<<
>>

Луга. Смерть графа Менгдена.

Небольшой уездный город Луга находился в начале 1917 года в прифронтовой полосе, и в нем и в его ближайших окрестностях было сосредоточено большое количество различных запасных частей и тыловых учреждений.

Одной пехоты было больше 20.000. Кроме того, там стояла артиллерия, запасный пулеметный полк, автомобильный парк и пункт слабосильных лошадей Гвардейской конницы, переведенный туда из Витебска в начале германского наступления на Свенцяны.

От каждого Гвардейского кавалерийского полка там имелись самостоятельные команды, которые размещались в отдельных для каждого полка бараках. Кроме своего прямого назначения — ухода за больными лошадьми, пункт со временем превратился для полков в своего рода промежуточную базу. В зависимости от времени года там хранилось зимнее или летнее обмундирование, и там же производился небольшой и несложный ремонт седловки, снаряжения, обмундирования и оружия. Поэтому при каждой команде, кроме ветеринарного лазарета, имелись различные мастерские: швальни, шорни, кузницы, плотницкие, сапожные и оружейные.

Заведующим всем пунктом слабосильных лошадей был бывший командир полка граф Г. Г. Менгден. Помощником у него был также бывший офицер полка, призванный из запаса полковник граф Г. А. де Броэль-Платер.

В январе 1917 года в Кавалергардской команде было два офицера, начальника команды штабс-ротмистр А. Г. Чертков и его помощник корнет А. В. Чичерин, 71 строевых и 23 нестроевых Кавалергардов и 223 лсшади.

Кроме проездки лошадям, никаких занятий в команде не велось. Все Еремя было поглощено уходом за лошадьми и различными хозяйственными работами. Большинство команды составляли Кавалергарды, выписанные из различных госпиталей и лазаретов после ранений и болезней. Только небольшое количество было откомандировано

непосредственно из полка, в большинстве случаев тоже люди слабого здоровья.

Петроград был близок.

Еженедельно туда, в остающуюся часть полка, командировывалось по несколько Кавалергардов. Естественно, что все слухи о нарастающем неудовольствии и волнениях в столице не могли миновать Луги и не стать известными. Тем не менее, внешняя и внутренняя дисциплина в командах, особенно в Кавалергардской, была образцовой.

25 февраля в Луге были получены сведения о восстании в Петрограде. Сведения эти были частного и неофициального характера и поступали главным образом от телефонистов и телеграфистов Луж- ского вокзала. Ни Петроград, ни Ставка никаких информаций не давали, и к вечеру 26 февраля связь с ними была прервана.

В первых числах марта предполагалась очередная отправка выздоровевших лошадей в полки. 1 марта граф Менгден смотрел на выводке предназначенных к отправке лошадей. Лошади Кавалергардов были в блестящем виде, и после выводки граф Менгден зашел в барак полка, чтобы поблагодарить людей. «Спасибо вам, Кавалергарды!», сказал он выстроенной команде, «порадовали вы сегодня своего старого командира. Ваши лошади лучше всех». Как всегда веселое и дружное «Рады стараться, Ваше Сиятельство!» было ответом на его слова.

Граф Менгден обошел затем по очереди все команды, предупреждая людей не верить всем непроверенным слухам и продолжать службу старательно, как всегда: «Помните, братцы, присягу!».

После обхода помещений граф Менгден передал штабс-ротмистру Черткову, корнету Чичерину и другим, сопровождавшим его офицерам, последние полученные им сведения. В Петрограде было полное восстание, и часть Петроградского гарнизона перешла на сторону восставших. В самой Луге было также неспокойно. Запасные пехотные и артиллерийские части митинговали, отстранили своих офицеров и выбрали солдатские комитеты. Граф Менгден собирался съездить после завтрака в артиллерийские казармы, чтобы на месте выяснить создавшуюся обстановку.

Было около двенадцати часов. Торбы были уже заданы, и люди с котелками собирались идти к обеду. На улице, перед самым бараком раздались какие то громкие выкрики.

Чичерин с несколькими Кавалергардами вышел на крыльцо.

Почти вплотную к бараку стояло четверо конных солдат-артиллеристов с папиросами в зубах, в расстегнутых шинелях. На одном была надета офицерская аммуниція, с шашкой и револьвером. Несколько отдельных групп по 40-50 человек подходило к бараку.

Не обращая внимания на присутствие офицера, подъехавшие солдаты стали кричать Кавалергардам: «Товарищи Гвардейцы, мы при- шли вас освободить от ваших офицеров! Довольно они вашей крови попили!»

За Чичериным собралась почти вся команда и с недоумением смотрела и слушала эти выкрики. Скоро перед бараком набралась двухтысячная толпа, главным образом пехотинцев. По мере того, как толпа увеличивалась, все громче и настойчивей слышались крики: «Отдавайте винтовки! Не слушайтесь офицеров!».

Винтовки команды хранились в цейхгаузе. На руках было всего 10 штук для наряда и караула. Над толпой стоял сплошной рев: «Отдавай винтовки и патроны! Продались своим офицерам! Против народа идете!». Несколько солдат направились к крыльцу. «Ломай барак!» закричали в толпе.

Чичерин загородил вход в барак. За ним стало несколько Кавалергардов с винтовками. «Винтовок я вам не дам и в барак не пущу», сказал он толпе. «Свои винтовки я раздам своим» и приказал дежурному открыть цейхгауз и выдать команде винтовки. Когда раздача окончилась, Чичерин сказал людям: «Берегите, братцы, винтовки и никому их не отдавайте». «Будьте покойны, Ваше Высокоблагородие, все будет в порядке. Винтовок мы не отдадим».

Вся команда с винтовками в руках вышла из барака. В толпе снова закричали. «Выдавайте своего офицера! Снимай с него оружие!» «Не выдадим, Ваше Высокоблагородие, не беспокойтесь!». Денщик Чичерина ефрейтор Попов подошел к своему офицеру — «Давайте ам- муницию, Ваше Высокоблагородие» и сунул ему незаметно в карман шинели заряженный браунинг «Так способнее будет!».

Видя, что крики и требования выдать офицера не производят на Кавалергардов ожидаемого впечатления, толпа постепенно разошлась.

