Термин «былина», принятый современными русскими исследователями и вошедший в международный научный язык, обозначает эпические песни, восходящие к эпохе Киевской Руси и татарского ига и отличающиеся от последующих «исторических песен» большей свободой трактовки реальных событий. Этот термин введен в научное употребление в 1840 г. И. П. Сахаровым. Он, в частности, интерпретируя введение к «Слову о полку Игореве», отметил, что «песнь» не является фантазией Бояна, что это «былина», т. е. «мемуары» современной эпохи. Значение «мемуаров», изложения «того, что было», то есть исторического, а не фантастического произведения выражено прошедшим временем глагола «быти». Еще до введения термина «былина» Сахаровым он был распространен в XVIII в. среди крестьян северных районов. В традиционном употреблении песни, назывемые сегодня былинами, означают в общем «старину» или «старинные истории» (старины, старинушки, старинки). Проблема происхождения былин связана с проблемой происхождения русской культуры. Исследователи эпоса сталкиваются здесь с теми же проблемами, что и историки литературы, но их свобода строить предположения и проникать взглядом в неизвестное царство древней истории, разумеется, возрастает из-за отсутствия письменной традиции. Если трудно утверждать, что литературная деятельность существовала в довладимирской Руси, которой византийские миссионеры еще не передали славянской письменности, ничто не запрещает нам считать, что предки православных славян из Киева и Новгорода воспевали своих героев и их подвиги. Чем дальше во времени, тем менее запутанной представляется проблема «влияний». Эпоха Владимира Святославича предстает перед историком как эпоха варяжско-византийского политического и культурного господства, которое заставляет сомневаться в существовании местного творчества. Предположение, что русский эпос зародился в это время, неминуемо порождает полемику между «норманистами» и «антинорманистами», между сторонниками и противниками оригинальности восточнославянской поэзии. Помимо стремления к научной истине, ставшей сегодня главным стимулом исследований, живое патриотическое чувство романтического происхождения толкает русских ученых искать истоки происхождения русской эпической поэзии в более отдаленных веках. Былина как типичный вид устной поэзии, вероятно, возникла в период между XI и XVI в. Предшествующий эпос, восходящий, по уточненным данным представителей российских ученых, к эпохе первобытного общества, несомненно, сливается с киевским, не передавая ему, однако, формы законченного произведения. Приспосабливая мифы и доисторических героев к темам, диктуемым современной реальной жизнью, а также к темам, заимствованным из северного эпоса варягов и народной и книжной литературы Византии, безымянные сказители сочиняли отдельные песни, которые, вероятно, в XIV и XV в. собирали в «циклы», объединенные, главным образом, деяниями какого-либо персонажа. Это объединение в циклы усиливало фантастический характер былин, отрывая их от исторической основы, и превращало в «поэмы». Эпический герой создавал вокруг своих деяний единую повествовательную основу, которая абстрагировалась от какой бы то ни было последовательной исторической хронологии. Поэтому и сегодня нам представляется более созвучным характеру этих произведений их разделение на циклы по героям, а не по последовательности событий. Этот вопрос постоянно обсуждался, и заметные результаты были получены российскими учеными в советскую эпоху. Они применяли к поэтическому народному творчеству хронологические критерии общественно-политического развитая, используемые для книжной литературы, и постулировали в древнерусской литературе наличие шести фаз развития: а) «расцвет древнерусского феодального государства», то есть Киевской Руси (X-XI в.); б) «эпоха феодальной раздробленности Руси до монголо-татарского нашествия» (XII - начало XIII в.); в) «эпоха феодальной раздробленности и создания Русского централизованного государства» (XIII-XIV в.); г) «период укрепления Русского централизованного государства» (XV-XVI в.); д) «эпоха крестьянских и городских движений (Смута)» (XVII в.); е) «начало XVIII в.». Признавая ценность подобных попыток, мы, однако, считаем, что их еще недостаточно, чтобы рассеять настороженность, о которой мы говорили выше, в отношении того, насколько законно историзировать поэтическое наследие не в рамках его собственного развития, а только в связи с более поздними представлениями. На современном уровне исследований предпочтительнее, по нашему мнению, основываться на менее искусственных схемах, вытекающих из самой народной традиции и интегрируемых - в литературоведческих целях — только на основе некоторых достоверных достижений фольклористики. Эти достижения дают возможность отличить героев более старой мифологии от героев мифологии Киевской Руси и тем самым определить научно обоснованный критерий для установления хронологии появления определенных