы хотелось Дизраэли.

Так, рабочий класс (в первую очередь, речь идёт о квалифицированных рабочих), изначально скептически относившийся к «парламентской демаго­гии», воспринял политику социальных реформ, которую продвигали консерва­торы, с подозрением, ожидая от правительства не облегчения положения наро­да, но ужесточения рабочего законодательства — инициативы, настолько непо­пулярной среди рабочих, что её внедрение, по мнению представителей тред- юнионов, могло потребовать от политической элиты классов таких «ухищре­ний» как «новый торизм»^[296].

Неквалифицированные, низко оплачиваемые рабочие, в свою очередь, в принципе, не готовы были рассматривать вмешательство государства как благо. Социальный запрос этой группы был направлен на повышение уровня жизни, но не на расширение сфер регулирования государства, которое они привыкли воспринимать в лучшем случае как «ночного сторожа», в худшем — как надзи­рателя в работном доме.

«Демократический торизм» в сознании рабочего класса, скорее, являлся «игрушкой» для аристократии, нежели действенным средством для врачевания болезней общества^[297].

В одном из номеров газеты «The Times», датированном 1872 годом, по этому поводу было с иронией подмечено: «Бедняки хотят одного — чтобы их оставили в покое: не взимали налогов, не отправляли на войну и не занимались их духовным исправлением»^[298].

Дизраэли, таким образом, пришлось приложить немало усилий, чтобы «новый торизм» нашёл свой отклик в умах и сердцах «человека с улицы», а со­циальные реформы, проведённые в рамках данной концепции, были приняты с благодарностью и повысили популярность консервативной партии в народе.

Дополнительные осложнения ему при этом доставляла позиция соратни­ков по партии, полагавших, что социальное реформирование не так уж обяза­тельно, если есть «добрая воля правящих кругов», а любые уступки низшим классам могут привести к анархии.

Если концепция «нового торизма» была сформулирована Б. Дизраэли как закономерное продолжение и воплощение его идеологических убеждений, обо­значенных ранее в принципах «Молодой Англии», литературных произведени­ях и очерках, написанных до начала активной политической деятельности и имевших, во многом, романтический характер, с ностальгическими нотками по ушедшей в прошлое «старой, доброй, патриархальной Англии» , то «соци­альный либерализм», практическая реализация которого стала возможной благодаря У. Г ладстону, имел под собой иные основания.

К пониманию необходимости практической реализация «социального ли­берализма» Гладстон пришёл не под влиянием «символа веры», как в случае с Дизраэли , но в процессе политической деятельности, в том числе на посту канцлера Казначейства (1852 г.) и премьер-министра Великобритании в 1868­1874, 1880-1888, 1892-1894 гг. Не взирая на то, что идеологически политика Гладстона опиралась на идеи Дж.Ст. Милля, нашедшие отражение в его рабо­тах «О свободе» и «Основы политической экономии», лидер либералов, как было рассмотрено ранее, не являлся безусловным адептом откаа от принципов «laizess -faire» и перехода к активной роли государства в социальной сфере.

Первым шагом к «социальному либерализму» можно считать разработан­ный Гладстоном и впервые внесённый в 1866 году в Палату общин проект вто­рой избирательной реформы. Данный проект был ориентирован, главным обра­зом, на высокооплачиваемую категорию рабочих, ремесленников и мелкую буржуазию, ранее лишённых возможности политического волеизъявления, и должен был привлечь их на сторону либеральной партии.

Выступая с инициативой парламентской реформы, Гладстон осознавал, что отвечает на запрос общественного мнения, давно и горячо желавшего рас­ширения избирательного права и рассматривавшего данную инициативу как развитие политической свободы, гражданского общества и шаг к прогрессу. Экономический кризис 1866 года и безработица спровоцировали дальнейший рост политической активности жителей Великобритании, не имевших доступа к избирательным урнам. Так, в воскресенье 22 июля 1866 г. в лондонском Гайд- парке состоялась грандиозная демонстрация в пользу избирательной реформы. С осени движение приняло массовый размах и в провинции: в митинге, прохо- ^{[299] [300] дившем в Манчестере, приняло участие 300 тыс. человек, в Бирмингеме — 250 тыс., в Глазго — 200 тыс. человек.}

Продвигая реформу, открыто заявляя, что рабочий класс отныне следует рассматривать как самостоятельный политический субъект со своими интере­сами и требованиями, Гладстон одновременно продвигал либеральную партию и укреплял свои позиции в общественном мнении, позиционируя себя в качест­ве её лидера, стремившегося построить мост между политической элитой и на­родными массами, перевести политические решения из области узких интере­сов конкретного класса в область морали в интересах всего общества .