Сделав нужные распоряжения по команде, Чичерин пошел к себе на квартиру, которую занимал вместе с Лейб-гусаром графом Воронцовым-Дашковым. К гусарам также приходила толпа и предъявляла те же требования выдать оружие и, несмотря на то, что в момент прихода толпы в бараках у них не было офицера, гусары оружия не сдали и никого к себе не пропустили.

В 16 часов Чичерин снова пошел в команду. Там все было тихо, словно ничего утром не происходило. Дежурный встретил обычным рапортом: «никаких происшествий не случилось!». Пришел вестовой и передал приказание графа Менгдена всем офицерам собраться в канцелярии пункта.

Помещение, в котором собирались офицеры, было очень большое, светлое, с огромными венецианскими окнами на улицу. Начинало темнеть. Занавесок на окнах не было, и с улицы хорошо было видно, что происходит в комнате. Граф Менгден сидел за большим столом и рассказывал собравшимся о событиях дня.

После выводки граф Менгден вместе с графом Платером поехали завтракать к князю Оболенскому. Завтрак приходил к концу. На даче неожиданно появилось десятка полтора артиллерийских солдат с целью обыска и отобрания оружия. Увидав графа Менгдена и графа Платера, они их арестовали и повели в свои казармы, расположенные в трех верстах от города.

По дороге они задержали встреченные сани и посадили в них обоих офицеров. По приезде в казармы они были проведены в канцелярию, где их появление вызвало крайнее удивление. Писаря немедленно попросили их пройти в офицерское собрание. Командир запасной артиллерийской части был очень взволнован происшедшим. Он сказал графу Менгдену, что ему очень трудно справляться со своими подчиненными, настроение которых дает основания ожидать еще худшего. Он предложил вызвать из автомобильного парка машину и доставить на ней обоих офицеров в Лугу.

Пока подавался автомобиль, на казарменном дворе собралась большая толпа артиллеристов, к которым присоединились также и пехотные солдаты. Когда граф Менгден и граф Платер сели в поданный автомобиль, солдаты его обступили и с криками требовали вторичного их ареста.

Видя, что просьбы и уговоры пропустить машину не действуют на толпу, шоффер, мобилизованный инженер Камчадалов, нажал на акселератор. Машина загудела, толпа шарахнулась. Камчадалов включил скорость, машина рванула и благополучно выехала из казарм.

Граф Менгден только что кончил свой рассказ. Под окнами канцелярии раздались крики: «Арестовывай офицеров-немцев! Давай сюда изменников!» Совсем как утром, когда толпа подходила к Кавалергардскому бараку. Первой мыслью Чичерина было собрать свою команду. Он быстро прешел через соседнюю комнату, где испуганно жались несколько писарей, и вышел в корридор. Он был почти запружен солдатами разных частей. Некоторые были с винтовками. При проходе Чичерина они посторонились, и большинство отдало честь. Почти у самого выхода на крыльцо какой то Лейб-драгун преградил ему дорогу, направив на него винтовку с примкнутым штыком. «Ни с места! Вы арестованы!». Штык больно кольнул грудь. «Что ты, обалдел?» крикнул Чичерин, отводя штык в сторону. Драгун вытянулся, быстро поправил фуражку и сказал: «Виноват, Ваше Высокоблагородие!». Стоявшие рядом солдаты также стали смирно. «Знаешь ли ты, где Кавалергардский барак?» спросил драгуна Чичерин. «Так точно, знаю». «Так дуй туда полным ходом и скажи дежурному, чтобы выслал сюда всю команду. Понял?» «Так точно, понял». Драгун повторил приказание, «в момент слетаю!». Отчетливо повернулся кругом, звонко щелк нул шпорами и пошел исполнять приказание. Вслед за ним вышло много солдат, и корридор почти опустел.

Чичерин вышел на крыльцо. На площади перед канцелярией бушевало человеческое море. Тысячи две, три, а может быть и много больше. Впереди толпы, почти у самого крыльца, стояла группа в несколько человек, не то солдат, не то переодетых в солдатскую форму, которые руководили всей толпой.

«Что вам здесь надо?» спросил Чичерин ближайших солдат. «Офицеров-немцев, изменников нам надо!». «Здесь нет таких» ответил Чичерин и, вынув машинально портсигар, спросил «у кого есть огонь?». К нему потянулось несколько услужливых рук с огнем, и один из самых голосистых крикунов даже прибавил «Извольте прикурить, Ваше Благородие!»

Затихшие было крики возобновились с прежней силой: «Чего там табаки раскуривать! Арестовать всех офицеров!» «Постой, погоди, спроси раньше, как зовут».

«Как Ваша фамилия?» «Чичерин». «Чичерин? Ну, зто, братцы, русский!» «Пусть остается!». В это время с крыльца стал спускаться Чертков. «Как фамилия?» заорали в толпе. «Чертков». «Чертков? Известно — немец. Арестовать!». На крыльце показался кирасир Ее Величества Розенберг. «Как фамилия?» снова заорала толпа. «Розенберг». «Розенберг? ну это — русский, отпустить!». Так по-очереди спрашивала толпа всех офицеров и, вне всякой зависимости от фамилии, руководствуясь чувством личной симпатии или неприязни, называла их то русским, то немцем.

Наконец на крыльце показался граф Менгден. Рядом с ним шло несколько вооруженных солдат. «Под арест, под арест!» закричала толпа. «Пусть посидит там, куда нас сажал!». Графа Менгдена отвели на гауптвахту пункта.

Толпа все больше и больше шумела. Слышались выкрики: «Всех на гауптвахту не посадишь. Нечего канитель разводить! Всех немцев-изменников тут и порешить!». Толпа совершенно озверела и могла броситься и привести свои угрозы в исполнение.

В этот критический момент Чичерин увидел Кавалергардов, которые по-одиночке и небольшими группами пробивались через толпу. «Кавалергарды, сюда!» крикнул он, и через несколько мгновений, прокладывая дорогу прикладами, вся команда окружила своих двух офицеров. «А, вы своих офицеров защищаете?» ревела толпа, «против народа идете? Буржуям продались! Давай добром, а не то отберем силой!. «Не отдадим!» кричали в ответ Кавалергарды. «Никому не отдадим!». «Давай добром, не то и вас с ними порешим!», и толпа угрожающе двинулась вперед.

