Калединщина и рабочие. Шахтеры Донецкого баееейна в борьбе е Калединым.

„Это был самый кошмарный момент дикого разгула банд Каледина на Дону. Ростов был занят белогвардейскими и казачьими бандами, а мы на руднике Парамонова только смутно знали о случившемся.

На утро нам передают, что со станции Шахтной движется несколько эшелонов партизан. Разведка устанавливает, что до 1000 партизан с 6-тью пулеметами идут на Парамоновский рудник. В это время тов. Марчевского вызывает к аппарату есаул Чернецов и предлагает рудник сдать без боя, угрожая в случае сопротивления открыть артиллерийский огонь. Долго совещались мы в штабе и решили в целях сохранения рудника, приняв во внимание количественное превосходство противника, оружие спрятать, а самим оставаться до прихода Чернецова. Нам советовали бежать, но, не желая оставлять рабочих без руководителей, мы не ушли. В 3 часа ночи передовые отряды партизан Чернецова заняли рудник.

Ко мне ворвались 5 офицеров с винтовками в руках, с криком: „Где здесь начальник Красной Гвардии, Клейман?" Я совершенно спокойно ответил: „Начальника Красной Гвардии здесь нет, так же, как и нет Красной Гвардии, а я,—Клейман—начальник ^милиции".

— „Врешь, сволочь!"—следует ответ, а затем—распоряжение обезоружить и арестовать меня.

С этой ночи начинается дикий разгул банд в помещении рудника, везде роют, шныряют, идет обыск — ищут оружие и пулеметы. Меня арестовывают.

Я прошу разрешения попрощаться с женой,—отказывают. Ночью повели меня на подковный завод, туда уже успел явиться и сам есаул Чернецов. В помещении конторы собраны все арестованные. Местные казаки выдают многих рабочих, указывая: „это большевик, это пулеметчик, это бомбометчик и т. д.". Начинаются допросы; после допроса арестованных направляют в вагоны, заранее приготовленные. Меня и еще двух товарищей повели в особняк Парамонова. Кругом масса стражи, пешие и конные; при входе в дом нам встречается пьяный Чернецов. Узнав, что я Клейман, начинает издеваться, стараясь ударить, но выражение моего лица, повидимому, его парализует.

Через короткое время меня отправляют в арестантский вагон. Незадолго до ареста, я был ранен в руку и когда меня арестовали, то рана пришла в еще более худшее состояние. При посадке я никак не мог забраться в товарный вагон, приходиг лось держаться одной рукой. Партизаны и офицеры штыками и винтовками мне стали помогать. В результате их „помощи" кисть моей левой руки совершенно парализовалась. Нас собираются отправлять, около вагона собрались рабочие, с грустью провожают нас глазами и вслед машут шапками.

Повезли в Новочеркасск. Туда прибыли мы около 2-х часов ночи. На станции ночью было светло, как днем.

Масса офицеров и юнкеров. Нас высаживают, раздается предварительная команда начальника этапа: „Слушай мою команду, кто будет бежать—буду стрелять, кто будет сопротивляться— буду рубить, пошел* вперед-. Нас провожают криками: „Куда их везете, растрелять красную сволочь здесь". Толпа по пути, главным образом, белогвардейские жены и старые казаки, стараются плевать в лицо и глумятся.

Наконец, привозят в тюрьму и рассаживают в отдельные камеры, а потом уже собирают в одну камеру всех, вместе. Сидел я там полтора месяца. Но ночам партизаны, охранявшие тюрьму, стреляли в окна—не давали нарочно спать. В это время Большой Войсковой Круг, под давлением революционного движения, вливает в свой состав представителей крестьян. Одним из первых требований обновленного Войскового Круга было требование освобождения всех арестованных на рудниках. Войсковое Правительство, учитывая настроение рабочих, согласилось, и мы вышли на свободу".

«Пролетарская революция на Дону», сбор. № 4, стр. но—ш.