Дифференциация литературоведения и критики, создание настоящей истории новой литературы, которая не носила бы характера субъективного критического высказывания, связаны были с применением к новой литературе объективных исторических методов исследования памятников современной литературы и филологической методики, с помощью которых изучались произведения древних писателей. Это потребовало использования целого ряда методов научной критики текста, которые были выработаны на старых памятниках, на старой филологии. Необходимость такого подхода к новой литературе одним из первых признал, в частности, авторитетнейший специалист по истории древнерусской литературы, академик В. П. Перетц. В «Кратком очерке методологии русской литературы» (1922) он говорит о филологическом методе, который отличает историка литературы от критика. Правильнее было бы говорить в данном случае не о «филологическом методе», ибо словом «метод» определяют принципиальную, философскую основу исследования, а об известной методике, т. е. о технических навыках, которыми должен обладать тот, кто приступает к изучению литературы, для того чтобы это изучение литературы было гарантировано от всяких случайных ошибок, субъективных моментов и т. д. Зачем же нужна такая филологическая работа по отношению к новой литературе? Прежде всего перед нами стоит задача широкого собирания того материала, на котором должны строиться наши научные исследования, наше историческое понимание литературы. Речь идет о собирании литературного наследия писателя, его рукописей, биографического материала, об издании его сочинений. Сюда входят письма, дневники, воспоминания не только самого писателя, но и его современников; сюда входят высказывания критики, критическая литература о писателе, в первую очередь высказывания современной писателю критики, которые лучше всего показывают место, занимаемое литературным произведением в борьбе вкусов, в борьбе отдельных направлений своего времени. Сюда входит, наконец, библиография, в которой собраны все указания, касающиеся рукописей, изданий биографического материала, критических отзывов, — словом, весь тот библиографический аппарат, который помогает ориентироваться в нашей работе. Собирание литературного наследия писателя — дело очень важное. Ему посвящены во всех странах специальные государственные, общественные институты, прежде всего большие национальные библиотеки, вроде Библиотеки Академии наук или Публичной библиотеки в Ленинграде или Библиотеки им. Ленина в Москве7, Национальной библиотеки в Париже, Британского музея в Лондоне, где хранятся и рукописи писателей, и полный подбор их изданий (поскольку такие библиотеки с давних пор имели обязательные экземпляры всего печатного материала, выходящего в стране). Сюда относятся также специальные литературные музеи, архивы, посвященные великим национальным писателям. Одним из первых таких знаменитых музеев, посвященных великому национальному писателю, был организованный еще в середине XIX века в Германии Дом Гете в Веймаре, где Гете прожил вторую половину своей жизни. Это дом-дворец, которым Гете владел как министр маленького Веймарского герцогства. Дом сохранил и внешний вид времен Гете, и весь колорит давно минувшей эпохи. Но с течением времени Дом Гете превратился в государственный музей и архив Гете и Шиллера, также жившего в Веймаре и связанного с Гете творческой и личной дружбой. Тут собраны рукописи Гете, печатные издания, а также книги об этих изданиях, в особенности современная Гете критика. Здесь находятся также иконографические материалы, современные иллюстрации, всякие реликвии, воспоминания, связанные с личной биографией Гете. Для аналогичных целей в 1905 году в Петербурге был основан Пушкинский Дом. Сперва он был задуман как музей памятников, связанных с Пушкиным, — рукописных, биографических и т. д., а потом, естественно расширяясь, стал музеем всей пушкинской эпохи. В 1930 году он был преобразован в научно- исследовательский институт, и в настоящее время Пушкинский Дом, или Институт русской литературы Академии наук, занимается исследованием русской литературы с древнейших времен до наших дней, русского фольклора, теории литературы, а также содержит в себе музей и архив новой русской литературы, понимаемой уже в широком смысле слова. Такой же характер носил музей Пушкина в Москве, который родился из большой юбилейной выставки 1937 года, где было собрано множество рукописей, находившихся в разных хранилищах, и музейных ценностей. После Отечественной войны, в 1953 году, все эти материалы, как и многие новые, перешли во Всесоюзный музей А. С. Пушкина в Ленинграде8. Или взять музей Горького, который был организован в Москве после смерти Алексея Максимовича. Музей этот входит в систему Академии наук. Затем музей Л. Н. Толстого в Москве и Ясной Поляне и ряд других. Вокруг такого рода центров, работающих над наследием писателя, обычно группируются и научные общества — объединения ученых, посвятивших свою жизнь или часть жизни собиранию и изучению наследия вели: кого писателя. Мы знаем большое число шекспировских обществ в Англии и в Германии; знаем связанное с Веймаром, с гетевским домом, Goethe-Gesellschaft, общество, занимающееся изучением творчества Гете в Германии; мы знаем такого рода объединения в Италии, связанные с именем Данте, великого основоположника итальянской литературы, Диккенсовское общество в Англии и т. д. У нас есть Пушкинская комиссия, существующая при Академии наук. Я называю только наиболее яркие примеры. Обычно изучение и менее крупных писателей также приводит с течением времени к созданию общественного или научного объединения людей, посвятивших себя этой работе. Поэтому, скажем, в Англии существует общество Браунинга, изучающее творчество этого писателя середины XIX века, общество Шелли и т. д. Такие общества, музеи, научные институты выпускают и специальные издания, посвященные прежде всего собиранию, а потом и научной разработке наследия того пли другого писателя. Существует ряд изданий, специально посвященных Данте, Шекспиру. В