Ей навстречу вышел унтер-офицер Гапионок. «Стой, ребята, не ходи! Сказано — не дадим, и не дадим! Не иначе, как через наши трупы пройдете. Вместе с нашими офицерами служили, вместе и помирать будем!» и, обернувшись к команде, сказал: «а ну-ка, хлопцы, возьми на-изготоЕку! Прицел постоянный!». Толпа шарахнулась и отступила. «Чего вы, дурные? коли так их любите, то берите себе на поруки!» заговорили в толпе. Кавалергарды подхватили своих офицеров на руки и с громким «ура!» отнесли в команду.

В бараке Чертков и Чичерин поблагодарили людей и сказали, что надо освободить графа Менгдена. Люди с радостью согласились и только попросили «разрешите послать к гусарам и кирасирам за помощью? а то одним с такой толпой не справиться».

Начальникам этих команд были посланы соответствующие записки. Но не прошло и нескольких минут, как посланные к гусарам и кирасирам ушли, в команду вбежал Кавалергард Грабовский со страшным известием «Графа Менгдена убили!». Все были как громом поражены этой вестью: «Господи, да за что же? Другого такого хорошего и правильного командира не найти!».

По словам Грабовского, какие то неизвестные солдаты и штатские из тех, что все время руководили толпой, прошли в помещение гауптвахты и хотел заставить графа Менгдена отречься от Государя. Несмотря на все их угрозы, ответ графа Менгдена был неизменно тот- же: «Я присягал Государю и Ему не изменю».

Тогда, опасаясь, что граф Менгден может быть освобожден командами пункта, они приказали перевести его в артиллерийские казармы. Но недалеко от канцелярии пункта на графа Менгдена набросились в темноте несколько человек и его убили. Люди совершенно озверели. Уже мертвого продолжали колоть штыками. В гостиницу, где жил Конно-гренадер Эгерштром и на квартиру Лейб-гусара графа Клейнмихеля ворвались солдаты, притащили их на место, где лежало тело графа Менгдена и закололи их там штыками.

По всему городу слышались крики и ружейные выстрелы. Начался грабеж. Шайки пьяных солдат под предлогом обыска и ареста шпионов врывались в частные дома.

Перед рассветом вахмистру Управления пункта Коровницыну, писарю Кавалергарду Грабовскому и еще двум Кавалергардам удалось тайком перенести тела замученных офицеров в часовню пункта.

Кавалергарды просили своих офицеров остаться ночевать в команде. С редкой заботливостью и сердечностью устроили они Черткова и Чичерина. Принесли свежие простыни, подушки, одеяла. Каждый старался как нибудь оказать внимание и чем нибудь услужить. Принесли чай, сахар, булки. Полученные из дома варенье, мед, незатейливые деревенские пряники, папиросы. Половина команды с заряженными винтовками осталась на ночь у входа в команду.

На следующий день к обеду стрельба в городе утихла. Чертков под охраной нескольких вооруженных Кавалергардов пошел к себе на дачу, Чичерин остался в команде. Под вечер позвонил телефон с вокзала, и комендант станции передал по телефону только что полученную телеграмму Председателя Государственной Думы Родзянко с известием об отречении Государя в пользу Его брата, Великого Князя Михаила Александровича. Почти одновременно то же известие было получено из управления гарнизона Луги с добавлением, что текст Манифеста и распоряжение о присяге новому Государю будут присланы в ближайшем времени. Чичерин собрал Кавалергардов и передал им только что полученные сведения. «Государь Император отрекся от Престола в пользу Своего Брата, нашего бывшего командира полка Великого Князя Михаила Александровича. Государю Императору Михаилу Александровичу — ура!» Дружно подхваченное ура гремело в бараке. «Слава Богу», говорили Кавалергарды, «теперь опять порядок будет. Поскорее бы назначили присягу!»

Вечером, несмотря на уговоры солдат остаться еще на ночь в команде, Чичерин пошел к себе домой. Через некоторое время в передней раздался звонок. Денщики Чичерина и Воронцова с револьверами в руках пошли открывать двери. В дверях стояло несколько Кавалергардов при полной боевой с унтер-офицером № 6-го эскадрона Грушевым. «Разрешите доложить, Ваше Высокоблагородие! Команда о Вас беспокоится, так мы для охраны пришли». Чичерин поблагодарил людей и приказал своему денщику устроить их получше.

В передней снова позвонили. Два Кавалергарда с винтовками подошли к дверям. «Кто идет?» «Открывай, свои! Наряд от Лейб-гусар!». В переднюю вошли 6 гусар с унтер-офицером. Подобно Кавалергардам, гусары по собственному почину также прислали караул для охраны своего офицера. Отрекаясь от Престола, Государь назначил Верховным Главнокомандующим Своего Наместника на Кавказе Великого Князя Николая Николаевича. Но назначение Великого Князя на пост Верховного Главнокомандующего не встретило сочувствия со стороны Временного Правительства, и 9 марта его председатель обратился в Великому Князю со следующим письмом:

«Ваше Императорское Высочество! Временное Правительство, обсудив вопрос о состоявшемся незадолго до отречения бывшего Императора назначении Вас на пост Верховного Главнокомандующего, пришло к заключению, что создавшееся в настоящее время положение делает неизбежным оставление Вами этого поста.

Народное мнение решительно и настойчиво высказывается против занятия членами Дома Романовых каких либо государственных должностей.

Временное правительство не считает себя вправе оставаться безучастным к голосу народа, пренебрежение которым могло бы привести к самым серьезным осложнениям. Временное Правительство убеждено, что Вы, во имя блага Родины, пойдете навстречу требованиям положения и сложите с себя, еще до приезда в Ставку, звание Верховного Главнокомандующего.

Министр-председатель князь Львов.

9 марта 1917 г. № 9. Петроград.

Ответное письмо Великого Князя гласило следующее:

«Министру-Председателю. В письме Вашем от 9 марта от имени Временного Правительства, назначенного Государственной Думой, высказывается недопустимость занятия членами Дома Романовых каких либо государственных должностей. Правительство выражает уверенность, что во имя блага Родины я пойду навстречу требованиям положения и сложу с себя до приезда в Ставку звание Верховного Главнокомандующего.

