На ранних стадиях развития общества, когда люди жили еще не классовым, ародовым строем, произведения, подобные тем, которые мы привыкли называть художественными, еще не были таковыми. В них специфически художественное содержание находилось в нерас- члененном единстве с другими сторонами первобытного общественного сознания — с магией, мифологией, моралью, полуфантастическими преданиями из истории отг дельных родов и племен, первоначальными полуфантастическими географическими представлениями. Такое нерас- члененное единство этих сторон, существовавшее на ранней ступени исторической жизни народов, получило в науке название «синкретизма» первобытного общественного сознания. Первобытное творчество было синкретическим в своем содержании (гр. synkreto — сращиваю, сливаю). Основным предметом первобытного синкретического сознания и выражавшего его творчества, особенно на самой ранней ступени развития общества, когда оно жило только охотой и собиранием плодов, была природа, прежде всего жизнь животных и растений, а также проявления различных стихий природы. Характерной чертой этого сознания и творчества была их образность. Тогда люди еще не умели создавать отвлеченные понятия, абстрагировать в явлениях жизни общее от индивидуального. Они представляли себе целый род явлений в виде особенно сильного и яркого индивидуального его воплощения. Например, они мыслили о медведях вообще, о тиграх или бизонах вообще, но представляли себе каждый звериный род в виде одного, наиболее крупного и сильного зверя, как бы их вожака. Особенно высокую гору или полноводную реку они представляли себе прародительницей, матерью всех гор или рек и т. п. Но это не был просто самый сильный и большой зверь из тех, каких первобытные люди встречали в реальной жизни, или самая высокая гора из всех, виденных ими в действительности. Находясь в полной зависимости от природы, люди преувеличивали силу, размеры, значительность ее явлений в своем воображении, они бессознательно типизировали явления природы. Такие обобщенно-преувеличенные представления первобытных людей и выражающие их образы первобытного творчества отличались вместе с тем той или иной степенью фантастичности. Характерной чертой первобытного мышления был антропоморфизм (гр. anthropos — человек, morphe — вид, форма). Люди осознавали жизнь природы по сходству со своей, человеческой жизнью. Им казалось, что животные, растения, стихии природы обладают таким же уровнем сознательности, как и люди, что они тоже могут поступать с намерением и расчетом, размышлять и говорить. Они думали, что животные и растения могут сознательно помогать и покровительствовать людям или нарочно обманывать людей и вредить им, что гроза может намеренно убить человека, река — затопить его жилище, гора — бросить в него камень. Такое понимание жизни природы усиливало у первобытных людей чувство зависимости от нее. Они и боялись сил природы, и преклонялись перед ними, и стремились получить их поддержку. В те времена люди старались воздействовать на природу посредством заклинаний, или магии (гр. mageia — ворожба, колдовство). Магия была выражением веры, свойственной всем людям той эпохи, будто те или иные явления и события в природе и человеческой жизни можно вызвать путем подражания или нарочитого, искусственного воспроизведения их. Люди рисовали зверей, вырезали из камня или дерева их фигуры и думали, что этим вызовут их реальное появление, способствующее удачной охоте. Или, в тех же целях, они воспроизводили жизнь зверей с помощью телодвижений — надевали на себя шкуры и головы уже убитых животных и изображали пасущееся стадо, в уверенности, что это будет способствовать их встрече с настоящим стадом в лесах и степях. Вместе с тем изображение зверей в рисунках, статуях, телодвижениях имело для первобытных людей и другое значение. Оно было выражением их тотемизма (индейск. totem — его род). Это свойственное всем людям тех времен убеждение, будто каждый их род (первобытная большая семья, состоящая из людей ряда поколений) ведет свое происхождение от какого-то определенного вида животных (или растений, или даже неорганических предметов, будто представитель такого вида животных является родичем, покровителем, другом (тотемом) всех членов этого рода. И люди изображали своих тотемов, выражая этим' их почитание, свою преданность им. Своих тотемов они старались не убивать на охоте. С развитием речи на этой же почве у первобытных людей возникают древнейшие «животные» сказки. Образы этих сказок особенно отчетливо выражали свойства первобытного фантастического мышления. Они создавались на основе олицетворения животных, наделения их человеческими способностями мыслить, чувствовать, говорить, вместе с тем на основе гиперболы (гр. hyper — сверх и bole — метание, бросок) — преувеличения размеров животных, присвоения им сверхъестественных знаний и способностей. Значит, еще в глубокой древности, на стадии охотничьего производства, которая продолжалась сотни тысяч лет, люди постепенно учились создавать словесные и пантомимические (гр. pantos — в.