2.1. Власть над жизнью: жизнь как «политический объект»
По мнению Вебера, распространение процесса рационализации приводит к исчезновению религиозного и морального критериев поиска самоутверждения. Исчезновение принудительного характера труда приводит к тому, что повседневная жизнь и ее потребности становятся единственной областью поиска наслаждения. Появляющееся разочарование в религии и морали приводит к выхолащиванию значения общества147. «Железная клетка», результат экспансии рационализации и одной из ее составляющих - бюрократизации, представляет собой пример современных угроз, связанных с жизнью в «управляемом» обществе. «Железная клетка» забрала у общества определенный вид энергии - энергию людей. Она предлагает готовое, соответственно обустроенное общество, в котором инициатива и непредсказуемость являются лишними. Поэтому «железная клетка» не только приводит к апатии, но и представляет собой всегда присутствующую в сознании индивидов соблазнительную возможность «передать себя» бюрократическим учреждениям и принять всевозможные предложения однозначного, раз и навсегда обустроенного общества. Таким образом, ослабление активности, вызванное «железной клеткой», связано с предлагаемой ею альтернативой решения задачи самостоятельного управления собственной жизнью и придания ей смысла148. Пример «железной клетки» описывает условия, опасные для сущности индивидуализма и демократии. В духе, аналогичном выводам Вебера, выдержаны и рассуждения Алексиса де Токвиля, касающиеся неизбежного разрастания бюрократии в условиях массовой демократии149. В соответствии с Токвилем, обратной стороной процесса демократизации и индивидуализации является углубляющаяся приватизация и апатия. Сконцентрированные, прежде всего, на собственной жизни и прибегающие к помощи бюрократии индивиды перестают быть обычными гражданами в публич ной сфере и становятся потребителями по отношению к ней150. В таких условиях политика превращается в обычное администрирование. Бюрократические институты разрастаются со времен Великой депрессии, а в пятидесятые годы становится очевидным, что черный сценарий их ожидаемых преобразований стал реальностью. Бюрократические институты служат, прежде всего, тем, кому предоставляют работу151. Интересно, что актуальная до настоящего времени критика «железной клетки» скрывает в себе два различных определения, которые по-своему удачны, хотя и взаимно исключают друг друга, но, по всеобщему убеждению, только совместно передают ощущения, связанные с жизнью в «железной клетке». С одной стороны, это ощущение вездесущности системы, абсурдной бюрократизации и чрезмерной организованности, а с другой - абсолютного хаоса, в котором заканчиваются возможности рационального действия и планирования152. Предложенное Юргеном Хабермасом толкование современных процессов является попыткой обнаружения неоднозначности результатов незавершенной, по мнению автора, модернизации153. Целостная перспектива восприятия мира, а, значит, и перспектива смысла свойственна только отживающему обществу. Различия между существующим обществом, властью и экономикой не несут методологический или познавательный характер. Это реально существующие различия. В соответствие с Хабермасом, для общества политики и денег существующее общество - это абстрактная рабочая сила и голоса на выборах. В таких условиях общество теряет свою субъективность, не влияет на себя и не воспроизводится с помощью свойственных ему процессов, ибо интеграция, социализация и воспроизводство становятся объектами администрирования. Завоевание существующего общества обществом власти и денег - это исчезновение целостной перспективы смысла. Общая перспектива, в которой проявляется смысл, заменена консенсусом и рассуждениями. Однако власть не может заставить смысл появиться, а экономика не может его купить. Эти обстоятельства способствовали исследованию вездесущности системы. Некогда независимые социальные процессы стали теперь проблемами администрирования. В то же время, вездесущность системы создает ощущение жизни в обществе, не контролируемом людьми. Происходит это потому, что даже наиболее «эргономичная» система не гарантирует ощущения осмысленности предпринятых действий, хотя узурпирует монополию на их организацию. Хабермас пишет: «Зажиточное государство должно было быть компромиссом, купленным по заниженной цене». Контроль над нарастающим кризисом состоял в передаче некоторым секторам экономики всех средств. В шестидесятые годы результаты такого администрирования современного общества и консервативная стратегия подавления нарастающего кризиса путем «сбрасывания» средств малоимущим, распространяются на всю систему. Другие авторы первопричину кризиса видят в достатке пятидесятых годов. В тех условиях рождается новый индивидуализм, отвергающий аскетизм1. Транжирство — это цель и цена нового индивидуализма. Купание в достатке, это ничто иное, как наступающее ослабление активности и утечка общественной энергии из системы. «Железная клетка» превращается в выгодную цель и удобное место для бегства из хаоса2. Книга Эриха Фромма «Бегство от свободы» - это