Рад вновь доказать мою любовь к Родине, в чем Россия до сих пор не сомневалась. Согласно статьи 47-ой Положения о полевом управлении войск, гласящей, что в случае выбытия Верховного Главнокомандующего, во временное исполнение его обязанностей вступает начальник штаба, я сдал сего числа должность генералу Алексееву впредь до назначения властью Временного Правительства нового Верховного Главнокомандующего. Одновременно с сим прошу Военного министра об увольнении меня в отставку.

Что касается до пожелания, выраженного Правительством, чтобы я сдал Верховное Командование до приезда в Ставку, то исполнить этого не мог, так как прибыл в Ставку 10 марта в 16 часов, письмо же мною получено 11 марта.

Находясь на территории Действующей Армии, согласно Положе- нию о полевом управлении, буду исполнять распоряжения, переданные мне через временно исполняющего обязанности Верховного Главнокомандующего генерала Алексеева. Сегодня приму присягу. Ставка. 11 марта 1917 г. 3180.

Великий Князь Николай Николаевич.»

С уходом Великого Князя разрушение Армии, начатое приказом № 1-й Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов, опубликованным им еще до отречения Государя, без ведома и согласия Временного комитета Государственной Думы, пошло быстрыми шагами. Приказ этот гласил следующее:

«По гарнизону Петроградского Округа, всем солдатам Гвардии, Армии, артиллерии и Флота для немедленного и точного исполнения, а рабочим Петрограда — для сведения. Совет рабочих и солдатских депутатов постановил: 1) Во всех ротах, батальонах, полках, парках, батареях, эскадронах и отдельных службах разного рода военных управлений и на судах флота немедленно выбрать комитеты из выборных представителей от нижних чинов вышеуказанных воинских частей. 2) Во всех воинских частях, которые еще не выбрали своих представителей в совет рабочих депутатов, избрать по одному представителю от рот, которым явиться с письменным удостоверением в здание Государственной Думы к 10 часам утра сего 2-го марта. 3) Во всех политических выступлениях воинские части подчиняются совету рабочих и солдатских депутатов и своему комитету. 4) Приказы Временного комитета Государственной Думы следует исполнять, за исключением тех случаев, когда они противоречат приказам и постановлениям совета рабочих и солдатских депутатов. 5) Всякое оружие, как-то: винтовки, пулеметы, бронированные автомобили и прочее, должно находиться в распоряжении и под контролем ротных и батальонных комитетов и ни в каком случае не выдаваться офицерам, даже по их требованию. 6) В строю и при отправлении служебных обязанностей солдаты должны соблюдать строжайшую дисциплину, но вне службы и строя, в политической, обще-гражданской и частной жизни солдаты ни в чем не могут быть умалены в тех правах, коими пользуются все граждане. В частности, вставание во фронт и обязательное отдание чести вне службы отменяются. 7) Равным образом отменяется титулование офицеров: Ваше Превосходительство, Благородие и т. п. и заменяется обращением: Господин генерал, господин полковник и т. д. 8) Грубое обращение с солдатами всяких воинских чинов и, в частности, обращение на «ты», воспрещается и о всяком нарушении сего, равно как о всех недоразумениях между офицерами и солдатами, последние обязаны доводить до сведения своих ротных комитетов. Настоящий приказ прочесть во всех ротах, батальонах, экипажах, батареях и прочих строевых и нестроевых командах».

И хотя на следующий день последовало разълснеиие, что приказ этот относится только к Петрограду, но начало общему развалу Ар- мии было уже положено. Престиж и власть командного состава и дисциплина в войсках были в корне подорваны. Некогда однородная, единая Русская Армия была искусственно разделена на две части, на солдат и офицеров, причем последние выставлялись как исконные угнетатели солдатской массы.

При преступном попустительстве Временного Правительства на ряду с ним образовался Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов, который начал издавать свои распоряжения и приказы, не считаясь с тем, что они шли вразрез с таковыми же приказами правительства.

Наряду с заявлениями и лозунгами Временного Правительства «Все для Родины!», «Война до победного конца!», «Все для войны!», появились иные лозунги: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», «Мил без аннексий и контрибуций!», «Долой войну!».

В Армию, на 80% состоящую из крестьян, было брошено обещание быстрого земельного раздела. «Кто опоздает к дележу земли, тот ничего не получит!», и граждане-солдаты стали толпами покидать Армию, стремясь поскорее к себе домой, делить землицу.

Под натиском этой человеческой лавины расстройство железнодорожного транспорта достигло высшего предела. Дезертиры не считались ни с чем и не принимали во внимание ни провозоспособность железных дорог, ни расписание поездного движения.

Все, на чем можно было кое-как примоститься и прицепиться, крыши, буфера и ступеньки вагонов, все было покрыто людьми. Встречая на своем пути задержки, дезертиры и эшелоны отпускных грсмили станции и не останавливались перед насилием над железнодорожными служащими.

Всероссийский исполнительный комитет железных дорог, так называемый «Викжель», обратился к министру путей сообщения Некрасову со следующей телеграммой: «Всеми товарными и пассажирскими поездами едут солдаты, которые требуют немедленной отправки с поездами, не считаясь с тем, что идут встречные поезда с продовольствием. Вагоны с продовольствием стоят неделями, ибо солдаты не дают делать прицепок и отцепок служащим. Убедительно просим принять меры к восстановлению порядка».

Железнодорожное движение было нарушено не только в прифронтовой полосе и не только в ближайшем тылу Армии. Расстройство транспорта проникло глубоко внутрь страны. Насколько оно было глубоко, видно из телеграммы самого министра путей сообщения председателю Временного Правительства:

«По донесениям Юго-Восточных дорог движение на участках дороги, примыкающих к станции Острожка, нарушается насилиями, чинимыми проезжающими солдатами над агентами упомянутой станции. Для охраны агентов и поддержания должного порядка управление Юго-Восточных железных дорог обратилось к железнодорожному ко- менданту и начальнику Воронежского гарнизона с просьбой об экстренном назначении на станцию Острожка роты солдат и офицера. Сообщая о сем, прошу содействия к предупреждению в будущем подобных эксцессов со стороны солдат, создающих для агентов дороги совершенно невозможные условия работы и грозящих перерывом подвоза грузов для Армии, обороны и населения. О последующем благоволите уведомить. Министр путей сообщения Некрасов».