Германии выходили два издания, посвященных Гете: «Jahrbuch der Goethe'-Gesellschaft» («Ежегодник Гетевского общества»), обычно со статьями, посвященными этому писателю, и «Schriften der Goethe-Gesell- schaft» («Труды Гетевского общества»). Последнее издание было теснейшим образом связано с Веймарским архивом и в течение ряда лет питалось разными неизданными рукописями Гете, которые там находились: перепиской Гете с Лафатером, с романтиками, с друзьями его молодости, «бурными гениями». В одном из выпусков содержится издание рукописи тех эпиграмм, которые Шиллер и Гете в 1797 году совместно написали в виде полемического смотра всей враждебной им современной литературы («Ксении»), и ряд других первоизданий, которые с течением времени вошли в полное научное собрание сочинений Гете (так называемое «Веймарское издание»). Если привести русские примеры, то вокруг имени Пушкина имеются подобные же издания. Прежде всего замечательное издание, которое выходило с 1903 г.: «Пушкин и его современники». Издание это имеет больше 30 выпусков, в которых печатались рукописи пушкинских произведений, произведений его друзей и всякий другой материал, связанный с литературным наследием Пушкина. В настоящее время Институтом русской литературы Академии наук издается «Временник Пушкинской комиссии», который заменил старое издание9. Издание это также содержит в большом числе материалы о Пушкине и вместе с тем исследование этих материалов. Вокруг больших писателей, вокруг исследования их литературного наследия сложилась с течением времени целая наука. Мы говорим о шекспи- рологии, о гетеведении и т. д.; количество книг, написанных о Шекспире и Гете, огромно. Изучение этой научной литературы само по себе превращается в своего рода науку. Достаточно сказать, что в библиографическом пособии Карла Гедеке по немецкой литературе, изданном еще перед первой мировой войной, библиография Гете занимает целый том около тысячи страниц мелкого шрифта, заключающий в себе только перечисление книг и статей, посвященных Гете, всякого рода изданий его произведений и других основных материалов, на которых строится наука о Гете. Мы говорим о пушкиноведении, т. е. науке о Пушкине, говорим о пушкинистах, т. е. исследователях Пушкина. Есть у нас и горьковедение, т. е. наука о Горьком, и т. д. И так же, как по поводу Пушкина, так и по поводу Горького, издаются специальные сборники: «Пушкин. Исследования и материалы» и «М. Горький. Материалы и исследова ния»10. Все эти разговоры о пушкиноведении, горьковедении вызывают порою со стороны людей, не являющихся специалистами, легкую улыбку; и действительно, узкая специализация вокруг какого-нибудь литературного имени приводит иногда к некоторому предпочтению мелких деталей фактического порядка большим, широким, нужным для науки в ее движении обобщениям. Тем не менее следует помнить, что, несмотря на всякого рода увлечения, естественные для специалистов, любящих свое дело, такая филологическая работа является все же той единственной надежной базой, которую нужно считать предпосылкой всякого обобщающего научного исследования. Обратимся сейчас прежде всего к тому кругу вопросов, которые в нашем литературоведении, начиная с 20-х годов XX века, получили название текстологии. Текстология — это критическое изучение текста писателя (рукописного и печатного), установление правильного, или, как часто говорят, канонического, текста писателя и издание этого текста, изучение истории текста и тем самым, на основе такой истории текста, творческой истории самого произведения, истории создания произведения. По этому разделу науки имеется ряд хороших пособий на русском языке11. Имеются такого рода книги и на иностранных языках. Таков, например, труд немецкого профессора Георга Витковски «Критика текста и критика изданий литературного произведения нового времени»12. В вопросе о критическом изучении письменной фиксации литературного произведения нужно иметь в виду три основных периода. Первый, древнейший период, который переживают все народы (у некоторых народов сохранившийся и до нашего времени наряду с развитой письменной литературой), — это период устного творчества, когда поэтические произведения создаются в процессе устного творчества в первую очередь народными певцами, то, что мы называем фольклором. Фольклорное произведение, созданное народными певцами, в естественном, живом своем виде не зафиксированно в письменной записи и потому имеет текучий текст. Поэт, народный певец, например сказитель былины, когда поет былину, эпическую песню, каждый раз хотя бы частично импровизирует. Человеческая память не может с фотографической точностью воспро извести то, что живет в устной традиции. Певцы передают свое искусство из поколения в поколение, и от ^певца к певцу в традиции передачи произведения устного народного творчества это произведение меняется. Певец, который воспроизводит по памяти то, чему он научился от своего учителя, частично импровизирует, творчески видоизменяя воспринятое. Поэтому произведения фольклора доходят до нас в большом числе вариантов; всякая былина, всякая народная песня, записанная со слов народных сказителей, имеет большое число вариантов. Хотя эта песня и была сложена первоначально каким-то отдельным певцом, но, переходя из уст в уста в течение десятилетий и даже столетий, она неоднократно изменялась, и поэтому фольклористы записывают ее в большом числе разных вариантов. Это типичный признак устной традиции. Но не нужно думать, что устное творчество — это только фольклорное творчество. На разных этапах развития литературы мы знаем индивидуальных поэтов, творивших, однако, устно. Даже на более поздней стадии перехода к письменной литературе средневековые провансальские трубадуры, или немецкие миннезингеры, певцы рыцарской любви, воспевавшие свою даму в стихах, причем в стихах большого индивидуального совершенства, или древние скандинавские скальды, дружинные певцы, воспевавшие подвиги дружины и ее вождя,— все они создавали свои песни также в процессе устного творчества, хотя дошли до нас эти