Гладстону, бесспорно, удалось сформировать желаемый имидж: общест­венное движение за вторую парламентскую реформу и лидер либералов в Па­лате общин в буквальном смысле «заряжали» друг друга, в глазах народа сти­рались границы между личностью политика и инициативой, которую он про­двигал. Открытые, решительные выступления Гладстона за продолжение начи­наний 1832 года превратили его в глазах широких масс в государственного дея-

304

теля, ратовавшего за права «простого человека» .

Но, как это часто случается в истории, то, что должно было послужить трамплином для Гладстона, стало тем айсбергом, о который разбился его план, тщательно лелеянный, начиная с 1862 года. Умеренные члены либеральной партии, опасаясь излишнего роста популярности Гладстона и тени чартистов, которая мерещилась им в проекте второй парламентской реформы, не поддер­жали Гладстона во время голосования в парламенте по вопросу о расширении избирательного права. Данное обстоятельство, а также нежелание консервато­ров во главе с Дизраэли уступить либералам такой удачный ход, как проведе­ние столь популярной в обществе реформы, обусловили провал голосования^{[301] [302] [303]}.

В итоге билль о расширении избирательного права удалось провести кон­серваторам в 1867 году в более радикальной форме, что было вызвано стремле­нием последних «перебить» популярность либералов в качестве народной партии.

Вместе с тем, несмотря на вышеуказанное локальное поражение, Глад­стон, отличавшийся практическим складом ума, блестящими аналитическими способностями и политическим чутьём, очень быстро уловил перемены в об­щественном мнении, обусловившие переход от крайнего индивидуализма к коллективизму и зачаткам социальной ответственности государства и крупного частного бизнеса. Не стоит сбрасывать со счетов и стремление Гладстона «не отстать» от соперников — консервативной партии, возглавляемой Дизраэли, начиная с 1874 года проводившей социальные реформы в жилищной сфере, здравоохранении и в области рабочего законодательства.

Именно поэтому в деятельности либеральных правительств, возглавляе­мых Гладстоном, постепенно всё большее значение приобретает социальная проблематика, индивидуализм, неотъемлемая часть либерализма, отныне со­седствует с коллективизмом, в качестве необходимого условия самореализации личности рассматривается социальное государство.

Во многом именно благодаря Гладстону принцип laissez-faire, пропове­дуемый классическим британским либерализмом^[304], перестал восприниматься обществом как единственно верный. Результатом либерального курса, прово­димого Гладстоном, является, по мнению многих исследователей, формирова­ние в общественном сознании Великобритании второй половины XIX века но­вого восприятия роли экономики, носящей не абсолютно объективный харак­тер, но определяемой политической активностью людей.

В английской историографии существует и иная точка зрения, рассматри­вающая политику, проводимую Г ладстоном, не как разрыв с доктриной laissez- faire и переход к коллективизму, но лишь как стихийное государственное вме­шательство в социальную область, не имевшее качественных отличий от прак­тики предыдущих лет . Либеральная администрация, согласно воззрениям ис­ториков, разделяющих указанную точку зрения, не допускала и мысли о госу­дарственном вмешательстве в механизм капиталистического хозяйствования. Подтверждением данной позиции могут служить высказывания самого Глад­стона, приведённые в его письме к графу Аргайллу в 1886 году: «...Я реши­тельно не одобряю предрасположенность многих к социализму - этому сенса­ционному новшеству и крайне недолговечной стряпне, к которой сегодня обна­руживают склонность обе политические партии.Если правительство берёт на себя то, что человек обязан делать сам, то пагубные последствия такого шага намного превышают извлекаемые преимущества.» . Аргументом в пользу данной точки зрения являются также весьма робкие и в ряде случаев не увен­чавшиеся успехом попытки администрации Гладстона расширить социальное законодательство в 80-е гг. XIX века. Гладстон, с одной стороны, поддерживал стремления радикального крыла своей партии во главе с Дж. Чемберленом при­влечь в ряды либералов рабочих за счёт усиления социальной программы^{[305] [306] [307], а с другой - выступал выразителем воззрений мелкой и средней буржуазии (глав­ной опоры либералов), выражавшей крайнее неприятие социальных реформ.}