Вместо того, чтобы принять сразу же суровые меры и в корне пресечь все эти беспорядки, Временное Правительство обратилось через своего военного министра с воззванием к солдатам Действующей Армии:

«Солдаты! Вся Россия с тревогой внимает скорбным вестям, приходящим с фронта. В то время, как все силы обновленной России и стоящей на ее страже Армии должны быть обращены к ограждению завоеванной свободы от грозящей извне опасности, в Армии наблюдается глубоко печальное явление, в корне подрывающее ее силы, а именно массовое дезертирство солдат.

Явление это начинает принимать опасный характер и находится, главным образом, в связи с распространяемыми в Армии преступными воззваниями о предстоящем теперь же переделе земли, причем участниками его явятся, будто бы, те, кто будет находиться к этому времени внутри страны.

Солдаты! Не ослабляйте Армии, покидая ее ряды, и не верьте слухам, распространяемым вашими же врагами. Помните, что вопрос о земле и устройство свободной России на новых началах будут разрешены, согласно декларации Временного Правительства, только Учредительным Собранием и при непосредственном участии ваших же представителей. К скорейшему созыву его принимаются все возможные меры, а потому все распространяемые по этому поводу слухи имеют единственной целью расстроить ваши сплоченные ряды.

Хотя наиболее сознательные части Армии горячо протестуют против оставления ее рядов, на горе Родины в ее рядах находятся и такие солдаты, которые, забыв свой долг, бросают своих товарищей и бегут в тыл, ослабляя и расстраивая тех, которые проливают кровь за Отечество.

Свое отношение к оставляющим ряды Армии определенно выражает и сельское население, местами крайне враждебно встречающее дезертиров. Со всех сторон сознательные граждане подчеркивают, что самовольное оставление рядов Армии недостойно высокого звания солдата.

Необходимо помнить, что грядущие события требуют прежде всего сохранения полной неприкосновенности русской военной мощи. Ведь перед нами противник, не брезгающий никакими средствами для облегчения своего успеха. Свободная Россия имеет право надеяться, что ее верные сыны, граждане-солдаты, исполнят свой долг перед лицом предстоящих России чрезвычайных опасностей и, прежде всего, не ослабят сознательно ее силы оставлением рядов Армии.

Вы-же, сильные духом, отдающие себе отчет в переживаемых событиях, останавливайте слабых и колеблющихся, удерживайте их от поступков, которых они сами потом будут стыдиться. Лозунг «Все для свободы!» должен сопровождаться кличем «Все — для победы!».

В тяжелую годину, ныне переживаемую Россией, оставление рядов Армии является изменой Родине и отступничеством от начал свободы, так недавно завоеванной.

Военный министр А. Гучков.»

Несмотря на все воззвания и уговоры, это «глубоко печальное явление» не уменьшалось. Граждане-солдаты по-прежнему неудержимым потоком, сплоченными рядами покидали Армию. Покидали ее под различными предлогами: ранений, болезней, отпусков и командировок, зачастую добывая себе нужные свидетельства угрозами и насилиями. Покидали ее и без всяких свидетельств, и число дезертиров достигло в течение нескольких месяцев небывалой цифры в два миллиона человек. (Генерал Головин «Российская контр-революция» кн. 1, стр. 78-79).

Перед надвигавшейся катастрофой Временное Правительство решилось, наконец, отдать распоряжение о занятии войсками головных и узловых станций прифронтовой полосы. На эту службу была вызвана конница, как наиболее сохранившаяся от всеобщего развала и имевшая еще до 40-50% старого, кадрового состава. Ей было приказано действовать примером, каким — не было указано, а оружие применять было строго запрещено.

30 марта Кавалергарды выступили на охрану железнодорожных станций Казатин и Шепетовка. На ночлег полк стал в имении князя Сангушко, Славуте. Радушный хозяин пригласил к себе всех^ офицеров полка и на следующий день показывал им свой, знаменитый на всю Россию завод чистопородных арабских лошадей. В Славуту приехал повидать своих старых однополчан командир Улан Ее Величества полковник И. М. Миклашевский.

1 апреля полк пришел в местечко Шепетовку. 10 апреля первый дивизион под командой полковника Д. И. Звегинцова перешел в местечко Казатин. С этого дня на обеих станциях началась тяжелая и неблагодарная служба по ловле дезертиров и по наведению порядка

на железной дороге.

Особенно трудно приходилось командному составу всех степеней. Дисциплина падала с каждым днем. Никакой дисциплинарной власти офицеров и унтер-офицеров фактически больше не существовало. Требовалось много выдержки и такта, чтобы нести эту работу. Применять оружие было запрещено, а наряду с этим от полка требовалось не только задержание дезертиров, но и наведение порядка в проходивших буйствующих эшелонах пополнения и отпускных.

Ежедневно дивизионы высылали на станции Шепетовка Юго-Западная, Шепетовка Подольская, Жлобинский пост и Казатин, пешие наряды различной силы, от взвода до эскадрона. В особенно тревожные дни наряды значительно увеличивались и по просьбе самих людей им придавались ружья-пулеметы.

В каждом эскадроне были выбраны особые делегаты в числе пяти человек. На них возлагалась проверка документов во всех проходящих поездах. Документы у офицеров проверялись офицерами дежурного на станции наряда.

Все неимеющие документов, или те, у которых документы были явно не в порядке, задерживались и препровождались в управление коменданта станции для дальнейшей проверки. Дезертиры сводились в отдельные команды и возвращались на фронт.

С первых же дней занятия Кавалергардами обоих железнодорожных узлов ежедневно ими задерживалось от 250 до 500 явных дезертиров. Со временем число их значительно уменьшилось и главным образом оттого, что слух о занятии этих станций конницей быстро распространился в Армии, и дезертиры всячески старались избегать Ка- затина и Шепетовки, слезая на предыдущих станциях и обходя эти опасные для них пункты пешком.

Но зато сильно увеличилось число отпускных и эвакуируемых солдат, снабженных всеми надлежащими удостоверениями. И хотя не было ни малейшего сомнения в том, что громадное большинство этих документов было получено при помощи угроз, но их Еидимая легальность не позволяла задерживать всех этих солдат. Наряды ограничивались отобранием у них оружия.

16 апреля в приказе военного министра за № 213 был наконец упорядочен вопрос об эскадронных и полковых комитетах, которые более или менее самочинно возникли во всех полках, как следствие докатившегося до Армии приказа № 1-й и двойственной политики полумер Временного Правительства.