произведения в письменных записях, современных или более поздних. Это второй этап в истории письменной фиксации текста. Совершенно ясно, что здесь текстологическая критика очень важна и сложна. Ведь литература эта дошла до нас не в рукописях самих поэтов, которые были неграмотны или отделены от нас веками, а в копиях; последние же почти всегда содержат ошибки. В те времена копии нередко включали в себя позднейшие добавления, и, имея перед собой рукопись произведения античного или средневекового писателя, мы должны проделать чрезвычайно сложную текстологическую, филологическую работу, чтобы на основании этой рукописи восстановить канонический текст. Но если мы вслед за первым и вторым периодами, т. е. за периодом устного творчества и за периодом рукописей, перейдем к новому времени, перейдем к третьему периоду — периоду книгопечатания, изобретение которого относится к середине XV века, то здесь мы можем сказать, что нормальным образом всякое литературное произведение с этой поры закреплено в печатном издании. Поэтому естественно поставить вопрос: для чего нужно обращение к рукописям писателей, для чего необходима филологическая методика изучения рукописного текста, когда мы имеем перед собой готовый текст писателя, когда его произведения в большинстве случаев даже им самим изданы, он сам читал корректуру и мог следить, чтобы его текст был издан правильно? И тем не менее издание рукописного текста писателя нового времени в ряде случаев занимает очень значительное место в изучении творчества писателя. Это я хотел бы проиллюстрировать на примере литературного наследия Пушкина. Пушкинисты недаром работают над пушкинскими рукописями— иного способа мы не найдем, если хотим иметь дело с подлинным наследием великого поэта. Прежде всего в рукописях дошла до нас юношеская лирика Пушкина, так называемые лицейские стихи, которые Пушкин писал за год до окончания Лицея (1817). Общее число лицейских стихов — около 120, но когда молодым поэтом заинтересовались старшие литераторы и когда с 1814 года стихотворения начинающего поэта-лицеиста Пушкина стали появляться в авторитетных литературных журналах того времени — в «Вестнике Европы», в «Российском Музеуме» и др., лишь очень небольшое число из 120 стихотворений могло быть напечатано. Когда же Пушкин стал уже известным поэтом и в 1826 году издал свои стихотворения («Стихотворения А. С. Пушкина»), он весьма строго отнесся к юношеским стихам и включил в собрание стихов всего 14 стихотворений лицейского периода. Неизданную при жизни лицейскую лирику Пушкина мы знаем главным образом на основании так называемых лицейских списков. Из биографии Пушкина известно, что в Лицее была очень интенсивная литературная жизнь, что все более или менее одаренные лицеисты писали стихи, что стихи Пушкина среди своих товарищей пользовались большим успехом и переписывались товарищами в тетрадки. Таких рукописей до нас дошел целый ряд. Но есть только одна из них, которая может считаться абсолютно авторитетной. Это рукопись «Стихотворений Александра Пушкина 1817 г.», тетрадь, которая была самим Пушкиным переписана с помощью его товарищей. В 1817 году он уже предполагал издать первый сборник своих стихов и составил тетрадь лучших своих стихотворений, но она включает всего 36 номеров. Тетрадь эта находится в настоящее время в Библиотеке им. Ленина. Другие тетради-списки содержат, правда, стихотворения Пушкина сверх этих 36, но они менее авторитетны. Если сравнить тетрадь 1817 года с теми стихами, которые Пушкин печатал в современных журналах с 1814 года, то мы обнаружим, что тексты этих стихотворений расходятся. Печатные стихи 1814—1815 годов не совсем совпадают с текстом тетради 1817 года. Это связано, по-видимому, с тем, что Пушкин, напечатав свои стихотворения, продолжал над ними работать и для издания, которое подготовлял, подверг их известной обработке. Дальше дело было так. Вторично Пушкин подготовлял издание своих стихотворений в 1820 году (в 1817 году издание не состоялось), накануне своей ссылки, и это издание тоже не состоялось. Но в 1820 году у Пушкина были уже несколько другие вкусы, чем в 1817, и он на рукописи своей тетради, подготовленной к печати в 1817 году, начал делать целый ряд поправок, которые не успел закончить, потому что работа была прервана ссылкой. Таким образом, мы имеем в тетради 1817 года слой поправок, внесенных рукой Пушкина и отражающих авторскую волю, но поправки эти не доведены до конца. Наконец, в издание 1826 года вошло 14 стихотворений Пушкина лицейского периода, имеющихся в этой же лицейской тетрадке. В 1826 году, когда они впервые появились в печати, то были Пушкиным еще раз переделаны с точки зрения его еще более зрелых вкусов, причем переделано было всего 14 стихотворений, те, которые Пушкин включил в свое первопечатное издание. Спрашивается: если мы хотим издавать литературное наследие молодого Пушкина, какой текст дать читателю — текст 1817 года или первое печатное журнальное издание, или авторские поправки 1820 года, или те стихи, которые были напечатаны в 1826 году в окончательно обработанном Пушкиным виде? Перед нами сложный вопрос филологической критики, вопрос, который дебатируют с большой страстностью пушкинисты. И страстность эта понятна, потому что от решения, принятого по этому вопросу, будет зависеть текст Пушкина, который мы будем читать. Сперва Леонид Майков в первом академическом издании Пушкина, начавшем выходить в начале 1900-х годов, пошел по пути сложного смешения: одни стихи дал в ранней редакции, другие — в более поздней, использовав незаконченные поправки Пушкина13. Он исходил из мысли, что если Пушкин выправляет, значит, улучшает. В 1907 году поэт Валерий Брюсов — пушкинист, много сделавший для изучения Пушкина, — выступил с брошюрой, названной «Лицейские стихи Пушкина», где подверг резкой критике метод Л. Майкова14. Он выдвинул тезис, что стихи Пушкина интересуют нас в том виде, в каком он их писал, что не нужно юношеские стихи печатать в позднейшей, причем часто незаконченной обработке, что нужно вернуться к