Вместе с тем, и деятельность администрации Гладстона 1880-1885 гг., 1886 г. и реформы «великого министерства» 1868-1874 гг., по сути подведшего черту под традиционной программой либералов, вызвали сопротивление значи­тельной части буржуазии социальным реформам, стали важным стимулом для идейной полемики. В качестве отклика на шаги правительства и попытку вли­ять на политику либеральной партии можно рассматривать теоретические рабо­ты Г. Спенсера, Г. Мейна, У. Джевонса, стремившихся отпугнуть либералов от проведения каких-либо социальных реформ, рассматривая социальное неравен­ство как предопределенность и естественный закон функционирования общест­ва. Ортодоксы либерализма выступали против любой социальной политики го­сударства: не только той, что нарушала свободу договора (фабричное законода­тельство), но и против заботы о больных, бедных, несовершеннолетних, сани­тарного надзора, жилищного строительства для рабочих.

Анализируя новый либеральный курс Гладстона, выдающийся англий­ский социолог и философ Г. Спенсер в своём труде «Личность и государст­во» , впервые опубликованном в 1884 году, констатирует процесс постепен­ного вырождения классического либерализма в Великобритании: «Большинст­во тех, которые считаются теперь либералами — это тори нового типа» . C этих строк начинается первый раздел данной работы под названием «Новый торизм», в котором Спенсер доказывает, что сутью истинного либерализма (или вигизма), начиная с времён противостояния Карлу и его клевретам , является уменьшение стеснения и принуждения со стороны государства, сино­нимом которых по Спенсеру является торизм. При этом, с точки зрения фило­софа, не имеет значения, какими мотивами руководствуются сторонники госу­дарственного вмешательства (народным благом или корыстными целями): за­ставляя правительство ограничивать сверх меры свободу граждан, сторонники «социального либерализма» представляют собой, по мнению Спенсера, резкий контраст либералам тех времён, когда они соответствовали этому понятию . ^{[308] [309] [310] [311] [312] [313]}

Нынешний же либерализм (то есть, «социальный либерализм», опреде­лявший политику либеральных кабинетов во второй половине XIX века. - при- меч. авт.), согласно Спенсеру, есть лишь новая форма консерватизма, посколь­ку он поддерживает государственное принуждение.

Причину утраты современным либерализмом своего исконного духа Спенсер видит в смешении понятий и смещении фокуса: «Так как внешней вы­дающейся чертой всех либеральных мер древнего времени было приобретение какого-либо блага для народа (а благо это состояло главным образом в умень­шении стеснения), то и случилось так, что либералы увидели в народном благе не цель, которую следовало достигать косвенным образом, путем уменьшения стеснения, но цель, которую следует достигать непосредственно. А стараясь достигнуть ее непосредственно, они стали пользоваться методами, по существу своему противоположными тем, которые употреблялись прежде»^{[314] [315] [316].}

В работе Спенсер даёт многочисленные примеры законодательных ини­циатив и реформ, проведённых либералами, в духе «нового торизма» или «со­циального либерализма», что (ещё раз необходимо подчеркнуть) для него одно и то же : реформа всеобщего начального образования, начало жилищного строительства для рабочих, реформы фабричного законодательства (ограниче­ние рабочего дня), здравоохранения и иные социально ориентированные меры (как-то, снижение платы за проезд в пригородных поездах, снижение налогово­го бремени для рабочих и пр.): «Возьмем в самой простой его форме вопрос, который ставится каждый день: «Мы уже сделали это, почему бы нам не сде­лать и то?» И всегда подразумевающееся уважение к прецедентам побуждает неизменно расширять сферу регламентации...» .

Рассматривая развитие индивида в духе позитивизма как результат ис­ключительного органического совершенствования, Спенсер являлся самым ре­шительным противником всех видов централизованного или покровительст­венного вмешательства со стороны государства, которое, по мнению учёного, препятствовало внутреннему совершенствованию личности и историческому прогрессу.

При этом Спенсер в работе описывает результаты и последствия кон­кретных реформ, целесообразность и польза которых для «конечного потреби­теля» зачастую сводились к нулю, если не приводили к ещё большим дисбалан­сам в тех отраслях, на которые они распространялись.