По новому положению комитеты делились на две категории: постоянную и временную. К первой принадлежали эскадронные, полковые, дивизионные и армейские комитеты. Ко второй, носящей название «съездов», принадлежали комитеты корпусные, фронтовые и центральный. От последнего выделялся постоянный совет, имеющий пребывание в самой Ставке.

Общие цели, которые ставились всем без исключения комитетам были: усиление военной мощи Армии, выработка новых форм жизни «воина-гражданина свободной России» и содействие просвещению в Еойсках. Поэтому в круг деятельности комитетов входило: поддержание дисциплины и порядка, ведение очереди увольнения в отпуск, улаживание взаимоотношений между чинами и различные хозяйственные вопросы, главным образом — контроль над довольствием людей и ло- шадей. Военная подготовка и обучение войск, а также боевые распоряжения никаким обсуждениям не подлежали.

Так было в теории. В действительности же было далеко не так. С самого начала своего существования комитеты, главным образом тыловые, гарнизонные и различные съезды, повели настойчивую борьбу за увеличение и расширение своих прав: политических, бытовых и чисто военных. Проходя по нисходящей все градации, борьба эта понемногу докатилась до эскадронных и полковых комитетов. Предоставленное им положением поле деятельности их больше не удовлетворяло, и комитеты начали вторгаться в чисто боевые распоряжения и добились фактически права смещения начальников выражением им недоверия. И Временное Правительство, в лице своих комиссаров, неизменно уступало во всех конфликтах и удовлетворяло все требования комитетов.

В состав эскадронного комитета полагалось избрать шесть человек. В полковой — по одному человеку от каждого эскадрона и команды и одну пятую офицерского состава полка по выбору общества офицеров. Кроме того, в каждом эскадроне полагалось выбрать дисциплинарный суд в составе одного офицера и двух солдат («Русский Инвалид», № 94, 1917 г.).

На первых порах все комитеты рьяно принялись за работу. Особенно их интересовали эскадронные экономические суммы, образовавшиеся за время войны. После тщательной проверки всей эскадронной отчетности, комитеты убедились, что она велась правильно, и что все экономические суммы имеются налицо. Во избежание возможных недоразумений и разности в решениях этого вопроса в эскадронах, командир полка приказал приступить к дележу этих денег между всеми людьми в эскадронах.

За единицу был принят солдат-день, что дало немало труда и работы комитетам. Пришлось проверять количество дней нахождения каждого Кавалергарда на довольствии в эскадроне. За три года войны много из них перебывало в госпиталях, отпусках и командировках, и выяснить, кто и сколько времени был на довольствии вне эскадрона стоило немало труда. На эту непроизводительную работу требовалось много времени, и на ней надолго подсеклась энергия комитетов.

Первое время стояния на охране полку приходилось иметь дело с одиночными людьми и только 20 апреля произошло первое из целого ряда последующих происшествий, которые пришлось потом улаживать Кавалергардам. В этот день на станцию Казатин прибыл сборный эшелон в составе полутора тысяч дезертиров, задержанных в различных городах и отправляемых на фронт.

Солдаты продовольственного пункта пожаловались эшелонному комитету, будто бы комендант станции не разрешает им отпусков, что при проверке оказалось ложью. Дезертиры хотели арестовать коменданта и отвезти его с собой на фронт. У окон управления коменданта станции на вокзале стала собираться толпа солдат. Уговоры делегатов Кавалергардов и, главным образом, подход строем наряда от № 3-го эскадрона подействовали успокаивающе на дезертиров, которые быстро вернулись к себе в эшелон.

21 апреля на станцию Казатин подошло два эшелона с пополнением, всего около четырех тысяч человек. Когда в Казатине им было дано дальнейшее направление, то они заявили коменданту, что не желают ему следовать, а просят их направить к своей дивизии. Поведение солдат в обоих эшелонах было вполне приличным и, с другой стороны, просьба их имела некоторые основания. Принимая во внимание, что их численность намного превышала состав всего дивизиона, комендант станции решил запросить по телеграфу штаб Юго-Западного фронта. Через некоторое время был получен ответ штаба, разрешающий направить эшелоны согласно их просьбе. Под громкое «ура!» и крики «Покорно благодарим!» эшелоны тронулись дальше.

23 апреля с фронта подошел эшелон с отпускными, которые потребовали от начальника станции, чтобы он разделил эшелон на четыре части и к каждой прицепил бы по пассажирскому паровозу. Далее отпускные требовали, чтобы по всем станциям была бы послана телеграмма с запрещением задерживать их на станции, а другим поездам — их обгонять. В противном случае они грозились все разнести на своем пути. Был вызван дополнительный наряд, прибытие которого заставило отпускных отказаться от своих требований и спокойно разойтись по вагонам.

28 апреля на станции Казатин произошел первый случай применения нарядом силы для водворения порядка на железной дороге. Наряд на вокзале занимал полуэскадрон № 1-го эскадрона под командой штабс-ротмистра Г. А. Скалона. На станцию почти одновременно прибыли эшелон из Смоленска, весь обвешанный большими плакатами и красными флагами с надписью «долой войну!», и пассажирский поезд с фронта.

При поверке документов среди пассажиров поезда делегатом № 1-го эскадрона унтер-офицером Строчинским был обнаружен солдат без документов и, как таковой, был им задержан и препровожден к коменданту станции. Когда его вели мимо эшелона, он закричал: «Товарищи, спасайте!». На его крик из вагонов выскочили несколько десятков солдат, которые набросились на конвойных Кавалергардов, освободили арестованного и затащили обоих Кавалергардов к себе в эшелон.

На крик наряд № 1-го эскадрона выбежал из своих теплушек и с винтовками в руках бросился выручать своих. В ход были пущены приклады, и оба Кавалергарда были освобождены. Штабс-ротмистру Скалону стоило большого труда удержать людей от дальнейшей расправы. Несколько человек в эшелоне были все же основательно избиты прикладами.

Вокзал был соединен со штабом дивизиона полевым телефоном. В самом начале беспорядка Скалон просил о высылке дополнительного наряда. Прибытие на вокзал № 2-го эскадрона заставило эшелон выдать без всякого сопротивления дезертира, который был тут же передан коменданту.