подлинному, первоначальному тексту лицейских стихов. Но когда в 1919 году Брюсов, как работник Издательского отдела Наркомпроса, приступил к печатанию пушкинских стихов и выпустил первый том своего издания, то он, примерно через 10 лет после своей брошюры, в значительной степени отступил от изложенных в ней принципов, потому что увидел практически, что в ряде случаев исправленный самим Пушки* ным текст представляет больший интерес с поэтической точки зрения. Но Брюсов, как поэт, был очень субъективен в своих изданиях; он выбирал то, что ему казалось лучше. За это на него нападали некоторые пушкинисты. В 1922 году вышла книга известного пушкиниста Модеста Гофмана: «Пушкин. Первая глава науки о Пушкине»15. Это название означало, что с разрешения вопросов текстологии, поставленных в книге, нужно начинать изучение творчества Пушкина. М. Гофман резко осуждает методику издания Брюсова и рекомендует использовать целиком текст 1817 года, т. е. текст того времени, когда Пушкин окончил Лицей. Это, по мнению Гофмана, и есть тот вид, в котором нам надо иметь в собрании сочинений «Лицейские стихи» Пушкина. В более позднее время авторитетнейший пушкинист Б. В. Томашевский выступил с критикой позиции Гофмана, говоря, что там, где мы имеем стихи Пушкина, включенные в собрание стихотворений 1826 года, им самим доведенные до совершенства, — эти стихотворения надо дать в окончательном виде, приданном им Пушкиным, а другие стихи, которые Пушкиным не обработаны окончательно, следует публиковать в старой редакции 16. Я привел этот пример не для того, чтобы предложить свое, окончательное решение, а чтобы показать, насколько текстологические вопросы определяют издание текста поэта и, следовательно, его понимание. Правда, как историки литературы, мы можем сказать, что нам нужны все тексты Пушкина — и ранние, и поздние, нужно такое издание, где были бы полностью даны все варианты. Тогда мы могли бы проследить не только за изменением текста стихов, но имели бы в этом изменении необходимые опорные пункты для характеристики и поэтического мировоззрения поэта. Но это уместно в научном издании, а широкое популярное издание нуждается в каком-то «каноническом» тексте. Другой пример из творчества Пушкина. Есть у Пушкина целая группа произведений, относящихся к «потаенной» поэзии. Это не только политические эпиграммы, которые он писал в большом числе против власть имущих и которые ходили по рукам в списках (мы не можем даже сказать, все ли они действительно сочинены Пушкиным или только приписываются ему), но у него есть потаенная поэзия другого типа, которая по разным соображениям — не только политического, но и морального характера — не проникала в печать и от которой Пушкин сам впоследствии старался отгородиться. Сюда относится замечательная поэма молодого Пушкина «Гавриилиада» (1821). Эта поэма, которая сейчас печатается во всех собраниях сочинений Пушкина, представляет собой использование христианских религиозных легенд для вольнодумной и эротически окрашенной иронической полемики с церковными догмами — традиция, очень характерная для просветительской поэзии XVIII века. Так, Вольтер написал знаменитую поэму «Орлеанская девственница» о Жанне д’Арк, в которой, фривольно рассказывая об освободительнице Франции, высмеивает церковные верования и весь феодальный мир, покоящийся на старых религиозных догматах. Э. Парни (1753—1814), последователь Вольтера, оказавший большое влияние на Пушкина, неоднократно пользовался этим оружием борьбы. Вообще в эпоху Просвещения вольнодумство в вопросах религиозных, либерализм в вопросах политических и фривольный либертинаж в вопросах личной жизни тесно п-ереплетались, и критика религиозных и политических устоев общества связывалась с ироническим отношением к его моральным устоям. «Гавриилиада» ходила по рукам в многочисленных списках. Некоторые из них дошли до Николая I, который назначил следствие для выяснения автора. Пушкин сперва отрекался, но потом в личном письме Николаю I, по-видимому, признал себя автором и получил прощение. Позднее он всячески старался истребить память об этом замечательном произведении своей молодости. Сейчас мы точно знаем, что «Гавриилиада» принадлежит Пушкину — есть отрывки в рукописях Пушкина, есть указания в переписке Пушкина с друзьями (с Вяземским), которые делают это совершенно несомненным. Но как печатать «Гавриилиаду»? Она дошла до нас только в ряде списков, которые делали друзья и современники Пушкина. Следовательно, это вопрос рукописной традиции. И замечательное издание «Гавриилиады», которое осуществлено Б. В. Томашевским в 1922 году и лежит в основе всех новейших печатных изданий, построено на критическом сличении различного рода списков, до нас дошедших, и выявлении на основе этих списков подлинного текста п. Кроме юношеских стихов Пушкина и тех его стихотворений и даже больших произведений («Гавриилиада»), которые были под цензурным запретом, есть третий круг произведений, требующих текстологического изучения. Это — поздние произведения Пушкина. Ряд больших и малых произведений Пушкина последнего периода появился в печати уже после его смерти, в посмертном издании, сделанном его друзьями на основании рукописей. Жуковский был редактором первого посмертного издания стихотворений Пушкина, и, следовательно, он взял на себя обязанности текстолога (не будучи им, а будучи поэтом и другом Пушкина). К таким вещам, напечатанным после смерти Пушкина, относятся «Медный всадник», «Каменный гость», «Дубровский» и целый ряд небольших стихотворений Пушкина. «Медный всадник», в частности, был написан еще в 1833 году и переписан им для Николая I (имеется чистовая рукопись). Как все большие произведения Пушкина, «Медный всадник» прошел личную цензуру царя. Николай I запретил печатать «Медного всадника» в том виде, в каком эта вещь была написана, и имеются пометки на полях, сделанные Николаем I или Бенкендорфом, которые являлись цензурными указаниями для Пушкина. Пушкин приступил к переделке «Медного всадника» по цензурным указаниям, и в рукописи имеются исправления, которые