есь, всякий, mimos — подражание), графические (гр. grapho — пишу, черчу) и скульп- турные (лат. sculpere — высекать) изображения жизни. Все это требовало от людей какого-то «мастерства» (искусства — в первом, самом широком значении этого слова); все это в какой-то мере могло быть «творчеством по законам красоты» (искусства — во втором, более узком значении); но это было еще не «художественным творчеством» (искусством — в еще более узком, специфическом значении слова), а лишь проявлением ранней ступени синкретического сознания первобытного общества. Однако впоследствии на основе такого древнейшего синкретического творчества стали развиваться различные виды искусства в собственном смысле слова, прежде всего изобразительные — художественная живопись и скульптура, сценическая пантомима, художественная эпическая словесность. Переход людей от охотничьего производства к скотоводству и земледелию был началом новой, более высокой стадии развития первобытного, доклассового общества, продолжавшейся десятки тысяч лет. Необходимость заботиться о разведении и выпасе животных, о посеве, вызревании и жатве полезных растений расширила и углубила взгляды людей на природу. Они стали лучше сознавать регулярную смену времей года, весеннее оживление и осеннее увядание растительности, весенний приплод скота, связь этих процессов с движениями солнца и луны, выпадением дождей, полноводием и обмелением реки и ручьев и т. п. Отсюда и возникали первоначальные астрономическое и агрономическое обобщения жизни. Такие обобщения тоже основывались на своеобразной типизации и олицетворении явлений природы. Солнце и луна, времена года, весенние дожди, оживляющие растения, летние засухи, губящие их, сама растительность, цветущая весной и плодоносящая осенью, осознавались людьми как живые существа, а затем как воплощение высших, могучих сил, «богов» различных сфер природы. И закономерные связи явлений природы осознавались тогда людьми как личные отношения этих высших существ. Отсюда возник, например, миф о Дионисе у древних греков и подобные ему у других народов. По этому мифу бога Диониса (олицетворение полезных растений) сначала оживляет его отец, бог Зевс (олицетворение грозы, орошающей землю дождем), а затем убивают и растерзывают на части полубоги, титаны (олицетворение земных сил природы, противостоящих силам небесным), с тем чтобы через некоторое время Зевс собрал останки Диониса и вновь оживил его, а титаны снова разъяли на куски его тело. Годовой круговорот жизни растительности в самых общих его чертах отразился здесь очень верно, но в фантастическом понимании. Вместе с тем в первобытном обществе постепенно усложнялась и его внутренняя организация. Первобытные роды, разрастаясь, стали постепенно объединяться в более крупные коллективы — племена, которые вели между собой войны за лучшие места для охоты (позднее — для выпаса скота, земледелия), а нередко и просто из-за враждебности к чужому племени и стремления захватить его имущество и взять пленных. Из вожаков отдельных, более сильных родов выделялись военные вожди целых племен, сначала выборные, а позднее присвоившие себе постоянную власть, руководящие всей жизнью племени и берущие себе большую часть его военной добычи. Позднее эта племенная военная аристократия, стремясь упрочить свою власть, стала вести свое происхождение уже не от родовых тотемов, а от богов природы, выдавая себя за потомков, внуков, сыновей того или иного бога или богини, которые будто бы помогали им на войне. На новой ступени развития первобытного общества изменялась и его магия. Теперь люди заклинали в основном не удачу своей охоты, а приход весны и обильное плодоношение своих стад, полей и садов или удачу своей войны, своих набегов на соседние племена. Развились и самые формы магических обрядов. Древнейшие животные пантомимы перед большими охотами сменились весенними хороводами перед началом сева и выгона стад и военными «играми» перед походами. Обрядовый хоровод — это коллективная пляска, сопровождаемая пением всех ее участников, могущая включать в себя также пантомимические движения или даже целые сцены. Это была очень важная форма первобытного творчества, которая имела синкретическое содержание, не была еще искусством в собственном смысле слова, но которая заключала в себе зачатки всех основых экспрессивных видов искусства — художественного танца («хореографии»), музыки, словесной лирики. В хороводе люди впервые овладевали такой важной эстетической стороной духовной культуры, как ритмическая речь. Отсюда ведут свое происхождение и драматургия, и стихотворная эпическая словесность. Развитие и последующее разделение этих видов искусства в значительной мере определялись развитием ритмической речи. Совершая магические песни-пляски, заклинающие урожаи или военную победу, люди не просто обращались к богам природы и побуждали их к желаемым действиям, но и стремились для этого изобразить эти действия своими словами и движениями. Поэтому в обрядовой песне, первоначально всецело хоровой, в дальнейшем выделилась ее начальная часть — запев, повествующий о желаемых событиях. Пел его один певец, руководитель хора, по-древнегречески «корифей» (гр. koryphe — вершина, глава), а хор отвечал на это припевом, выражавшим эмоциональный отклик всего пляшущего коллектива на изображаемое в запеве событие. Драма (драматургия) — соединение пантомимического действия и эмоциональной речи действующих лиц — возникла тогда, когда корифей стал не только повествовать о желаемом событии, но и разыгрывать его в лицах перед хором, отвечающим на это припевами. Особенную значительность хорео-драматургические обряды получили у древнегреческих племен. В Афинах корифей весеннего обрядового хоровода разыгрывал миф о неизбежных, «роковых» гибели и воскресении Диониса, изображая его в виде козла (особенно плодовитого животного), надев на себя, как и весь хор, козлиную шкуру. Поэтому такое обрядовое представление получило название «трагедии» (гр. tragos — козел, ode — песня). Самостоятельное песенное повествование (стихотворный эпос) возникло, видимо, в основном в воинском обрядовом хороводе. В нем развивался повествовательный запев корифея, заклинающий предстоящую победу посредством изображения предшествующих побед племени под руководством его прославленных вождей. Запевы корифеев постепенно становились все более развернутыми, подробными и, наконец, превращались в торжественные героические сольные (лат. solus — один, единственный) повествовательные песни, которые можно было исполнять отдельно, вне хора, без сопровождения припевом. Такое исполнение осуществляли уже не корифеи обрядового хоровода, а певцы другого склада, певцы-сказители (у греков — аэды), каким был, видимо, в Киевской Руси «вещий Боян», упомянутый в «Слове о полку Игореве». Такие певцы-сказители