Несмотря на безупречную работу частей, стоявших на охране железных дорог, все меры, вернее — полумеры, предпринимаемые Временным Правительством для прекращения дезертирства, не достигали намеченных целей. Пойманные и возвращенные с таким трудом дезертиры, если им не удавалось под тем или иным предлогом опять покинуть Армию, являлись постоянным разлагающим элементом для своих частей, развращающе действующим на остальную солдатскую массу.

Ко всем бедствиям, постигшим Армию после мартовского переворота: ее демократизация, смена высшего командного состава, введение института солдатских комитетов, полное падение дисциплины и дезертирство, прибавилось еще братание с противником.

Конечно, никакие уговоры, никакие упрашивания не достигли результатов. Точно так же не имел никаких последствий приказ военного министра от 28 апреля за № 238. Все частные попытки местного начальства прекращать братание при помощи огня своей артиллерии только подвергали последнюю вооруженному воздействию братающихся частей.

Временное Правительство не поддержало своим авторитетом ни командный состав, ни оставшихся верными долгу артиллеристов. В результате, артиллерия не применяла больше своего огня, Гучков сложил с себя обязанности военного министра, а братание продолжалось в тех же размерах.

5 мая военным и морским министром был назначен Керенский. Началась новая эпоха, эпоха неудержимого и окончательного развала Армии.

Не понимая, или не желая понять всего происходящего в Армии, Правительство, различные учреждения и партии продолжали посылать на фронт всевозможные делегации и депутации, которые передавали приветы «свободной Армии» и просили «углублять завоевания революции».

И не только русские организации и политические партии посылали телеграммы и своих представителей на фронт. Этим же занимались и организации заграничные: так, например, международный смешанный шотландский масонский орден приветствовал Армию и народ «с избавлением от изменников Родины» и, выражая свой восторг перед всеми действиями Государственной Думы, призывал всех «присоединиться к ним для распространения общих идей» («Русский Инвалид» № 119, от 24 мая 1917 г.). А социалистическая фракция французской Палаты депутатов послала в Россию целую делегацию во главе с ми- нистром труда Альбером Тома. Делегация побывала в обеих столицах, в различных крупных центрах и объехала фронт. Повсюду было сказано и выслушано бесчисленное количество речей.

8 мая на станцию Казатин пришел эшелон с отпускными, который на своем пути задержал 12 поездов, в том числе несколько санитарных. О его прибытии начальник дежурного наряда был своевременно предупрежден по телефону с просьбой принять меры для восстановления железнодорожного движения.

По распоряжению полковника Д. И. Звегинцова 1-го на усиление наряда № 3-го эскадрона были высланы № 1-ый и № 2-ой эскадроны и были приняты меры, чтобы сразу направить эшелон на запасный путь. Когда эшелон подошел к станции, из вагонов выскочили несколько десятков солдат с криком: «Давай сюда начальника станции и коменданта!». Но окрик «Назад, по вагонам!» и вид стоявших по обеим сторонам Кавалергардов с винтовками и направленные на эшелон ружья-пулеметы подействовали на отпускных отрезвляюще, и они быстро разошлись по своим местам. Все задержанные поезда были пропущены и только тогда было разрешено отправить эшелон дальше.

10 мая № 2-ой эскадрон был отправлен в город Бердичев в распоряжение местного комиссара для поимки дезертиров и шаек уголовных преступников, переодетых для большей безопасности в военную форму. В этой командировке эскадрон пробыл до первых чисел октября.

17 мая совет солдатских и рабочих депутатов города Кронштадта, большинством 210 голосов, при 40 воздержавшихся, постановил не признавать больше власти Временного Правительства, взять в свои руки управление городом и крепостью и сноситься с остальной Россией при помощи Петроградского совета. Такие явления, проходя совершенно безнаказанно, не могли поднять престижа Временного Правительства и, поневоле, являлись примером там, где местные власти не имели больше влияния. Так, в Казатине, ополченцы 416-ой дружины, несмотря на все уговоры, отказались выбрать себе дисциплинарный суд, мотивируя свой отказ тем, что выбери они себе суд — появится какая то власть, а так — им свободнее.

20 мая на станцию Казатин пришел поезд социалистической миссии французского парламента. О его прибытии местный железнодорожный комитет узнал слишком поздно и не мог поэтому устроить соответствующую случаю встречу. Как это случалось сплошь да рядом, поезд вместо нескольких минут стоял на станции уже почти час. Понемногу у министерского вагона стала собираться толпа зевак: железнодорожные служащие, рабочие, ополченцы местного гарнизона, пассажиры и солдаты стоявших на станции поездов и эшелонов.

Несмотря на довольно поздний час, 10 часов утра, занавески на окнах вагона были спущены, и никто из него не выходил. Из толпы слышались различные замечания и остроты по адресу французского министра: «Хорош министр труда! 10 часов, а он все дрыхает!» «Тоже зря говоришь! Может быть он за нас, горемычных, всю ночь трудился, декларации разные писал, а ты — дрыхает!» «Ну, там, трудился или не трудился, нам неизвестно, а посмотреть любопытно, что за министр такой!» «Надо ему, братцы, по нашему, по-рассейскому, ура крикнуть, небось, проснется!». Сказано — сделано. Могучее «ура!», подхваченное всей толпой, прокатилось по вокзалу.

На этот шум наряд № 1-го эскадрона вышел из своих теплушек. Командир эскадрона, штабс-ротмистр В. Н. Звегинцов, послал Кавалергарда узнать, что происходит. Посланный вернулся и доложил что «Альбер приехал». «Что за чепуха! Какой Альбер?» «Так что — французский». «Ничего не понимаю, что за Альбер французский» и взяв с собой нескольких Кавалергардов, командир эскадрона пошел на перрон посмотреть, что там происходит.

Между тем, штора в одном окне поднялась, рама опустилась и из вагона выглянула какая то фигура. Ура загремело с удвоенной силой. Фигура оказалась проводником вагона. Толпа загоготала. «Вот так министр! Так это Гаврила!». Под «Гаврилами» на солдатском языке подразумевалась, почему то, вся поездная прислуга.

Через несколько мгновений в пролете окна появился, действительно, французский министр труда Альбер Тома. Мятая рубашка, сомнительной чистоты воротничок, галстух, сбитый куда то на бок, черная с проседью, давно не чесанная борода и всклокоченная прическа произвели на толпу неожиданное и странное впечатление. По-видимому, она ожидала чего то иного, но чего именно, она и сама не отдавала себе отчета.