тематических мотивов. Герои древнерусских былин, как правило, назывались «богатырями». Этот термин, имеющий значение «храбрец», «смельчак», чаще использовали для обозначения странствующих киевских рыцарей и паладинов, чем для «более штатских» и менее любивших военные деяния рыцарей Новгорода. Богатыри, в соответствии с портретами, освященными былинными циклами эпохи татарского господства, - это неукротимые защитники «земли русской» от внешних врагов (печенегов, половцев, татар) и нередко вдохновители героического сопротивления, вопреки слабости князя и властей. В богатырях отражаются образы древних доисторических полубогов, полководцев исторической эпохи, стилизованных византийских рыцарей-крестоносцев, варяжских и даже половецких и монгольских воинов. Самые древние богатыри, герои эпоса, предшествующего времени появления первых былин, и ассимилированные последними, по- видимому, олицетворяли борьбу за русские земли, за могущество Руси, защиту ее от набегов кочевников. Это стремление стабильно обосноваться на землях, которые больше не будут являться объектом добычи, а превратятся в «родину», может быть свойственно как к древним докиевским славянам, так и к варягам скандинавского происхождения. Аргументы «норманистов» представляются даже более обоснованными в изучении исходных эпических мотивов, нежели в отношении литературных корней. Хотя и в славянизированной языковой и концептуальной форме былины часто повторяют образы и легендарные сюжеты, сводимые к нордическим циклам и зафиксированные в скандинавских сагах. По-видимому, к дохристианскому эпосу восходят три героя — Святогор, Вольга Всеславич и Микула Селянинович которые не раз фигурировали в качестве духовных предшественников «богатырей», порожденных киевской культурной традицией. Святогор представляет собой олицетворение первобытной гигантской силы. В нем воплотилась сила человека, покорителя природы в физическом смысле. Только духовные силы сильнее его и могут его сломить. Он смог бы руками сблизить землю и небо, но ему не удается поднять мешок, содержащий «весь груз мира», который ему дали три странника (духовные символы). Трижды Святогор пытался это сделать, пока сам не ушел в землю. Символический смысл Святогора, вероятно, заключен в его собственном имени, происходящем от слов «святой» и «гора», — священная гора, защитница русских земель. В некоторых былинах его кончина связана с легендами о холмах, возвышающихся у Киева. Святогор, чувствуя конец своего предназначения, сам ложится в каменную могилу, и его тело превращается в камень. Его сила превратилась в «гранитный» сон и смешалась с горами. Однако в этом месте наблюдается шов, соединяющий киевский эпос и более древний эпический цикл. В сценах кончины и окаменения Святогора в некоторых былинах появляется также более молодой «богатырь». Это Илья Муромец, который наследует гигантскую силу своего предшественника и продолжает его подвиги, защищая Святую Русь. Вольга Святославич (или Волх Всеславич) как герой древнего эпоса, вероятно, представляет более развитую фазу общественного развития по сравнению с той, в которую был создан миф о Святогоре. Вольга - благородный воин, «рыцарь», противопоставленный крестьянству. Он действует в рамках сельскохозяйственной цивилизации, осознающей свои территориальные границы. В его образе сливаются исторические и сказочные мотивы. Этот рыцарь еще и волшебник, способный к различным превращениям (отсюда, вероятно, и его имя — Волх, что означает «волшебник»). Вольга-Волх превращается в рыбу, птицу, волка (этот мотив очень часто звучит в русской народной традиции и переносится также в письменные тексты: его можно найти, например, в «Слове о полку Игореве» и в повести о «Горе-Злочастии»). Сын змея, Вольга-Волх с самого рождения наводил ужас на весь животный мир, — так низшие царства Вселенной дрожали перед человеческим существом, которому были известны все их тайны. Но, в конце концов, удачливый и наделенный волшебной силой рыцарь оказался менее сильным, чем крестьянин, который работал в поле. Противопоставление мечу орала в былине, где Вольга Святославич встречается с третьим из наиболее древних героев, Микулой Селяниновичем, трактовалось как выражение «крестьянской идеологии». Микула Селянинович представляет собой результат процесса персонификации крестьянина, продолжавшегося с древних времен вплоть до принятия христианства. Микула — это просторечная форма от Николая, святого покровителя земледельцев, а Селянинович - отчество, образованное от слова «селянин» (крестьянин) и означающее «сын крестьянина». Богатыри более поздних циклов действуют в пределах двух исторических центров, которые являлись духовными столицами мира, где разворачивались их подвиги: Киев и Новгород. Киевский цикл включает различных героев (не всегда в отношении подчиненности, часто наоборот, в виде полемического противопоставления), сгруппированных вокруг князя Владимира, называемого «Красное