одна из наиболее известных и наиболее пессимистических интерпретаций и прогнозов, пропитанных преклонением перед упорядоченным миром. Менее радикальные варианты толкования этих угроз связаны с концепцией бюрократического индивидуализма. Бюрократический индивидуализм относится к ситуации господства экспертов, контролирующих жизнь индивидов. Однако, как утверждает Беллах3, в этом случае трудно говорить о том, что бюрократический индивидуализм подчинил себе другие формы индивидуализма, ибо его распространение ограничено поиском традиционных форм противодействия, например, в общественной жизни. Даже если эти беспокоящие прогнозы кажутся преувеличенными, их все-таки отчасти подтверждает, а, может, даже они в какой-то мере способствуют появлению атмосферы не- 1 Hancock, Sjoberg 1972 2 Alexander 1972 3 Bellah 1985, с. 150 героической жизни в традиционном обхцестве, в котором люди руководствуются «основой комфорта» - «жалкой выгодой», о которой писал Ницше. Жизнь в «железной клетке» не только лишена героизма, ее пронизывает ощутимая атмосфера огромного несчастья, которое, несмотря на неслыханный комфорт, невозможно выразить словами. «Выгодной целью» является общество, в котором роскошь обменивается на «полное счастье», волной набегающее на любимый диван, с которого просматривается любимая телевизионная программа. Алхимию жизни заменяет чудесная, «волшебная» и полезная еда, приготовленная на удобной, стилизованной под лабораторию кухне. Волнение и одиночество теперь трактуются как «впадение в детство», и как постоянная готовность причислить себя к некоторым немногочисленным, притесняемым категориям людей154. В соответствии с Вебером, спасением от угроз, связанных с наступающей рационализацией, могло бы стать создание моральной ответственности, появление новых форм общественной жизни, эротика, возврат к Церкви и придание требуемого характера политическим действиям и научной работе155. Кроме того, Вебер разделил рациональность осязаемую и формальную и показал, что между ними, в соответствии с законом, существует не поддающийся разрешению конфликт156. Осязаемую рациональность невозможно измерить, однако, она всегда предоставляет приемлемые основания и позиции, на основе которых ценность и смысл установленных целей могут быть подвергнуты критической оценке. В частности, то, что является рациональным в одной области, может вызывать иррациональные последствия в других сферах деятельности157. Вебер, как известно, не верил в результативность и успешность индивидуальных побегов из «железной клетки». Вызванное рационализацией опустошение в обществе он интерпретировал как ситуацию, при которой воплощение определенной идеи, в конце концов, обращается против нее самой. Рационализация жизни, прежде всего, должна была увеличить независимость индивида, но в условиях посткосмологического порядка она одновременно способствовала обезличенному доминированию во многих сферах жизни. Как оказалось, рационализации собственной жизни сопутствует склонность к наблюдению не только за собой, как за объектом и инструментом собственных действий, но и за действиями других. Противоречивость и опасность, связанные с рационализацией жизни, сталкиваются в новом эго, склонном к подчинению и самоубийству158. Интерпретированный Вебером процесс рационализации и его последствий напоминает описанный Фуко процесс подчинения установленному порядку159. Рационализация и подчинение установленному порядку выполняют нормализующую функцию. Однако смысл нормализующей функции не заключается в устранении в одном случае тех, кто из-за невозможности найти себя в «капиталистическом космосе» находится в тупике, а в другом - сомнамбул, уголовников и больных. Нормализующая функция процесса рационализации и подчинения установленному порядку состоит в том, что они создают возможность для действия и сам факт создания ее направляет жизнь и стремления людей. Нормализующие функции рационализации и подчинения установленному порядку - это не приговоры, справедливые или взывающие к небу о мести, и не диагнозы, точные или ошибочные, и не выявленные патологии, со слабо скрываемой тенденцией к расширению государственного вмешательства. Нормализующий эффект рационализации и подчинения установленному порядку — это раскрытие направлений, по которым инттиииды сами, с помощью экспертов или с Божьей помощью, будут работать над качеством своей жизни, будут принимать решения о характере и размерах ощущаемого счастья, здоровья и мудрости. В данном случае не говорится о внешнем, физическом принуждении или о надоедливом уговаривании. Плодом нормализующей рационализации и дисциплины является не извращенец или уголовник, а нормальный человек, наслаждающийся перспективой счастливого вечера, проводимого на диване перед телевизором. Современная политэкономия открыла правила управления реальностью для того, чтобы рациональ ным образом управлять хаотическими, не скоординированными стихийными процессами и действиями людей. Научное управление собственной жизнью и жизнью других людей было свя - зано с уверенностью, что жизнь в соответствии с открытыми правилами просто