«Неуспех при этом не разрушает веры в примененные средства, но вну­шает мысль применять их более строгим образом или в большем числе случа­ев» — иронизирует Спенсер, анализируя причины злоупотреблений регла­ментацией, целью которой являлось, по мнению парламентариев, проводивших курсы «нового торизма» / «социального либерализма», дополнить недостаточно действенные меры, то есть, как пишет Спенсер, устранить неудобства, вызы­ваемые искусственно (курсив автора).

Данное положение вещей можно охарактеризовать как «спираль реформ» — тенденция, при которой социальные реформы порождают новые социальные реформы (по аналогии с «инфляционной спиралью» — процесс, при котором рост цен обуславливает рост заработной платы, доходов, который, в свою оче­редь, увеличивает денежную массу, что ведёт к дальнейшему росту цен).

При этом спираль реформ раскручивалась, во многом, за счёт конкурент­ной борьбы между консерваторами и либералами за голоса новых избирателей, получивших право голоса по результатам реформ избирательного права 1832, 1867 и 1884 гг., для которых социальная тематика имела первостепенное значе­ние. Для того чтобы разрушить «монополию» оппонентов на преобразования и заработать «бонусы» в общественном мнении, политическая партия, ранее на- ^[317] ходившаяся в оппозиции и пришедшая во власть, выступала инициатором но­вых реформ, которые впоследствии вынуждены были более активно продол­жить их конкуренты или же предложить социальные преобразования в новой сфере.

Подобную ситуацию мы наблюдаем после прихода во власть консерва­тивного кабинета Б. Дизраэли в 1874- 1880 гг., а также при правительствах, воз­главляемых У. Гладстоном, в 1868- 1874 гг. и 1880-1885 гг., 1886 г. (конкрет­ные примеры рассмотрены в следующей главе).

Цитируя по данному вопросу Спенсера: «Так как люди, которых уверяют, что будущее социальное преобразование принесет им громадные благодеяния, обладают избирательным правом, то результат получается следующий: чтобы овладеть их голосами, кандидат должен по меньшей мере воздержаться от того, чтобы доказать им ложность их верований, если он не уступит соблазну уве­рить их, что он сходится с ними в своих убеждениях. Каждый кандидат в пар­ламент принужден бывает предлагать или поддерживать какой-либо новый за­кон как насущно необходимый...Каждый добивается популярности, обещая более, чем его противник. Затем, как это доказывают разногласия в парламенте, традиционная верность вождю мешает подвергнуть сомнению внутреннюю ценность предложенных мер. Некоторые представители настолько бессовест­ны, что подают голос за предложения, которые они считают дурными в прин­ципе, потому что нужды партии и желание быть переизбранным требуют, что­бы они поступали так. Таким образом, плохую политику защищают даже те,

320

кто видит ее недостатки» .

Дополнительный импульс раскручиванию спирали придавали пропаганда и агитация сторонников марксизма, членов Социал-демократической федера­ции Г айндмана и Фабианского общества.

Новые социальные курсы находили широкую поддержку и в обществен­ном мнении, благодаря свершившемуся в нём перевороту: «В наше время самое ^[318] большое наказание, которому может подвергнуться человек, сомневающийся во всемогуществе этого фетиша (необходимость проведения государством со­циальной политики. — примеч. автора), — это получить название реакционера. Он не может даже надеяться поколебать установившуюся веру при помощи со­бранных им фактов, ибо мы каждый день видим, что вера эта, вопреки всем до­казательствам ее несостоятельности, — непоколебима» .

Данные тенденции находили поддержку и в ежедневной печати: «Журна­листы, всегда остерегающиеся сказать что-либо, что могло бы не понравиться их читателям, по большей части следуют за течением и усиливают его. Они об­ходят молчанием, если и не защищают открыто, те самые меры, которые осу­дили бы раньше. Об учении либерализма они говорят уже как об отжившей

322

доктрине» .

Подводя итог проведённому анализу, Спенсер в завершающем разделе работы «Грядущее рабство» приводит весьма неутешительный для будущего либерального государства прогноз, согласно которому многочисленные преоб­разования, осуществлённые посредством актов парламента, неизбежно приве­дут к государственному социализму и потонут в волне, поднятой ими самими: «...Говорят, что французская революция «пожрала своих собственных детей».