Солнышко». И здесь мы находим основную героическую троицу. Ее составляют Илья Муромец, Добрыня Никитич и Алеша Попович. Илья Муромец является излюбленным персонажем былин. Ему приписывают большинство деяний, о которых рассказывается во многих песнях, восходящих к XII—XVI в. и частично к более поздним эпохам. Он — «богатырь», защитник земли русской, гроза врагов, символ преданности родине и сопротивления трусливым правителям. Сын крестьянина, он не знает честолюбия и вероломства знати. Его сила спокойна, человечна, справедлива, даже если часто к ней примешивается таинственная многовековая энергия природы. В его биографии сохранились отголоски христианских апокрифов, которые приближают его к идеалу защитника Святой Руси, в соответствии с религиозными схемами православного патриотизма. Его необычайная физическая сила всегда служит справедливости еще и потому, что она не темного языческого, а Божественного происхождения. Доказательством тоголвляется чудо: до тридцати лет Илья Муромец оставался без движения в своем доме, скованный параличом обеих ног. Однажды к нему приходят святые странники (в некоторых вариантах речь идет о самом Иисусе или ангелах), которые просят у него напиться и которым он отвечает, что не может двинуться. Странники повторяют свою просьбу, и тогда Илья встает совершенно здоровым. Он тоже выпивает со странниками воды, и с каждым глотком его сила неизмеримо возрастает. Став богатырем, он совершает легендарные подвиги. Один приводит в смятение сорок тысяч воинов. Ему достаточно было натянуть лук, чтобы покусившиеся на его жизнь злодеи упали без чувств. Соловей- Разбойник, гроза всего края, подает, сраженный его стрелой. Устрашающий свист на этот раз ему не помогает (хотя от него падает на колени конь Ильи). Богатырь приносит Соловья-Разбойника связанным князю Владимиру и, наконец, убивает его. Илья сильнее, благороднее, великодушнее своего государя. Как муху, убивает он Идолище Поганое, побивает татар, но когда Владимир оскорбил его, не пригласив к трапезе, он отомстил за себя, сбив стрелой золотые маковки церквей, продал их и на вырученные деньги угостил всю голытьбу. Трагическая судьба героев не щадит и Илью, который так же, как герой северных и восточных легенд, вынужден убить собственного сына (былины, которые рассказывают об этом событии, возможно, создавались в конце XVI в. под впечатлением убийства Иваном Грозным своего сына). Добрыня Никитич не такой безудержный, как Илья. Его приключения сложнее и основаны не только на физической силе, но и на ловкости и хитрости. Добрыня - хороший оратор и тонкий дипломат. По происхождению он связан со знатью. Былины, которые его воспевают, были созданы в разные эпохи, не только в эпоху Киевского и Московского средневековья, но и в XIX в. Он главный герой борьбы со Змеем-Горынычем. Здесь нашли отражение отголоски различного тематического происхождения, а также события, в которых фигурировали, вопреки основным тенденциям древнерусского эпоса, женские образы. Добрыня берет в жены великаншу Настасью и соперничает в любви с Алешей Поповичем. Алеша Попович, образ которого, вероятно, восходит к реальному историческому лицу (упоминаемому в летописи), благородному Александру Поповичу из Ростова, в отличие от большинства богатырей киевского цикла, не так однозначен. Он убивает дракона, Змея Тугарина, но не в открытом бою, а благодаря обману. Храбрый и благородный, он в раде случаев выступает как коварный интриган, как человек ненадежный и честолюбивый. Помимо Ильи Муромца, Добрыни Никитича и Алеши Поповича, при дворе Владимира появляются странствующие рыцари из далеких стран: Чурила Пленкович, Дюк Степанович, Ставр Годинович, Соловей Будимирович. Былины новгородского цикла вводят нас в совершенно другой мир. Новгороду, в отличие от Киева, не нужны были богатыри, ищущие ратных подвигов. Жизнь города, прозванного «господин Великий Новгород», поддерживалась торговлей, конкуренцией торговцев и политической борьбой. В этой атмосфере процветают эпические рассказы о Садко и Василии Буслаеве. В судьбе Садко отразился идеал приключений, побегов и богатства, которому было привержено наиболее динамичное сословие процветающего города* противопоставленное консервативным и, главным образом, буржуазных элементов. Садко в городе - новое лицо. Из отдаленных районов Волги он приходит в Новгород, не имея никаких богатств, кроме своего благозвучного голоса и гуслей, из которых он умеет извлекать чарующие звуки. Он один пытается победить коалицию купцов. Борьба не ведется, как в киевских былинах, копьем и мечом, но разворачивается в контексте торговой успеха. Победа благоприятствует наиболее предприимчивому, который будет вознаграждена наибольшим богатством. С помощью морского царя (Садко поет на берегу озера Ильмень; в некоторых вариантах рассказа под морским царем понимается водяной царь) неизвестный чужеземец получает столько денег, что может померяться с целым Новгородом, все богатства