развивали образность эпической песни, создавая при этом все более законченные типы вои- нов-богатырей, наделяя их в своем изображении исключительной силой и храбростью и нередко видя источник этой силы в помощи тотемов и богов. А затем среди пев- цов-сказителей появились и такие, которые соединяли, «спевали» несколько песен, связанных единством главного героя и единством события в одно большое произведение. Так возникали «монументальные» эпические песни, получившие у древних греков название «эпопей». Их создателей греки называли «рапсодами» (гр. rhapto — сшиваю и ode — песня). Выдающимся рапсодом, вероятно, и был в Древней Греции Гомер, которому приписыяается авторство великих песенных эпопей «Илиады» и «Одиссеи», позднее, в VI в. до н. э., переработанных в литературные произведения — поэмы (гр. poieo — творю, создаю). Повествовательное изображение жизни развивалось у народов тех эпох также и в прозе — в мифологических и тотемических сказках, в воинских сказаниях. Из хоровой, обрядовой песни возникла постепенно и лирическая поэзия. Если запев корифея становился все более повествованием о событиях, то припевы хора — выражением коллективных переживаний. Припевы получали при этом все большую словесно-эмоциональную и интонационно-ритмическую завершенность: каждый припев превращался в законченную «закругленную» строфу (гр. strophe — круг, оборот). Такие ритмические строфы можно было петь отдельно от хора и наполнять их новым, не обрядовым содержанием, соответственно изменяя их форму. Так возникли трудовые песни, исполняемые родовыми коллективами во время общих работ — земледельческих или домашних, бытовых. Так возникли воинские песни, исполняемые отрядами при передвижениях — «маршах». Позднее на основе хоровой песни была создана и сольная лирическая песня, в основном бытовая, в частности любовная. Еще позднее, уже в классовом обществе, с возникновением письменности словесная сторона песни отделилась от мотива; будучи записанной, она превратилась в литературную лирику. Подобным же путем развивалась и музыка как особый вид искусства. Основу музыки составляет мелодия (гр. melos — песня, напев) — законченная последователь- нось тонов разной высоты, выражающая эмоцию. Первоначально люди научились строить мелодии в хоровой обрядовой песне. Когда эпические' и лирические песни выделились из хора, их исполнение сопровождали игрой на музыкальных инструментах — струнных или духовых, которая имела вспомогательное значение аккомпанемента (фр. accompagner — сопровождать, вторить). В дальней шем, особенно в исполнении лирических песен, более разнообразных по мелодии и ритму, мелодия перешла из песни в инструментальное исполнение, Так возникла собственно инструментальная музыка, сначала очень простая, а затем постепенно все усложняющаяся в своем содержании и формах. Так же развивалось и искусство танца. Как творчество, выражающее коллективные переживания, танец возник в обрядовом хороводе и постепенно получил в нем законченную ритмичность. В дальнейшем он отделился от хоровой песни, приобрел самостоятельное значение, развил в себе также сольные формы исполнения и, соединившись с музыкальным аккомпанементом, превратился в самостоятельный вид художественного творчества — хореографию. Итак, все виды искусства зародились еще в первобытном народном творчестве, синкретическом по своему идейному содержанию и не являвшемся еще художественным творчеством в собственном смысле слова. Общие особенности этого синкретического творчества заключались прежде всего в том, что оно типизировало явления жизни на основе их олицетворения и гиперболизации. Так, первобытные люди воображали себе своего тотема, например волка, в виде такого крупного, сильного, быстрого, да к тому же еще мудрого и могущественного зверя, каким не мог быть ни один реальный волк. Таким они и изображали его в своих мифах. Они воображали себе всю цветущую весной в их полях и садах растительность в виде прекрасного юноши Диониса, оживленного его отцом, Зевсом, и изображали его таким в своих хорео- драматургических обрядах. Они воображали своих племенных вождей, героев победоносных битв, в виде могучих воинов, способных в одиночку, с помощью своих покровителей, тотемов и богов, побеждать целые вражеские рати. Такими эти вожди не могли быть в реальной жизни, но такими они изображали их в своих героических песнях и сказаниях. Типизация животных (тотемов), богов природы, племенных вождей не была, следовательно, в синкретическом творчестве индивидуальным творческим актом отдельного сказочника, или корифея обрядового хора, или певца- сказителя. Типизация выражала тогда общие фантастические представления о жизни, свойственные всему роду или племени, существовавшие в сознании всех его членов в их повседневной, практической деятельности и тесно с ней связанные. Представления эти выражали общий уровень знаний о жизни, который закономерно возникал на той стадии общественного развития и для которого вообще было характерно фантастическое преломление реальных процессов и отношений действительности в сознании всего родового и племенного коллектива. Вследствие этого первобытные люди относились с полным и наивным доверием ко всему тому, что изображалось в их мифах, хоровых песнях, представлениях, эпопеях. Они принимали образы этих произведений, основанные йа фантастике, олицетворениях и гиперболах, за реальную действительность, за то, что было и есть на самом деле. У них еще не было сознания творческой условности изображения. Они еще не имели понятия о нарочитости художественного вымысла. Поэтому их синкретическое творчество и не было еще искусством как таковым. Даже такие выдающиеся произведения древнегреческого народного эпоса, как «Илиада» и «Одиссея», созданные в VIII в. до н. э., сравнительно незадолго до перехода греков от родового к классово-государственному, рабовладельческому строю, заключают в себе в основном черты синкретического творчества. В них