323

Здесь, по-видимому, подготавливается подобного же рода катастрофа» .

Как известно, данному прогнозу не суждено было сбыться, и дальнейшая история Великобритания не была ознаменована социальными революциями и потрясениями, Вместе с тем рассуждения Спенсера нельзя считать беспочвен­ными, принимая во внимание уже имевший место прецедент, когда проведён­ная либеральным правительством Чарльза Грея избирательная реформа 1832 года, ориентированная, в первую очередь, на расширение электората либераль­ной партии и ослабление позиций консерваторов на местах, послужила спуско­вым крючком для проведения целой серии парламентских реформ, привела в ^{[319] [320] [321] политику новых избирателей, требующих пересмотра социальной политики го­сударства и, по сути, вынудивших, правящие партии учитывать их интересы и выстраивать социально ориентированную политическую линию.}

В вышеуказанной работе Спенсера поднят еще один, не менее важный для настоящей диссертации вопрос: имели ли курсы «нового торизма» и «соци­ального либерализма», серьёзные расхождения? Можно ли говорить о том, что программы политических партий в части социальных реформ, выдвинутые в рамках избирательных кампаний рассматриваемого периода (с 1868 по 1886 гг. их было пять), представляли собой реальную политическую альтернативу для избирателей?

Ответить на данный вопрос можно, проанализировав положение консер­ваторов и либералов в рассматриваемый период.

Следствием промышленного переворота и парламентских реформ 1832, 1867, 1884 гг. стало объединение «под знамёнами» консервативной и либераль­ной партий представителей аристократии и крупной буржуазии. «Парламент­ский статус» (при условии, что под ним понимается реальный политический вес) оставался привилегией наиболее состоятельных членов английского общества и требовал существенных материальных затрат. Так, с 1837 по 1841 гг. на избирательную компанию в Ларлоу семья Кливзов потрати­ла более 40 тыс. фунтов стерлингов, победа в северной части Йоркшира обош­лась кандидату в парламент в 1866 г. в 27 тыс. фунтов стерлингов .

Представители буржуазии, нажившие огромные состояния за счёт бурно­го развития промышленности и торговли, к началу рассматриваемого в работе периода скупившие земли, поместья и титулы (благодаря выгодной женитьбе) и удовлетворившие таким образом свои первичные классовые потребности, всё более отчётливо начали проявлять политические амбиции, на осуществление которых не жалели средств. Данная ситуация создавала заметные неудобства для старой аристократии, зависящей от своего влияния в политических округах ^[322] и чувствовавшей нарастающую конкуренцию со стороны буржуазии. Так, в 1850 г. количество представителей аристократической элиты в парламенте сни­зилось до 57 %, сократилось и число представителей в палате общин от «пар-

325

ламентских семей», таких как Харви, Станопы, Лаудеры, Монтагью и пр.

В сложившихся обстоятельствах (рост экономического и политического влияния буржуазии при одновременном сохранении политического влияния аристократии) представителям обоих классов всё очевиднее становится необ­ходимость консенсуса, обеспечивающего соблюдение интересов земельного и промышленного (торгового) капитала. И этот консенсус проявляет себя, начи­ная с 30-х годов XIX века, как в брачных союзах аристократии (за исключением титулованного дворянства) и буржуазии^{[323] [324] [325] [326] [327]}, так и в политических альянсах, ко-

327

торые также можно назвать «компромиссом элит» .

Обе партии (консерваторы и либералы), таким образом, защищали пози­ции истеблишмента, успешно пополняемого активными представителями бур­жуазии, сохранявшего при этом ярко выраженную «кристаллизацию». Такой подход к сохранению элиты, подробно проанализированный Г. Моской и

-5 Л Q

впоследствии В. Парето , И.С. Смирнова в своей работе «Образ лидера и по­

литической элиты в прессе Великобритании» называет консервативно­творческим, так как, не меняя глобально структуру элиты, он позволяет избе­жать стагнации идей и возможностей, а в результате — революций и замены старой элиты новой.