Из толпы выскочил вперед какой то телеграфист. «Дорогой товарищ Альбертома», сливая оба слова в одно, начал он свое приветствие министру, «товарищи железнодорожники безмерно рады, что товарищи французские социалисты прислали к ним своего дорогого товарища Альбертому» и в этом духе, захлебываясь от охватившего его восторга и волнения, вставляя с неимоверной быстротой через каждые три слова «товарища», продолжал телеграфист свою речь.

Рядом с министром стоял французский офицер, который пытался переводить слова оратора. Это ему плохо удавалось. «Се n'est pas un homme, c'est une mitrailleuse!», сказал он в свое оправдание министру.

Видя его затруднение, штабс-ротмистр Звегинцов предложил свои услуги в качестве переводчика. Они были приняты с благодарностью.

Телеграфист кончил свою речь. Стали кричать: «Депутата от войск! Депутата от войск!». Приезд французской делегации был совершенно неожидан и никакого депутата от войск не было. Но так как крики с требованием такового не прекращались, то кто то из толпы вытолкнул вперед какого то солдата: «Валяй, Андреич, не подкачай!».

В грязной, расстегнутой шинели, с болтавшимся на одной пугови- це хлястиком и с поднятым воротником, в каком то невероятно замусленном подобии папахи, выступил вперед Андреич с речью. Растянутым, певучим голосом, с сильным выговором на О, начал он благодарить «товарища Альбертому» за ту высокую честь, которую он оказал русским солдатам, приехав к ним, в Казатин. «Такую честь, что ни в сказке сказать, ни пером описать!». Он жаловался, что им плохо в окопах: «холодно, сыро, есть нечего, и немцы стреляют» и просил министра, чтобы тот «явил Божескую милость и освободил бы их поскорее домой». Кончил он совершенно неожиданно: «И всем сибирякам — ура!» и высоко подбросил свою папаху. В толпе послышался гул одобрения: «Ай-да Андреич! Правильно доказал все французу!».

Наконец сам министр обратился к толпе с речью. Фразу за фразой переводил штабс-ротмистр Звегинцов его слова. Он говорил избитые истины о свободе и о том, какие она налагает обязательства, чтобы быть воспринятой на пользу, а не во вред народу. О том, что война еще продолжается, что враг еще не разбит. Он говорил также о том тяжелом положении, в котором находится его страна и что надо продолжать общую борьбу до полной победы. «Tout mon peuple espere avec moi que la Russie ne sera pas un pays des traitres et ne donnera pas un coup do poignard dans le dos de la France defaillante.»

Министр кончил. Толпа молчала. Затем, сначала тихо, а потом все громче и громче, раздались из разных мест крики: «Чего еще, опять кровь проливать? Ну, это врешь! А еще министр труда! Сказано — без аннексий и контрибуций, и никаких! Шабаш, не хотим больше воевать!». Больше всех волновался сибиряк Андреич: «Тебе хорошо — весь день дрыхать и кофеи в вагонах распивать! А нам каково в окопах, да со вшами, не пивши, не евши? Иди сам воюй, а не хотишь — тикай к себе, во Францию!». «Господин капитан», обратился он к Зве- гинцову, «Вы уж потрудитесь все это французу объяснить. Так что мы на войну больше не согласны!».

Но объяснять штабс-ротмистру Звегинцову не пришлось. Паровоз свистнул, и поезд, без всякого предупреждения, как и пришел, ушел со станции, увозя с собой французского министра труда и социалистическую миссию французского парламента.

<< | >>
Источник: В. Н. ЗВЕГИНЦОВ. КАВАЛЕРГАРДЫ в великую и гражданскую войну 1914-1920 год. 1966

Еще по теме Луга. Смерть графа Менгдена.:

  1. Внутреннее состояние русского общества от смерти Ярослава I до смерти Мстислава Торопецкого (1054—1228)
  2. КРАЖА У ГРАФА МЕЛЛИНА
  3. Объяснения графа Паскевича
  4. Педди и Кэмпбелл в Судане. — Ричти и Лайон в Феццане. Денем, А у дни и Клаппертон в Феууане и в стране Тиббу. — Озеро Чад и реки, впадающие в него. — Кукава и главные города Борну. — Мандара. — Набег на феллахов.— Поражение арабов и смерть Бу-Халума.— Логгун. — Смерть Тула.— Дорога на Кано. — Смерть доктора Аудни. — Кано. — Сокото. — Султан Белло. — Возвращение в Европу
  5. Смерть автора как "смерть Бога"
  6. Всеобщая и частная естественная история графа де Бюффона.
  7. Всеобщая и частная естественная история графа де Бюффона. Часть 3. Санкт-Петербург, 1827 г.
  8. План по контролю за соблюдением политики невмешательства. — Искренность намерений Германии. — Последствия Гвадалахары. — Вспышка графа Гранди.
  9. Оборона Страны Басков. — Новое наступление на Уэску и смерть Лукача. — Наступление у Сеговии. — Смерть Молы. — Последний этап кампании у Бильбао. — Принято решение сопротивляться. — Милиция отступает в город. — Падение Бильбао.
  10. ПРОБЛЕМА СМЕРТИ.
  11. Смерть палача
  12. СМЕРТЬ
  13. Второе путешествие Клаппертона. — Прибытие в Бадагри. — Иорцба и сто- лица ее Катунга. — Бусса. — Попытки собрать точные сведения о смерти Мунго Парка. — Области Ниффе, Гуари и Зегзег. — Прибытие в Кано. — Дебуар. — Смерть Клаппертона. — Возвращение Лендера на побережье. —? Такки в Конго. — Боидич у негров ашанти. — Мольен у истоков Сенегала и Гамбии. — Майор Грей. — Кайе в Тимбукту. Лен г у истоков Нигера.— Ричард и Джон Лендеры в устье Нигера. — Кайо и Леторзек в Египте, Нубии и в оазисе Сива.
  14. 9.1. СМЕРТЬ И СВЕТ
  15. ПОСЛЕ «СМЕРТИ БОГА»
  16. О приготовлении к смерти
  17. СМЕРТЬ ПРОЗРЕНИЯ
  18. ЖИЗНЬ И СМЕРТЬ