дано гиперболическое изображение воинских подвигов племенных ахейских и троянских вождей, совершаемых ими с помощью богов, а затем изображение чудесных приключений одного из них, Одиссея, странствующего по неведомым ему морям и землям. В них изображены и олимпийские боги, помогающие героям в их войне и скитаниях, и., нимфы, и морские чудовища, и даже царство мертвых. Все это выражало нерасчлененное единство исторических преданий древних греков, их географических представлений, мифологических верований, нравственных идеалов — весь тот фантастический уровень, на котором находилось тогда их общественное мировоззрение. И все это древние греки в эпоху создания своих эпопей воспринимали как верное воспроизведение того, что происходило в жизни на самом деле. К. Маркс назвал эту эпоху «детством человеческого общества» и заметил, что тогдз еще не началось «художественное производство как таковое» и что «почвой» искусства в ту эпоху была мифология, которая «преодолевает, подчиняет и формирует силы природы в воображении и при помощи воображения» и которая «исчезает, следовательно, вместе с наступлением действительного господства над этими силами природы» (/, 736—737). Искусство как особый вид общественного сознания и духовной культуры человечества возникло на основе первобытного синкретического творчества. Искусство унаследовало от него принцип образного обобщения жизни — ее типизацию. Но типизация явлений жизни в искусстве приобрела иное, новое значение. В синкретическом творчестве типизация жизни выражала общий уровень фантастического миросозерцания, свойственный всему первобытному, бесклассовому обществу. Поэтому она не была еще нарочитой, творческой типизацией жизни, средством ее социального осмысления. Типизация в искусстве превратилась в такое средство, она стала служить выражением и д е й н о-э моционального осмысления действительности, вытекающего из противоречий, которые возникали вцутри общества на новой, классовой стадии его развития. Откуда появились эти внутренние, социальные противоречия? Еще при родовом строе возникло растущее имущественное неравенство между большинством членов общества и военной аристократией, все более богатевшей и руководящей обществом, а также несоответствие между старым принципом выборности этого руководства и фактической наследственностью власти аристократии. В дальнейшем аристократия стала не только руководить прочими членами общества, но и облагать их поборами, заставлять их работать в своих имениях. А для этого потребовалось применение вооруженной силы не только по отношению к внешним врагам общества, но и по отношению к его малоимущему большинству — народу своей страны. Военные дружины аристократии стали выполнять функции внутреннего принуждения и охраны. Так общество разделилось на два основных, враждебных класса, а власть племенной аристократии превратилась в государственную власть. В связи с процессом разделения труда усилилась роль ремесла и торговли, а купцы и ремесленники стали особыми прослойками общества, которые могли политически поддерживать то господствующий класс, то угнетенные народные массы в их гражданских столкновениях. В Древней Греции и Риме основным эксплуатируемым классом были рабы, и там возникали рабовладельческие демократии. Образование классово-государственного строя совершенно изменило и усложнило духовную жизнь общества. Оно породило глубокие различия у членов общества, принадлежавших к разным социальным классам, в общественных взглядах и настроениях и глубокие идейные противоречия между ними, которые стали новым содержанием духовной жизни членов общества, нашедшим выражение в их гражданских выступлениях, публицистике и художественном творчестве. Члены нового, классового общества, наиболее идейно и творчески одаренные и активные, стали создавать произведения, выражающие идейно-эмоциональное осуждение или оправдание людей, отличавшихся различным складом социальной жизни, различными общественными интересами и идеалами, представлявших в своей деятельности тот или иной гражданский правопорядок. Для выражения нового содержания создатели таких произведений стали сознательно применять в них тот принцип типизации жизни, который общество уже давно стихийно применяло в синкретйческом образном творчестве. В таком применении типизация явлений жизни изменила свои свойства и свое значение. Она стала проявляться в самостоятельном творчестве отдельных людей — писателей, драматургов, скульпторов, живописцев, музыкантов, — стала результатом их идейно-образных замыслов и личного творческого вымысла, сделалась творческой типизацией жизни. Произведения, созданные для выражения нового социально-идейного содержания на основе творческой типизации жизни, стали произведениями искусства в собственном смысле слова. При этом определился основной предмет искусства. Идейные противоречия усилили и обострили интерес общества к человеческой личности как социальному явлению, как социальному характеру. Социальный характер — это индивидуальное воплощение тех или иных общих социально-исторических особенностей человеческой жизни — классовых, национальных, эпохальных. Основным предметом искусства стали люди как социальные характеры — в их внешних отношениях и в их внутреннем, духовном мире. Особенно отчетливо этот процесс перехода от первобытного синкретического творчества к творчеству художественному происходил в искусстве слова — литературе, а также в таких произведениях устного народного творчества (фольклора), которые стали отражать внутренние противоречия социальной жизни людей. Так, в Древней Греции, в Афинах, на основе старых обрядовых дионисийских трагедий возникали новые трагедии (прежнее название сохранилось) с серьезным, возвышенным социальным содержанием. Если в «Илиаде» боги одинаково помогали обоим воюющим племенам - ахейцам и троянцам — и оба войска могли гордиться витязями одинаковой доблести и нравственного достоинства — Ахиллесом и