Вследствие экономического подъёма буржуазии и её проникновения в политику по результатам парламентских реформ 1832, 1867 и 1884 годов старая аристократия получила прилив новой крови, избежав при этом острых классо­вых противоречий . В отличие от Франции или других европейских госу­дарств Британия сумела во второй половине XIX века выстроить свою импе­рию, опираясь на тесный союз между крупнейшими игроками лондонского Си­ти и кабинетом министров, состоявшим преимущественно из представителей старых аристократических семейств. Буржуазия, костяк которой в парламенте составляли преимущественно представители крупного капитала, в свою оче­редь, проникала в элитные круги, проходя процесс ассимиляции и принятия сложившихся традиций, «видя свою цель не в том, чтобы выделиться, а в том, чтобы уподобиться» .

Объединение буржуазии и тянувшегося за ней среднего класса с аристо­кратией не позволило сбыться мрачным прогнозам Дж. Ст. Милля, предрекав­шего, что буржуазия и средний класс превратятся в «radical elite» (радикальная элита) и заберут у аристократии власть .

Помимо политических и экономических «бонусов» данный альянс позво­лил «филистерскому» буржуазному классу приобщиться к богатой и тонкой идеологии, духовным и нравственным ценностям, носителями которых тради­ционно являлась аристократия. Как пишет в своих работах Мэтью Арнольд, английский поэт и культуролог, один из наиболее влиятельных литературове­дов и эссеистов викторианского периода, аристократия связала буржуазию с ^{[328] [329] [330] [331] лучшими образцами национальной культуры, наделив ее духовным началом,}

334

которое этот класс сам по себе в достаточной мере не содержит . Значение идеологической базы, «владения умами» как инструмента объединения различ­ных общественных классов и снижения социальной напряженности прагматич­ная, но в массе своей невежественная буржуазия изначально недооценила. Осознание роли идеологического воздействия, отвечающего задачам политиче­ской элиты, пришло к буржуазии лишь в 70-е годы XIX века, по мере усиления влияния общественного мнения и прессы.

Тенденция объединения аристократии и буржуазии в рамках одной поли­тической партии с годами становилась всё очевиднее. Кульминацией развития этого процесса можно считать появление на политической сцене Великобрита­нии таких ярких фигур, как Р. Пилль, Б. Дизраэли и У. Гладстон.

Так, Р. Пилль — выходец из среднего класса, большую часть своего пре­бывания у власти в качестве премьер-министра стремился укрепить позиции земельной аристократии . Не будучи аристократического происхождения , Дизраэли и Г ладстон на протяжении многих лет отстаивали интересы потомст­венных аристократов, одновременно формируя и продвигая политическую по­вестку, отвечающую чаяниям сформировавшейся по результатам промышленного переворота буржуазии.

Объединение в одной партии аристократии и буржуазии, сама возмож­ность появления такого политического лидера, как Б. Дизраэли («безвестного ^{[332] [333] [334]}

выскочки, инородца, не имевшего ни денег, ни связей, ни университетского об­- 337

разования, не окончившего даже средней школы» , но сумевшего возглавить и двенадцать лет удерживать руководство консервативной партией, электорат и «сердцевину» которой составляли представители наиболее древних и знатных семей Великобритании) позволяют сделать интересный и, возможно, даже па­радоксальный для такой консервативной страны, как Великобритания, вывод. Так называемая «классовая принадлежность», закрытость и автономность каж­дой социальной группы, традиционные для английского общества, отходят на второй план, когда речь идёт о политической прагматике.

Подтверждением «компромисса элит» и отсутствия идейных разногласий среди истеблишмента, не монолитного по своему происхождению, но монолит­ного по сути (формально разъединённого различной партийной принадлежно­стью своих представителей) является прагматизм как самих политических пар­тий, выражавшийся в смене курсов и позиций по наиболее острым вопросам, так и их членов.

Приведём лишь некоторые, наиболее показательные примеры: отмена хлебных законов консервативным правительством Р. Пиля в 1846 году, тради­ционно выступавшим за протекционизм; проведение кабинетом Дерби- Дизраэли («твердолобыми тори») парламентской реформы 1867 года; разрыв Гладстона с партией тори в 1852 году и присоединение к правительственной коалиции вигов и пилитов лорда Абердина; присоединение Дж. Чемберлена к либералам-юнионистам, вызвавшее раскол и падение либеральной партии в 1885 году, его последующее сближение с консерваторами (в кабинете Солсбери Чемберлен с 1895 по 1903 гг. занимал пост министра по делам колоний); созда­ние в 1883 году консерватором лордом Элчо (Уисмусом) Лиги защиты свободы и собственности - межпартийного парламентского лобби, отстаивавшего инте­ресы крупного капитала и землевладения и боровшегося против любых попы­ток государственного вмешательства, особенно в сферу социальных отношений ^[335] (в организацию вошли видные политики, как консервативной, так и либераль­ной партии).