которого он хочет купить. В некоторых былинах Садко побеждает; в других, наоборот, он терпит поражение. Здесь зарождается второй сюжет: мотив путешествий и приключений на дне морском и на сказочном Востоке. Спуск Садко во дворец водяного царя то сопровождается бурей, которая опрокидывает корабли, то на сцене появляется корабль героя-купца, выброшенный на заколдованный берег, в то время как все остальные летят в потоках, подталкиваемые попутным ветром. Напрасны драгоценные дары, которые по древнему языческому обычаю экипаж кидает в воду. Морской царь желает человеческой жертвы. По жребию выбирается имя жертвы, выясняется различными способами желание разгневанного морского владыки. Наконец, становится ясно, что сам Садко должен спуститься в бездну. Морской царь с почестями встречает Садко, любой ценой он хотел бы удержать его, он требует, чтобы Садко женился на одной из его дочерей. Герою, однако, удается бежать из плена благодаря помощи святого Николая, в честь которого он затем возведет храм в Новгороде. Триумфальное возвращение Садко в город сопровождается апофеозом его коммерческого успеха, богатства. Другой основной герой новгородского эпоса, Василий Буслаев, действует в более узких рамках. Задиристый, безрассудный, спесивый, он главное действующее лицо драк, происходящих внутри городских стен и вблизи них. Рассказы о его подвигах богаты описаниями обычаев наиболее буржуазного из русских городов. Временами певец придает ему черты одиозной личности, временами Василий почти вызывает симпатию своим буйным протестом. Его социальное положение неясно. В некоторых случаях он ведет себя как аристократ, стремящийся держать в покорности низшие сословия, в других, наоборот, он предстает как вождь городских низов, борющихся с установленным порядком. Одаренный, как и все другие герои наиболее известных былин, гигантской силой, он терроризирует город и окрестности в компании дюжины героев- бездельников. В наиболее ярком подвиге он выходит один на один против всего крестьянского населения: раздавая направо и налево устрашающие удары, он бы вызвал непоправимые потери, если бы в конце концов его не удалось остановить матери, которая сама чуть было не пострадала от бешенства своего сына. Только рассказ о кончине Василия Буслаева переносит сцену действия далеко от Новгорода. Речь идет об удаленности скорее метафорической, нежели пространственной. Василий Буслаев вместе со своей буйной компанией отправляется в Святую Землю и даже в этих святых местах ни к кому и ни к чему не испытывает уважения. Тринадцать буянов купаются без молитвы и благословений совершенно голыми в Иордане, оскорбляя религиозные чувства благочестивых паломников, которые в полной сосредоточенности совершают омовение. По дороге в Иерусалим Василий находит камень и череп. Он бросает камень и далеко, ударом ноги, отбрасывает «пустую голову», которая предсказывает ему, что он скоро сложит свою «буйную голову». Действительно* вскоре Василий снова найдет череп, разобьет себе голову, ударившись о камень, и тут же умрет. Великое поэтическое наследие русских былин, естественно, вызывает горечь у его исследователей, что такое богатство веками оставалось вне литературы. Констатация того факта, что за фасадом официальной культуры Slavia Orthodoxa таились эти многообразные по форме запасы творчества, позволяет нам не считать случайным пышный расцвет современной русской литературы, в которой слилось после многолетнего созревания тщательно разработанное стилистическое и идеологическое наследие церковнославянской книжной литературы и народной поэзии. Былины донесли до современного общества типичные приемы, которые нередко использовали поэты восемнадцатого и девятнадцатого веков. В отношении метрики отмечается спонтанное использование тонического стиха. Вообще, былины состояли из коротких четырех-, пяти-, шести- и, реже, семистопных стихов с различными тоническими длительностями в зависимости от музыкальных требований (часто эпические произведения пелись). В былинах традиционного типа различали четыре части: запев, зачин, центральную часть рассказа и концовку. Центральная часть допускала различные вариации для рассказчика, в то время как остальные обычно представляли собой более стилизованные формулы. Распространенные почти во всех русских землях вплоть до конца девятнадцатого века, былины сохранились впоследствии только в изолированных районах, в частности в северных провинциях (их занесли_сказители или скоморохи из центральной и южной Руси), куда общественные изменения доходили с опозданием. Первые фольклористы, прежде всего северные, которые собирали их с живого народного голоса, были поражены удивительной памятью рассказчиков-сказителей, повторявших тысячи стихов, никогда не записанных на бумаге, передаваемых из поколения в поколение. Некоторые из этих сказителей, например, Т. Г. Рябинина (1791-1885) и М. Д. Кривополенова (1844-1924), пользовались большой известностью.