Гектором, то первые же собственно художественные трагедии древних греков заключали в себе противопоставление людей с разными гражданскими и нравственными принципами или даже целых народов с разным социальным строем. Например, трагедия Эсхила «Персы» выражала идейное отрицание персидского деспотического государства, в котором «все рабы, кроме одного», и идейное восхваление греческой демократии, где все граждане свободны («никому они не служат и ничьи они рабы»). В трагедии Софокла «Антигона» противопоставлены царь города Фив Кре- онт, представитель нового государственного начала, и Антигона — носительница старых, родовых «неписаных законов» нравственности, нарушающая ради них приказ царя. Креонт судит и казнит Антигону, но сам раскаивается в этом и наказывается свыше гибелью членов своей семьи. На противопоставлении персонажей с разным социальным положением и стремлениями основаны и комедии Плавта, с которых, в основном, начинается оригинальная римская литература. Так, в его комедии «Клад» изображаются бедняк Эвклион, нашедший горшок с золотом, но от скупости скрывающий его от всех и мучающийся этим, и богач Мегадор, нравственно более свободный, не стесняющийся посвататься к дочери бедняка Эвклиона. Резкая нравственная антитеза смелого, преданного родине и королю рыцаря Роланда и погубившего Роланда и его войско предателя Ганелона, олицетворяющего тайные антинациональные интриги феодалов, лежат в основе героической «Песни о Роланде», письменная обработка которой была одним из самых ранних произведений французской литературы. Первое собственно художественное произведение древней русской литературы — героическая повесть «Слово о полку Игореве» — всецело основано на противопоставлении обособленных политических стремлений князя Игоря, погубившего свое войско в неравной битве с половцами, и общенациональных стремлений князя Святослава, жаждущего объединить русских князей в их борьбе. Таким образом, уже самые ранние произведения художественной литературы разных народов выражали идейноэмоциональное утверждение и отрицание определенных особенностей социальной жизни, воплощение в тех или иных персонажах, действующих лицах. Литературные произведения выражали определенную идейно-эмоциональную направленность. Как же происходит творческая типизация жизни? И как в ней проявляется идейно-эмоциональная направленность произведений? Эти вопросы лучше всего раскрыть на произведениях словесного искусства, прежде всего эпической и драматургической литературы. Социально-исторические характеры людей, являющиеся основным предметом искусства, формируются в реальной жизни под влиянием сложных и разносторонних отношений, существующих в классовом обществе. Поэтому эти характеры всегда бывают сложными и разносторонними. Когда писатель осознает социальные характеры людей, то, исходя из особенностей своих общественных взглядов и идеалов, он всегда сосредоточивает свое внимание преимущественно на каких-то определенных свойствах и сторонах этих характеров, на тех, которые представляются ему особенно важными и существенными. Писатель находит интересующие его стороны в характерах отдельных людей. Но не у всех людей, принадлежащих к одной и той же социальной среде и обладающих определенными взглядами, присущие им характерные черты проявляются в их индивидуальности одинаково ярко и сильно. Лишь некоторые люди оказываются в реальной жизни типичными представителями своей среды. Естественно, что такие личности и могут в наибольшей мере привлечь к себе внимание художника. Именно в их деятельности, в складе их поведения, мышления, переживаний он улавливает вполне отчетливо интересующие его стороны жизни всей социальной среды, те стороны, которые, по его взглядам, являются самыми важными. Наблюдения над такими личностями и служат обычно писателю исходным материалом для последующего создания типических героев, персонажей его произведений. В искусствознании такие личности получили название прототипов персонажей художественных произведений. Много ли писателю нужно прототипов для создания одного литературного типа? Горький считал, что для изображения одного типичного лавочника, чиновника, рабо- чего писателю нужно «отвлечь» характерные классовые черты «...от каждого из двадцати — пятидесяти, из сотни...» (47, 468) отдельных представителей этих слоев общества. Чернышевский полагал, что большого числа прототипов, и главное «отвлечения» от них общих черт, писателю не нужно. По его мысли, «надобно только — и в этом состоит одно из качеств поэтического гения — уметь понимать сущность характера в действительном человеке, смотреть на него проницательными глазами...» (99, 66). Чернышевский в этом вопросе был более прав. Когда Горький изображал купцов и мещан, у него перед глазами и в самом деле было очень много людей из этих слоев общества. Но при создании образа Павла Власова прототипом этого героя ему послужил сормовский рабочий Петр Заломов, в ту пору еще очень редкий представитель молодых рабочих, овладевавших революционным социал- демократическим миропониманием. И так бывает часто. К тому же писатели нередко «смотрят проницательными глазами» на самих себя, понимают «сущность» своего социально-исторического характера и сами оказываются прототипами своих персонажей. В русской литературе Лермонтов так создавал Печорина, Л. Толстой — Оленина и Левина, Чехов — Астрова, Горький — Алешу Пешкова, Фурманов — комиссара Клычкова и т. д. Горький отмечал, что писатель будто бы сначала «отвлекает», «абстрагирует» интересующие его черты в характере своих прототипов, а потом уже «объединяет» их в вымышленном персонаже. Отвлечение, абстрагирование — это рассудочные процессы, свойственные скорее науке или философии с их отвлеченными понятиями. Художник же исходит из своих живых впечатлений от прототипов и улавливает или даже чувствует в их индивидуальностях существенные для него особенности их жизни. Он действительно проявляет при этом «проницательность» мысли и чувства, так называемую интуицию (лат. intueri — всматриваться). Он не отрывается от своих живых впечатлений, а на их основе творит жизнь персонажей своих произведений. Значит, подобно ученым и публицистам, создателям иллюстративных образов, писатель интересуется в жизни типическим. Но если авторы иллюстраций воспроизводят типическое таким, каким они находят его в действительности, не изменяя его индивидуальных подробностей, то художник поступает иначе. Он обычно не довольствуется той степенью типичности, которая существует в жизни; претворяя индивидуальность своих прототипов, он создает с помощью своего воображения новых вымышленных персонажей. Зачем ему нужны эти вымыслы? Интерес к определенным сторонам изображаемого характера, вытекающий из общественных взглядов ггисателя, проявляется в его творчестве в том, что он стремился в ы- делить такие стороны в действиях, мышлении, переживаниях вымышленного персонажа. Он делает эти стороны основным предметом своего изображения, проявляя меньший интерес к другим сторонам характера персонажа или даже совсем упуская из виду некоторые из них. Характер персонажа как бы поворачивается к читателю определенной стороной, и персонаж выступает как индивидуальное воплощение именно этих существенных свойств своей жизни. Так, в «Слове о полку Игореве» в действиях и высказываниях князей Игоря и Всеволода ярко воплощено благородное и искреннее, но безрассудное воинское геройство, свойственное многим князьям того времени; другие стороны их жизни в повести не отразились. В образе датского принца Гамлета, героя одноименной трагедии Шекспира, проявляется лишь глубокая враждебность к королю Клавдию и его приспешникам и трагическая внутренняя борьба между сознанием своего долга отомстить убийце за отца и сомнениями о том, что это надо делать; другие стороны характера принца только слегка намечены. Обломов в одноименном романе Гончарова — воплощение патри- архально-дворянской инертности, лени и мечтательного прекраснодушия. Предводитель партизанского отряда Левинсон в «Разгроме» Фадеева изображен как опытный организатор коллектива, научившийся в самых трудных условиях классовой борьбы мыслить трезво, прозорливо; другие стороны его характера только оттеняют основную. Но Чернышевский был не совсем прав, полагая, что для писателя, изображающего какое-то «происшествие» в жизни своих героев, бывает достаточно «отделить» его от «других происшествий и ненужных эпизодов», с которыми оно могло быть «перепутано» в реальной жизни, и для этого «изменить многие подробности происшествия» (99, 88). Талантливые художники идут в своей типизации характеров гораздо дальше. Они претворяют действия, высказывания, переживания своих персонажей во всем сочетании их индивидуальных черт и подробностей. В этом отношении Горький гораздо правильнее разъяснял сущность творческого процесса. Напомнив ряд литературных типов — Фауста, Гамлета, Дон-Кихота, Каратаева, Карамазовых, Обломова, он писал далее: «Таких людей, каковы перечисленные, в жизни не было; были и есть подобные им, гораздо более мелкие, менее цельные, и вот из них, мелких, как башни или колокольни из кирпичей, художники слова додумали, «вымыслили» обобщающие «типы» людей...» (47, 470—471). Прототипы литературных персонажей, действительно, очень часто бывают личностями «более мелкими, менее цельными», гораздо слабее раскрывающими в своей индивидуальности существенные свойства тех же социальных характеров. Писатели действительно «додумывают» или, как Горький сказал в другом месте, «домысливают» социальные характеры людей в своих вымышленных персонажах. Творческое «домысливание» характеров заключается в том, что писатель не только выделяет в них существенные для него стороны, но и усиливает, развивает эти стороны в действиях, высказываниях вновь создаваемых для этого персонажей. Индивидуальные подробности жизни этих вымышленных личностей выбираются и соединяются в творческом воображении писателя для выполнения именно этой задачи. Поэтому все подробности жизни персонажей произведения должны быть более значительным, сильным, ярким выражением существенных сторон характеров по сравнению с теми подробностями, какие автор видел и мог видеть в жизни своих прототипов. Отсюда и сами персонажи произведения оказываются обычно гораздо более значительными, выдающимися и даже необыкновенными личностями по сравнению с теми, какие писатель наблюдал в действительности, а отношения и события их жизни — необычайными и исключительными. В этом состоит процесс и результат творческой типизации социальных характеров в произведениях искусства. Так, в романе «Герой нашего времени» Лермонтов не мог, по внешним причинам, подробно рассказать о самой существенной для него стороне характера Печорина — о его глубокой, непримиримой идейной вражде со столичным реакционным дворянским обществом. Но писатель вполне мог раскрыть воздействие этого конфликта на всю душевную жизнь человека, ставшего его жертвой. И Лермонтов углубил и усилил это воздействие в своем изображении. Он сделал Печорина человеком сильным и богато одаренным, но всецело погруженным в напряжен ные переживания, вытекающие из его разлада со своей средой. Он показал его презрение не только к жизни светского общества, но и к человеческой жизни вообще, его холодность не только к светским людям, но и к другим, нередко даже к тем, которые искали его дружбы и любви; его постоянную готовность выместить даже на этих людях свою затаенную враждебность к обществу, сделать их своими врагами, жертвами своих жестоких, эгоистических поступков и проявить в столкновениях с ними свое стремление к борьбе и всю силу своего характера, возбужденную этим стремлением. В центральной части романа, в повести «Княжна Мери», все это раскрывается с особенной силой в необычном стечении обстоятельств, выражающемся в личных отношениях Печорина с Грушницким, Мери, Верой. Язвительные шутки