Отсутствие серьёзных идеологических расхождений между либералами и консерваторами прекрасно иллюстрирует эпизод из романа, написанного Б. Дизраэли в начале его политической карьеры, — «Молодой герцог» (1830 г.) . Главный герой романа — герцог Сент-Джеймс рассуждает, пытаясь

принять решение, к какой политической партии примкнуть: «Кто я — виг или тори?... Что касается торизма, то я люблю антиквариат, в особенности вет­хий... Думаю, что я тори. Но виги устраивают такие хорошие обеды, они так милы. Полагаю, что я — виг. Однако сильная сторона тори — мораль, а мораль — моя основа; я должен примкнуть к тори. Но виги гораздо лучше одеты, а сквер­но одетая партия, подобно скверно одетому человеку, не может быть права» .

Дизраэли со свойственной ему наблюдательностью и иронией, по сути, констатировал, что вопрос партийной принадлежности не имел под собой идеологической базы, выбор делался исходя из соображений, далёких от поли­тических убеждений.

Таким образом, у консерваторов и либералов — представителей правя­щих классов, заинтересованных в сохранении стабильности, существующего порядка вещей и экономическом развитии в интересах владельцев активов — капитала и земли, не было оснований предлагать различные, по сути, политиче­ские курсы, в том числе в части проведения социальных реформ. Идеологиче­ские противоречия вигов и тори, актуальные в XVII-XVIII веках (знаменитая «газетная война»^{[336] [337] [338]), к середине XIX столетия уходят в прошлое.}

Данный вывод не отменяет при этом политическое соперничество пар­тийных кандидатов от консерваторов и либералов в конкретных избирательных округах, зачастую носившее ожесточённый характер и подогревавшееся мест­ной прессой, заинтересованной в продлении интриги, дабы привлечь внимание читателей.

Наиболее ярким примером политической конкуренции подобного рода является «великое противостояние» или политическая дуэль (по выражениям современников) Б. Дизраэли и У. Гладстона, продолжавшееся около 30 лет, то затихая, то разгораясь с новой силой, с 1852 года до самой смерти Б. Дизраэли в 1881 году. В историю вошли такие известные высказывания Дизраэли, порож­дённые данным соперничеством, как:

(Дизраэли в ответ на вопрос, чем несчастный случай отличается от ката­строфы): «Если бы Гладстон упал в Темзу, это был бы несчастный случай. Если бы его кто-то спас, это, полагаю, было бы катастрофой»^[339];

(Дизраэли ответил дочери Гладстона, указавшей на одном из приёмов на неизвестного ей иностранного дипломата с вопросом: «Кто это такой?»): «Это самый опасный политик в Европе, если не считать меня, как сказал бы Ваш отец, или, как я бы предпочёл заметить, если не считать Вашего отца» .

Подобное «противостояние», но на других примерах, очень точно харак­теризует в своих воспоминаниях адмирал А.И. Шестаков, описывая дружеский обед у морского офицера Мейнеля: «...У Мейнеля сходились смертельные вра­ги, но на английских началах, то есть они резались политически и официально со всей английской откровенностью, не переставая быть закадачными друзьями в частной жизни. У нас такие несообразности немыслимы, потому что нет пар-

343

тий, нет возможности тушить страсти честными, открытыми прениями.»

Следует также признать, что консервативная и либеральная партии, раз­делявшие ценности правящих кругов, единые и для вигов, и для тори, расходи­лись в методах и средствах проведения реформ.

С одной стороны, это было обусловлено материальными причинами. Ка­ждая партия стремилась максимально обезопасить, «вывести из-под удара» свою целевую группу избирателей, добиться для неё преференций. Так, тради­ционно либералы отстаивали в большей степени принципы манчестерской школы — «нового Евангелия» для буржуазии, как зачастую характеризовали данные идейные воззрения представители другого «лагеря». Консерваторы вы­ступали за интересы земельной аристократии, стремившейся выступать в каче­стве арбитра в политических спорах между буржуазией и пролетариатом, силь­ную королевскую власть в политике и протекционизм в экономике. . За «идеологическими» спорами и политическими дебатами консерваторов и либе­ралов зачастую стояли весьма прозаичные, материальные предпосылки, при этом представители самих партий могли этого и не осознавать.