он сделал в угоду этой цензуре, но это ему претило, и он с этой задачей не справился. Кроме того, поэт сделал ряд исправлений творческого характера. Значит, рукопись имела разные исправления: одни — по цензурным соображениям, другие— по соображениям внутренним, творческим. При таких условиях оценка рукописных исправлений — дело сложное. Когда Жуковский стал печатать собрание стихотворений Пушкина после его смерти, то оказался в очень затруднительном, двойственном положении в отношении к пушкинскому рукописному наследию. С одной стороны, он был близким другом Пушкина и поэтом, который хотел донести каждое слово Пушкина до читателя, а с другой — царедворцем, цензором, которого Николай I приставил к наследию Пушкина. У него было желание— не допустить ничего такого, что скомпрометировало бы память поэта и могло отразиться на судьбе наследников. С одной стороны, эти соображения, а с другой стороны, ошибки Жуковского как текстолога, привели к большому числу недосмотров и к исправлениям цензурного порядка. Один из самых характерных случаев — это пушкинский «Памятник», поэтическое завещание Пушкина: И долго буду тем любезен я народу, Что чувства добрые я лирой пробуждал, Что в мой жестокий век восславил я Свободу И милость к падшим призывал. (III, 340) В «жестокий век» (т. е. век Николая Г) Пушкин восславил Свободу, и в этом контексте совершенно ясно, что в строке «.. .милость к падшим призывал» речь идет о декабристах. Это было невозможно пропустить с цензурной точки зрения, и Жуковский пересочинил эту строфу: И долго буду тем народу я любезен, Что чувства добрые я лирой пробуждал. Что прелестью живой стихов я был полезен И милость к падшим призывал. Иными словами, Жуковский приписал Пушкину заслугу чисто эстетическую. Это чрезвычайно важное искажение поэтического завещания Пушкина, которое было раскрыто при обращении к рукописи людей, умеющих ее читать и не стесненных цензурой. Еще пример маленького исправления. Незаконченное произведение Пушкина, носящее характер исторической хроники из жизни русской крепостной деревни, в рукописи озаглавлено «История села Горюхина». Жуковский вместо «Горюхина» напечатал «Горохина», и под таким названием это произведение дошло до издания Венгерова, т. е. до начала XX века. Одно только это слово, неправильно прочитанное или сознательно измененное, означает многое, потому что называет ли Пушкин типично русское село «селом Горюхиным» (от слова «горе»), или он называет его нейтральным словом «Горохино» (может быть, даже иронически — от слова «горох»)—разница очень существенная. Во всех изданиях, где помещены посмертно опубликованные произведения Пушкина, имеется большой отрывок восточной стихотворной повести, которую Пушкин начал после путешествия в Арзрум. Произведение это с очень глубоким замыслом: противопоставить юношу Тазита, представителя нового поколения, видимо, христианина, преисполненного чувства гуманности, милосердия, другому пониманию жизни, старым патриархальным традициям родового общества с кровной местью, жестоким героизмом и т. д. Гасуб — отец, Тазит — сын. Теперь это произведение, в рукописи не имеющее никакого заглавия, печатается под заглавием «Тазит». Это точнее, чем заглавие «Га- луб» (неправильно прочитанное по рукописи имя отца), которое было дано отрывку в прежних изданиях. В старом заглавии, во-первых, неправильно прочитано имя, а во-вторых, героем выступает отец, в то время как в действительности героем является сын, представляющий нового человека. Если мы посмотрим пушкинские издания на протяжении XIX века, то увидим еще одну, очень существенную черту, а именно, что состав пушкинского наследия непрерывно расширяется, все большее и большее количество пушкинских стихотворений находят и печатают. Может быть, этому надо бы и радоваться, но радость тут смешана с горечью, потому что из рукописей извлекали вещи различного качества и разной степени законченности. Очень часто это были черновики незаконченных, не доведенных до художественного совершенства отрывков стихотворений, и это печаталось в одном ряду с законченными произведениями Пушкина. Так что завершенное высокое наследие Пушкина оказалось загроможденным великим множеством рукописных отрывков, черновых набросков и т. д. Еще хуже, что это желание расширить печатное наследие, дать какие-то новинки в тексте нового собрания сочинений, приводило к восстановлению строф, которые Пушкин либо не закончил, либо отбросил по тем или иным причинам. Типичный пример — стихотворение 1828 года «Воспоминание». Вторая часть печаталась ранее вместе с первой, между тем как она представляет собой незаконченный пушкинский черновик, притом— не совсем правильно прочитанный. Теперь эта вторая часть не печатается. Воспоминание Когда для смертного умолкнет шумный день И на немые стогны града Полупрозрачная наляжет ночи тень И сон, дневных трудов награда, В то время для меня влачатся в тишине Часы томительного бденья: В бездействии ночной живей горят во мне Змеи сердечной угрызенья; Мечты кипят; в уме, подавленном тоской, Теснится тяжких дум избыток; Воспоминание безмолвно предо мной Свой длинный развивает свиток; И, с отвращением читая жизнь мою, Я трепещу и проклинаю, И горько жалуюсь, и горько слезы лью, Но строк печальных не смываю. (III, 57) На этом заканчивается завершенная часть пушкинского стихотворения. Так оно было напечатано Жуковским. Но П. В. Анненков извлек из черновиков вторую часть стихотворения и в своих «Материалах по биографии Пушкина» дал эту вторую часть как более интимное признание, которую Пушкин, не желая до конца раскрыть свою мысль, оставил ненапечатанной 17. Я вижу в праздности, в неистовых пирах, В безумстве гибельной свободы, В неволе, бедности, в чужих степях Мои утраченные годы. Я слышу вновь друзей предательский привет На играх Вакха и Киприды, И сердцу вновь наносит хладный свет Неотразимые обиды. И нет отрады мне — и тихо предо мной Встают два призрака младые, Две тени милые, — два данные судьбой Мне ангела во дни былые! Но оба с крыльями и с пламенным мечом. И стерегут... и