Печорина над своим приятелем, его стремление покорить сердце неопытной девушки без любви к ней, его ночное свидание со страдающей Верой в доме страдающей Мери, неверно понятое соперником, его готовность выйти на дуэль с оскорбленным Грушницким, холодно разрушить пошлый заговор секунданта, потребовать, со страшным риском для своей жизни, самых опасных условий поединка и с жестокой расчетливостью убить юношу, а вслед за тем отвергнуть признание Мери и горько плакать при внезапной разлуке с Верой, потерянной для него навсегда, — таков ход событий повести, созданной воображением писателя, исключительной по своей напряженности и в совершенстве раскрывающей важнейшие для Лермонтова стороны социального характера главного героя его романа. Однако подробности жизни персонажей художественного произведения имеют вместе с тем и другое значение. Они не только усиливают и развивают существенные стороны изображаемых характеров, делая их гораздо более типичными, чем они были и могли быть в действительности, но и служат для писателя также средствами выражения эмоциональной оценки осознаваемых им характеров, идейного осуждения или оправдания тех позиций, которые занимают в жизни его герои. Это значение деталей художественных образов не менее важно, чем первое, и неразрывно связано с ним. Говоря в романе «Идиот» о типичности персонажей художественных произведений, Достоевский привел в качестве примера чиновника Подколесина, главного героя гоголевской комедии «Женитьба». Он писал, что Подколе- син — это «преувеличение», но если в реальной жизни «женихи ужасно редко прыгают из окошек перед своими свадьбами», то сколько женихов... «перед венцом сами себя в глубине души готовы были признать Подколе- сиными». В самом деле, заставив Подколесина убежать от невесты, выпрыгнуть из окна ее дома, Гоголь этой подробностью действия своего героя с особенной силой выявил самую важную черту его характера: заносчивое легкомыслие карьериста-чиновника, изображающего из себя барина, собирающегося «жениться». Именно эта черта характера привела Подколесина, при поддержке более ловкого и еще более легкомысленного Кочкарева, в дом Агафьи Тихоновны, помогла ему стать лучшим среди всех женихов богатой купчихи, поставила его перед необходимостью быстро жениться, но эта черта способствовала и неожиданному внутреннему поражению — заставила его сбежать в решительную минуту. Однако Достоевский не обратил внимание на другое — на то, что все подробности действий Подколесина, в особенности его внезапное бегство, выражают и эмоциональную оценку его характера — юмористическое осуждение Гоголем легкомысленной заносчивости чинов- ника-карьериста. Подколесин, трусливо прыгающий из окна перед свадьбой, к которой он как будто бы сам стремился, сознается читателями и зрителями как смешная и жалкая жертва его собственной пустой претенциозности. В деталях сценического действия комедии Гоголь выразил и идейное осмысление характера главного персонажа с определенной его стороны, и эмоциональное отношение к этой стороне изображаемого характера. Значит, образы персонажей художественных произведений обладают не только высокой степенью типичности, какой не бывает у людей в реальной действительности, но и идейно-эмоциональной выразительностью своих деталей, тех подробностей изображаемой жизни, которые создаются творческим воображением художника. Иногда произведение отличается такой сильной эмоциональной направленностью, что писатель для ее выражения подбирает не просто необычные, но даже невероятные, фантастические подробности изображаемой жизни. Так, в сатирической повести Салтыкова-Щедрина «История одного города» градоначальник Бородавкин, будучи воплощением жестокого самодурства самодержавной власти по отношению к народу, ведет отряд «оловян ных солдатиков» на войну против жителей Стрелецкой слободы, не желающих употреблять горчицу. Жители исчезли — слышно, как они где-то вздыхают; появляются они только тогда, когда «оловянные» начинают ломать их избы. Подобная фантастическая образность в живописи, а затем и в литературе получила название гротеска (итал. grottesco — гротовый. Причудливо-фантастические орнаменты были найдены в подземных дворцах-гротах Древнего Рима). Наряду с подробностями изображенной жизни в литературных произведениях большое значение имеют и особенности слов, с помощью которых воспроизводятся эти подробности, весь словесный строй произведений, их художественная речь. Она также является средством выражения идейно-эмоционального осмысления характера со стороны писателя. Однако создание словесной ткани произведения начинается только тогда, когда писатель уже знает, что он будет изображать. Л. Толстой так писал Фету о своей творческой работе над вновь задуманным романом: «Я тоскую и ничего не пишу, а работаю мучительно... Обдумать и передумать все, что может случиться со всеми будущими людьми предстоящего сочинения, очень большого, и обдумать миллионы возможных сочетаний для (того), чтобы выбрать из них 1/1000000 — ужасно трудно» (90, 240). Из этого признания Толстого следует, что он не сразу приступил к созданию художественного текста романа, его словесного строя, что он перед этим долго вынашивал в своем творческом воображении героев задуманного романа, ставил их в те или другие отношения, находил и отбрасывал все новые и новые подробности их жизни, выбирая из множества этих возможных отношений и подробностей самые лучшие, такие, которые с наибольшим совершенством и законченностью выражали бы его идейное осмысление характеров героев, его эмоциональное отношение к ним. Только тогда, когда все это стало для Толстого более или менее ясным и решенным, когда он уже знал, о ком и о чем будет писать, он смог взяться за перо и начать создавать словесную ткань произведения, уточняя детали изображаемого, обдумывая детали самой художественной речи. Особенности художественного творчества, проявляющиеся в эпической и драматургической