Данную ситуацию очень точно характеризует К. Маркс в произведении «18 брюмера Луи Бонапарта»^{[340] [341], подчёркивая серьёзные различия между иллю­зорными представлениями политических партий и их истиной природой. Опи­сывая борьбу фракций легитимистов и орлеанистов накануне французской ре­волюции 1848 года[342], в результате которой к власти пришёл Луи-Наполеон Бо­напарт (Наполеон III), Маркс отмечает, что «.. .эти фракции были разъединены}

отнюдь не так называемыми принципами, а материальными условиями своего существования, двумя различными видами собственности, они были разъеди­нены старой противоположностью между городом и деревней, соперничеством между капиталом и земельной собственностью... Если ... каждая фракция ста­ралась уверить себя и других, что их разделяет привязанность к двум различ­ным династиям, то факты впоследствии доказали, что, наоборот, противопо­ложность их интересов делала невозможным слияние двух династий. И подоб­ному тому, как в обыденной жизни проводят различие между тем, что че­ловек думает и говорит о себе, и тем, что он есть и что он делает на са­мом деле, так тем более и в исторических битвах следует проводить раз­личие между фразами и иллюзиями партий и их действительной природой, их действительными интересами, между их представлением о себе и их реальной сущностью (курсив автора)» .

Выводы К. Маркса, безусловно, не следует автоматически переносить на рассматриваемую в работе историческую ситуацию, как известно, подобные сравнения требуют очень бережного и обоснованного подхода. Вместе с тем представляется, что партийную принадлежность, как и выбор партиями того или иного законопроекта следует трактовать, исходя из материальных интере­сов конкретной группы, лоббировавшей данный закон и являвшейся «выгодо­приобретателем» от его введения. Примером тому могут служить хлебные за­коны 1846 года, закон о работных домах (отказ от прежней системы презрения бедных) 1834 года, жилищная реформа 1868 года, реформы рабочего законода­тельства 1875, 1878 гг.

Другим фактором, обусловившим политическое соперничество консерва­торов и либералов, в т.ч. в рамках проведения социальной политики, являлась необходимость поддержания видимости конкурентной борьбы в целях сохра-

348

нения «принципа маятника», недопущения в политику «радикалов» и ее из- ^{[343] [344] лишней демократизации (по меркам британской элиты середины - второй по­ловины XIX века).}

Как пишет в своей работе «Демократия и политические партии» М.Я. Острогорский, поставленные на общую почву, различные взгляды по вопросу о социальной политике могли бы быть легко согласованы, но систематическая война между партиями, подчиняющими все своим собственным целям, очень часто препятствовала этому, и можно сказать без преувеличения, что одним из главных препятствий к справедливому и мудрому разрешению социальных во­просов является современный режим и политическое торгашество партий, ду­- 349

мающих только о выгодах для своей лавочки .

В отсутствии реального идеологического противостояния, на смену ему

350

пришли, используя современные термины, «симулякры» — политические технологии, активно используемые партиями в целях удержания власти и про­явившиеся, в первую очередь, в масштабных избирательных кампаниях.

Таким образом, в данном параграфе рассмотрена трансформация консер­ваторов и либералов в партии современного типа, имевшие свою организаци­онную структуру, лидера и, что особенно актуально в контексте тематики на­стоящей работы, вынужденные считаться с расширением числа избирателей и необходимостью учитывать их мнение при формировании и проведении прави­тельственного курса. Именно в этих условиях, под влиянием развития демокра­тических принципов и выдвижения социальной проблематики на первый план, консерваторами и либералами были сформированы доктрины «нового торизма» и «социального либерализма». Подробный анализ положения указанных партий в рассматриваемый исторический период, стоявших перед ними политических ^[345] задач позволяет сделать вывод, что указанные доктрины не имели между собой сущностных различий. Вместе с тем возросшее значение социальных преобра­зований для дальнейшего эффективного функционирования британского обще­ства, внимание, которое данному вопросу уделяло общественное мнение, а также необходимость опираться на средний класс и рабочих избирателях, для которых решение социальных вопросов имело первостепенное значение, выну­ждали консерваторов и либералов, заинтересованных в удержании власти, вес­ти острую межпартийную борьбу именно вокруг проведения социальных ре­форм.