мстят мне оба. И оба говорят мне мертвым языком О тайнах вечности и гроба! Эта вторая часть, которая очень интересна с автобиографической точки зрения, не закончена, не отделана Пушкиным, и поэтому может быть дана только в вариантах к изданию. Помимо этого, в ряде мест она неправильно прочитана. Например, строчка: «И сердцу вновь наносит'хладный свет» в таком виде сочинена редактором. В рукописи имеется: «Вновь сердцу ... наносит хладный свет». Здесь несколько слов не дописано Пушкиным. Вместо: «О тайнах вечности и гроба» у Пушкина: «О тайнах счастия и гроба». (III, 447). Далее Анненков построил один стих, который Пушкин не мог бы построить, потому что имел более тонкий слух. Вместо «В неволе, в бедности, в чужих степях» у Пушкина было: «В неволе, в бедности, в изгнании, в степях», т. е. шестистопный ямб, как во всем стихотворении (в нечетных стихах), а не пятистопный, как у Анненкова. Очень сложным является вопрос об окончательном тексте хорошо известного стихотворения «К морю», того стихотворения, где Пушкин, уезжая с Юга в новую ссылку, прощается с Черным морем, причем образ моря вызывает у него воспоминание о двух людях — Наполеоне и Байроне, умерших почти в одно время. Прощай, свободная стихия! В последний раз передо мной Ты катишь волны голубые И блещешь гордою красой. (II, 180) Потом идут строфы, посвященные Наполеону, и после них переход к Байрону: ... Там он почил среди мучений. И вслед за ним, как бури шум, Другой от нас умчался гений, Другой властитель наших дум. Исчез, оплаканный свободой, Оставя миру свой венец. Шуми, волнуйся непогодой: Он был, о море, твой певец. Твой образ был на нем означен, Он духом создан был твоим: Как ты, могущ, глубок и мрачен, Как ты, ничем неукротим. Мир опустел . Прощай же, море. Не забуду Твоей торжественной красы, И долго, долго слышать буду Твой гул в вечерние часы. В леса, в пустыни' молчаливы Перенесу, тобою полн, Твои скалы, твои заливы, И блеск, и тень, и говор волн. (II, 181) Так стихотворение было напечатано в 1825 году в «Мнемо- зине», которую издавал Кюхельбекер. В издании 1826 года к строчке «Мир опустел...» прибавилась еще одна строчка: «Мир опустел... Теперь куда же/Мен я б ты вынес, океан?» и после этого две строки точек. В следующем собрании стихотворений 1829 года Пушкин опять возвращается к тексту «Мнемозины», т. е. после слов «Мир опустел. ..» дает три строки точек. И так стихотворение печаталось до конца жизни Пушкина. После смерти Пушкина редакторы извлекли из черновиков недостающую часть строфы. Она звучала так: Мир опустел... Теперь куда же Меня б ты вынес, океан? Судьба людей повсюду та же: Где благо, там уже на страже Иль просвещенье, иль тиран. Спрашивается: нужно ее печатать или нет? Это очень сложный вопрос критики текста. Модест Гофман говорил, что не нужно, что творческая воля Пушкина дала стихотворению такую окончательную форму: «Мир опустел...» и три строки точек. Пропущенная строфа придает фрагментарный характер произведению, и Пушкин часто пользовался этим методом. У Байрона это тоже имеет место 18. Но есть другое предположение: может быть, эту строфу Пушкин сократил по цензурным соображениям, потому что тут говорится: «Где благо, там уже на страже/Иль просвещенье, иль тиран». Слово «просвещенье» здесь употреблено в смысле цивилизации, в духе идеи Алеко, который бросил «неволю душных городов» и ушел к простым людям, не знающим цивилизации, а «тиран» означает самодержавие. Вопрос этот нужно решать. Б. В. Томашевский дает эту строфу полностью. А некоторые — может быть, это и правильна с точки зрения художественного замысла Пушкина — рассматривают эту строфу как сознательно Пушкиным незаконченную. Вообще вопрос о пропущенных строфах — один из существенных вопросов пушкинской текстологии. У Пушкина нередко встречаются, в духе романтической традиции того времени, пропущенные строфы, в частности, много пропущенных строф есть и в «Евгении Онегине». Вместо пропущенных строф Пушкин ставит многоточие. Издатели XIX века старались эти пропущенные строфы восстановить, обращались к черновикам и там иногда находили материалы недоделанной * строфы. Стремясь издать новинку, они немедленно доделывали строфу, извлекали из черновика и вставляли в соответствующее место пушкинской поэмы. Эти вставки приобретали иногда курьезный характер. Например, один издатель, желая заполнить пропущенные в первой главе строфы XIII и XIV (замененные у Пушкина многоточиями), взял черновик двух строф и из них сочинил одну строфу цельную. Эта строфа гласит: Как он умел вдовы смиренной Привлечь благочестивый взор, И с нею скромный и смятенный Начать, краснея, разговор, Как он умел с любою дамой О платонизме рассуждать, Смешить нежданной эпиграммой И в куклы с дурочкой играть. Так хищный волк, томясь от глада, Выходит из глуши лесов И рыщет средь беспечных псов Вокруг неопытного стада. Всё спит. И вдруг свирепый вор Ягненка мчит в дремучий бор.19 Первая половина взята из одной строфы, а начиная со слов «так хищный волк...», идет другая строфа, с первой не связанная. Такая строфа формально здесь невозможна, потому что нарушает обычное строение онегинской строфы, которая требует во втором четверостишии не чередующихся, а смежных рифм. Дело, как видим, доходило до полнейшей неграмотности в отношении пушкинской формы. Пушкин сам в одном из предисловий к «Евгению Онегину» таким образом объясняет свои пропущенные строфы: «Пропущенные строфы подавали неоднократно повод к [насмешкам] и порицанию. Что есть строфы в Евг. Онегине, которые я не мог или не хотел напечатать— этому дивиться нечего. Но, будучи выпущены, они прерывают связь рассказа, и потому означается место, где им быть надлежало. Лучше бы было заменять эти строфы другими или переплавлять и сплавливать мною сохраненные. Но, виноват, на это я слишком ленив. Смиренно сознаюсь также, что в Дон-Жуане есть две выпущенные строфы!»20. Значит, была известная литературная манера и традиция, которая подсказывала Пушкину эту фрагментарность. Этот вопрос стал предметом большой полемики в 10-х годах нынеш него