литературе, характерны и для других изобразительных видов искусства. Живописцы, графики, скульпторы, режиссеры театральных и кинематографических спектаклей также сначала вынашивают в своем воображении то, что им предстоит изобразить на картине, сцене, в изваянии. Они также обдумывают и отбирают все детали будущего изображения, выражающие идейно-эмоциональное осмысление интересующих их характеров, и только потом начинают накладывать краски, придавать глине соответствующую форму, вырезать дерево или мрамор, создавать интонации и жесты, грим и костюмы актеров. Так, подлинный художник-портретист избирает в качестве «натуры» определенную личность в том случае, если она заинтересовала его какими-то особенностями своей наружности, выражающими определенные стороны какого-то социального характера. Для того чтобы выделить и усилить в портрете эти характерные стороны, чтобы выразить свое отношение к ним, художник выбирает для своей «натуры» определенный костюм, придает ей позу, поворот головы, выражение лица, направление взгляда, располагает ее на соответствующем фоне и при соответствующем освещении. А затем всем подбором и расположением красок он усиливает интересующие его характерные черты изображаемой личности и выражает свое эмоциональное отношение к ним. На портрете эти черты поэтому гораздо более сильно, ярко и законченно выражены, они более типичны, чем это бывает в повседневной жизни. Подобные особенности творчества по-своему проявляются и в экспрессивных видах искусства — музыке, хореографии и близкой к ним по содержанию лирике. Эти виды искусства воспроизводят не целостные характеры отдельных лиц, персонажей произведения, а отдельные человеческие переживания, также обладающие социальноисторической характерностью. Переживания людей, с одной стороны, всегда зависят в своих общих, существенных свойствах от социальных отношений той или иной страны, среды, эпохи и свойственны не одному человеку, а многим людям; с другой стороны, они всегда возникают в сознании отдельных личностей и тем самым выражают собой, так или иначе, их индивидуальные черты. Лирические поэты, композиторы, хореографы передают обычно в своих произведениях возникновение и развитие собственных переживаний. Но они могут быть настоящими художниками только в том случае, если обладают глубиной и активностью идейного миросозерцания, остротой впечатлений и .силой творческого воображения. Тогда они чувствуют социально-историческую характерность своих переживаний и, исходя из своих общественных взглядов, проявляют особый интерес к определенным сторонам и свойствам этих переживаний. В творчестве они выделяют эти стороны переживаний из общего потока своего сознания, развивают и усиливают их средствами своего искусства, делая их этим более типичными и более эмоционально выразительными. В лирике, обращенной в основном к словесно-зритель- ным впечатлениям слушателей, средством выделения и развития переживаний служат словесные раздумья поэта о его чувствах и словесные изображения тех явлений жизни, которые вызывают эти чувства и пронизываются ими. В музыке, обращенной прежде всего к слуховому воображению слушателей, таким средством являются звуковые мелодии, которые напоминают интонации человеческого голоса, выражающего переживания, и которые, соединяясь друг с другом в ритмическом развитии, поддержанные гармониями аккомпанемента, образуют художественное целое. При существенных различиях литературы и театра, музыки и танца, живописи и скульптуры все они являются видами искусства, подчиняются некоторым общим закономерностям художественного творчества. Итак, искусство имеет свои, специфические особенности и отличается ими от всех других видов общественного сознания — от науки и философии, моральных и правовых норм, социально-политических теорий. Все эти виды обобщающего мышления (в рассуждениях, доказательствах, выводах) познают жизнь с помощью отвлеченных понятий, в которых общие, родовые свойства явлений действительности абстрагируются от их индивидуальных черт. Все они пользуются также иллюстративными образами, воспроизводящими типические явления таковыми, какими они встречаются в жизни, не изменяющими их индивидуальные черты и имеющими лишь служебное, вспомогательное значение. В искусстве же образы являются основным средством осмысления жизни, творчески типизирующим ее явления путем пересоздания их индивидуальности. В отличие от первобытного синкретического искусства, которое передавало наивное, фантастическое миропонимание, свойственное всем членам родового доклассового общества, искусство выражает идейно- эмоцииональное осмысление социальных характеров людей, вытекающее из противоречий жизни классового общества, и осуществляет это в творческом воображении отдельных людей — художников. Художники выделяют, развивают и усиливают интересующие их стороны социальных характеров и переживаний, выражают их эмоциональную оценку, создавая для этого образы новых, вымышленных индивидуальностей, применяя приемы гиперболы и достигая законченного сочетания деталей самого их изображения. Этим они придают своим произведениям высокое и своеобразное эстетическое совершенство. Читатели, зрители, слушатели художественных произведений сознают, что все воспринимаемое ими является вымыслом. Но они осмысляют вслед за художником со- циально-исторические особенности изображенных им характеров — в этом заключается познавательное значение искусства. Они воспринимают и сопереживают идейно-эмоциональную направленность образов произведения — в этом состоит общественно-воспита- тельное значение искусства. Они наслаждаются высокой степенью совершенства эмоционально-образного воспроизведения жизни — в этом эстетическое значение искусства. Итак, все специфические свойства содержания и формы произведений искусства возникли в процессе исторического развития общественной жизни народов. Специфика художественной литературы также развивалась исторически.