века. Модест Гофман, молодой тогда литературовед, выступил с целым исследованием «Пропущенные строфы „Евгения Онегина4*» в сборнике «Пушкин и его современники» (1917), где вопрос этот был прослежен на материале всего «Онегина» и его рукописей; он пришел к выводу, что надо оставлять текст, как его сделал Пушкин, а пропущенные строфы, если в рукописи имеются варианты, давать в приложении, а не в основном тексте, потому что нельзя нарушать творческую волю Пушкина, смешивая законченные, напечатанные им самим произведения с незаконченными рукописными фрагментами. Вообще новое пушкиноведение, пушкиноведение нашего времени, сделало очень много для того, чтобы дать нам подлинного Пушкина. Работы Б. В. Томашевского, М. Гофмана, М. Цявловского, Ю. Г. Оксмана и ряда других действительно дали нам сейчас текст, очень близкий к тому, какой мы могли бы пожелать, в частности, по вопросу, о котором в XX веке в течение ряда лет шла борьба, — за очистку основного текста от загромождающих его вариантов, черновиков и т. д., которым место в приложениях, а не в основном тексте. Случай с Пушкиным особенно показателен именно потому, что вокруг Пушкина возникла такая сложная филологическая работа. Но это далеко не единственный случай, когда исследователю приходится по тем или иным причинам обращаться к рукописи. Приведу еще несколько примеров. Возьмем «Горе от ума». При жизни Грибоедова оно полностью напечатано не было, так как на произведении этом, широко популярном среди русской интеллигенции того времени, лежал цензурный запрет. В начале 1825 года Булгарину, тогда дружившему с Грибоедовым, удалось поместить в своем альманахе «Русская Талия» 4 сцены из I акта и весь III акт «Горя от ума», но с большими цензурными купюрами и значительными цензурными поправками. Когда же появилась возможность напечатать «Горе от ума» сначала в вольной, потом в обычной печати, Грибоедова уже не было в живых. Печатного текста не было, поэтому «Горе от ума» печаталось по рукописным спискам, которые ходили среди читателей, интересовавшихся замечательным произведением. Когда в начале XX века встал вопрос о том, чтобы напечатать не случайный список, а действительно проверенный, текстологически правильный текст «Горя от ума», пришлось обратиться к критическому рассмотрению всего материала — рукописей, списков и т. д. Мы имеем три таких списка «Горя от ума», которыми пользуются его издатели: во-первых, чистовой автограф, написанный самим Грибоедовым, с большим числом поправок разного времени. Этот список хранится в Историческом музее и называется «музейный автограф». Это та рукопись, которую Грибоедов в мае 1824 года привез в Петербург, чтобы похлопотать о напечатании произведения и постановке на сцене. Над рукописью Грибоедов продолжал работать, и имеется еще другая рукопись, сделанная уже как список и включившая большое число поправок, сделанных автором в Петербурге. Это так называемая «жандровская рукопись» — список, который был составлен по поручению Жандра, приятеля Грибоедова. Жандр по этому поводу рассказывал следующее: «Когда Грибоедов приехал в Петербург и в уме своем переделал свою комедию, он написал такие ужасные брульоны, что разобрать было невозможно. Видя, что гениальнейшее создание чуть не гибнет, я у него выпросил его полулисты. Он их отдал с совершенной беспечностью. У меня была под руками целая канцелярия, она списала ,,Горе от ума“ и обогатилась, потому что требовалось множество списков. Главный список, поправленный рукой самого Грибоедова, находится у меня»21. «Жандровский список», исправленный рукой самого Грибоедова, является основой для печатания современных текстов «Горя от ума». Сравнение с «музейным» автографом показывает в жандровской рукописи около 500 поправок. Следовательно, по первоначальному, «музейному», автографу мы печатать не можем. Но есть еще более поздний список «Горя от ума», тоже авторизованный Грибоедовым,—«булгаринский список», последняя редакция. Перед отъездом в Персию Грибоедов оставил текст Булгарину, который должен был хлопотать о напечатании, и сделал надпись: «Горе мое поручаю Булгарину. Верный друг Грибоедов. 5 июня 1828 г.». Это последняя авторизованная рукопись, которая тоже имеет ряд поправок, уже по сравнению с жандровской рукописью. Следовательно, сличение жандровской и булгарин- ской рукописей, которые являются писательскими списками (жандровский — очень хороший, булгаринский — скверный), служит основой для восстановления подлинного текста «Горя от ума» 22. Это было сделано Н. К. Пиксановым в академическом издании, и его текст лег в основу последующих изданий 23. Лермонтовская традиция тоже представляет большие трудности. Поэма «Демон», будучи закончена поэтом, тем не менее по цензурным соображениям не была напечатана. «Демон» опять-таки сохранился в целом ряде рукописей, и вопрос о его окончательном тексте очень сложный. Всегда, когда такое любимое детище писателя остается ненапечатанным, писатель продолжает над ним работать, и тем самым создаются разночтения. Если обратиться к лирике Лермонтова, то напечатанные при жизни поэта стихотворения, т. е. получившие авторскую санк цию, составили бы незначительную горсточку. То, что мы сейчас читаем как «Стихотворения Лермонтова», в значительной степени извлечено из его черновиков. Это его юношеские произведения, относящиеся в основном к 1828—1832 годам, в разной мере удачные, в разной мере готовые к печати. Сразу после неожиданной смерти Лермонтова обратились к его рукописям. В «Отечественных записках» стали появляться новые стихотворения, затем каждый издатель печатал что-нибудь новое. К числу этих ранних поэм принадлежат такие вещи, как «Черкесы», «Кавказский пленник», «Корсар», «Измаил-бей», «Боярин Орша», которые также появились после смерти Лермонтова, в 1843 году, как извлечения из рукописей. Но и наследие писателя, напечатанное при его жизни, не всегда входит в полное собрание его сочинений на основе текста несомненного. Даже в области печатного наследия оказываются необходимыми собирания, разыскания всякого рода, чтобы представить это наследие в надлежащей полноте. Например, весь молодой Чехов, каким мы его находим в собрании сочинений, выходившем под редакцией проф. С. Д. Ба- лухатого, извлечен издателями из различного рода юмористических журналов того времени, где Чехов начал свою работу в качестве юмориста, автора юмористических мелочей: из журналов «Будильник», «Осколки», «Стрекоза» и т. д. Здесь молодой Чехов, еще незрелый писатель, выступал под псевдонимами «Антон Чехонте», «Антоша Ч.», «А. Чехонте». По этим псевдонимам его легко узнать в юмористических изданиях 80-х годов. В собрание сочинений, которое сам Чехов издал при жизни (с 1899 по 1901 год), эти «мелочи» не вошли, хотя Чехов писал Суворину: «Я собираю свои юмористические мелочи, хочу издать толстенькую книжку под названием „Мелочь44» 24. Значит, эти первые писательские попытки он не считал недостойными будущего писателя, но только не успел собрать и включить их в собрание сочинений, где был ограничен объемом. Это различного рода кратенькие юмористические анекдоты, подписи к рисункам, особые традиционные юмористические жанры, как, например, серии с общей композиционной рамкой вроде «Мысли читателя газет и журналов», «Современные молитвы», ученические работы (пародии), вопросы и ответы, правила дисциплины, медицинские советы, объявления и рекламы, календари и т. п. Конечно, для знакомства с лабораторией Чехова этот материал «мелочей» имеет очень большое значение, и сейчас он собран и включен в собрания сочинений. То же относится к Горькому. Он был очень требовательным к себе художником. И тот объем литературного наследия Горького, который мы знаем сейчас, гораздо больше того, что сам Горький санкционировал в собрании сочинений, выходившем при его жизни и под его контролем. Ранние произведения Горького, как художественные рассказы, так и газетные фельетоны, подготовлявшие его будущую деятельность как публициста и политического писателя, — все это было рассеяно по журналам и газетам и собиралось в течение ряда лет преимущественно С. Д. Балухатым. Сборник «М. Горький. Забытые рассказы», который С. Д. Балухатый выпустил в 1940 году, дает очень большое число чрезвычайно интересных произведений молодого Горького и даже отчасти Горького последних лет: при жизни они не были включены Горьким в собрание сочинений. Кроме того, Балухатый в 1940 году напечатал целую серию фельетонов, которые молодой Горький под псевдонимом «Иегу- диил Хламида» опубликовал в Самарской газете. Эти фельетоны 1895—1896 годов, являющиеся первыми шагами Горького как сатирика, как публициста, как участника повременной печати, представляют большой интерес. Даже там, где мы имеем дело с авторским печатным текстом, не всегда бывает легко без предварительной филологической критики установить окончательный текст, который мы должны дать читателю, то, что называют каноническим текстом. Какой это текст? Предположим, что произведение неоднократно самим писателем издавалось при его жизни. Мы имеем тогда текст, одобренный писателем, но в нескольких изданиях, в нескольких последовательных вариантах. Какое же издание перепечатать в собрании сочинений? Существует мнение, которое надо считать более или менее общепринятым: канонический текст писателя — это последний текст, который при жизни автора получил авторскую апробацию. Но это простое общепринятое правило также требует критического отношения, и есть целый ряд случаев, когда приходится идти вопреки последней воле автора, имея в виду его какую-то высшую цель и высшую правду. Прежде всего бывают случаи цензурных исправлений, когда автор до конца жизни должен был печатать свои произведения с цензурными поправками, явно в угоду цензору, а не по своей творческой воле. Но, даже отвлекаясь от этих случаев, которые иногда можно выправить по рукописи, мы должны вспомнить о ряде более сложных и интересных случаев. С этой точки зрения любопытно посмотреть, как И. С. Тургенев редактировал тех поэтов, с которыми был в дружеских отношениях и которые выпускали свои сочинения при его редакторском участии. Тургенев выпустил в свет собрание стихотворений Тютчева. Мы их сейчас читаем в издании, в свое время правленном Тургеневым. Вот одно известнейшее стихотворение Тютчева «Silentium» («Молчание»), которое является символом веры поэтов-роман- тиков, стихотворение, говорящее о том, что глубочайшие переживания человеческой души невыразимы в слове: Молчи, скрывайся и таи И чувства и мечты свои — Пускай в душевной глубине И всходят и зайдут оне, Как звезды ясные в ночи: Любуйся ими — и молчи. Как сердцу высказать себя? Другому как понять тебя? Поймет ли он, чем ты живешь? Мысль изреченная есть ложь. Взрывая, возмутишь ключи — Питайся ими — и молчи...25 Между тем это редакция — тургеневская, т. е. редакция того собрания стихотворений Тютчева 1854 года, которое издавалось при редакторском участии Тургенева. Когда в первый раз, в 1836 году, Тютчев напечатал стихотворение «Silentium» в журнале Пушкина, первая строфа гласила так: Молчи, скрывайся и таи И чувства и мечты свои Пускай в душевной глубине Встают и заходят оне Безмолвно, как звезды в ночи. — Любуйся ими — и молчи. Строки «Встают и заходят оне/Безмолвно, как звезды в ночи» «нарушают» (со школьной точки зрения) ритм всего стихотворения, которое написано ямбом, и тут Тургенев наложил руку, исправил стихотворение в соответствии с требованиями ямбического размера. Но Тютчев был новатором; он находился на пути к новому стихосложению, к так называемому дольнику (дольник — это стих, размер которого основан только на счете ударных слогов, число неударных меняется; пример — многие стихотворения Блока). И вот есть ряд стихотворений Тютчева, которые уже в 20—30-х годах XIX века идут по пути этих новых размеров, а Тургенев властно исправлял их в угоду господствовавшей в то время метрике. Современные редакторы возвращаются к первопечатной редакции. В изданиях нашего времени восстановлен ранний текст, сохраняющий первоначальное новаторство Тютчева, от которого сам поэт позднее был вынужден отказаться под влиянием своего редактора.