окупит себя. Для современной власти целью рационализации жизни было «производство» жизни более хорошей, более легкой, более безопасной, более здоровой, более продолжительной и более счастливой. Создание сытого и здорового общества отображает амбиции современной власти160. Бегство от свободы в сытом и здоровом обществе заканчивается на мягком диване или на широких плечах политических хилеров161. Однако «железная клетка» дает также импульс для экспериментов и поиска новых путей самореализации. Ключевая проблема современной культуры индивидуализма, пишет Робертсон162, это вопрос: в какой степени стремление к самореализации принимает окончательный характер побега или адаптации по отношению к культуре, и насколько такое стремление облегчит поиск новых культурных форм? Однако трудно определить критерии, необходимые для оценки значения жизненных стратегий, для вынесения решения о том, являются ли они бегством или, вероятней всего, адаптацией, а также являются ли они инновационными и в какой степени. Многие стратегии и методики имеют неоднозначный характер и трудно сказать, вписываются ли они в логику существующих культурных форм или отвергают ее163. Неизменно актуальным остается сомнение: как наблюдать, к какой последовательности их отнести и как окончательно сравнить множество новых действий и возможностей, предоставленных жизнью. Отсутствие возможностей для оценки направления и развития упомянутых изменений в культуре является следствием неоднозначного характера применяемых индивидами жизненных стратегий. Большинство из них представляет собой особого рода компромисс и страховку: многие, одной ногой пробуют убежать из системы, однако, другая нога ищет прочную опору и соответствующую почву в системе164. Условия и образ жизни, примером которых является «железная клетка», указывают на присутствующую в индивидуализме, точнее говоря, присутствующую в современном индивидуализме, связанном с экспансией процесса рационализации, тенденцию к подрыву собственных условий существования. Изучение большинства стратегий и действий, в которых можно заметить мотив бегства из «железной клетки» и присущую им безысходность, позволяет сделать вывод, что «железная клетка» в восприятии индивидов не находится «где-то там» или «где-то снаружи». Многие жизненные стратегии свидетельствуют скорее о том, что «железная клетка» находится «здесь» и «внутри». Такая ситуация дает повод для изучения окружающего мира, изучения окружающих и себя. Рациональность не является нейтральным качеством. Вещи и услуги, предлагаемые рынком, формируют определенное отношение к жизни и жизненные перспективы. В конце концов, не тело, а человеческая душа комфортно располагается в удобном автомобиле165. Контр культура шестидесятых открыла ранее неизвестную силу вещей, проявившуюся не в формировании образа жизни, а в программировании человеческой жизни166. «Железная клетка» описывает условия, при которых растет вероятность выбора конформистского поведения, а личные ощущения могут быть фальсифицированы. Проблемы, связанные с «железной клеткой», касаются фундаментальных для морали индивидуализма вопросов: достоверности и надежности личных ощущений, аутентичности, возможности быть собой и возможности самореализации. Напомним, что эффективность современной политэкономии выражается в открытии путей к самореализации. Жизни, как объекту политической власти, сопутствует изучение индивидами своих возможностей и стремлений к самоутверждению и самореализации. Иными словами, эффективное и продуктивное применение современной политэкономии предполагает, что управление другими осуществляется путем создания условий, при которых индивиды сами захотят управлять собой. Характер современных отношений власти определен конкретным содержанием ее намерений, ставших стратегией - властью над жиз нью. Прежде всего, говорится о власти над жизнью в конкретном историческом периоде1. Собственно, в этом контексте наиболее цолно проявляется смысл сформулированной Мишелем Фуко концепции «власти - знания». Стремление к власти над жизнью в ее конкретном, историческом периоде пробуждает и направляет стремление к исследованиям. Процесс формирования современной власти, это, прежде всего, процесс, аналогичный процессу формирования новых научных дисциплин, исследующих различные жизненные аспекты, проявления и процессы. Современная «власть - знание» реализуется путем регулирования жизни. Она делит жизнь на мельчайшие частицы, выделяет ее аспекты, отслеживает проявления и определяет уровни ее энергии для обеспечения собственной независимой позиции относительно жизни. Конкретным воплощением такой, подчиненной порядку и рационализированной жизни как «политического объекта», становится «популяция» (народ)2. Популяция становится также важным объектом для исследований. Раскрываются характерные для нее постоянные закономерности, а также естественный и неизменный ход событий, с которыми власть должна считаться и постоянно их нейтрализовать. «Нагнетание» жизни в популяцию является очень хорошей основой для поддержания современной власти. Однако, дополняя вывод Фуко, нельзя не отметить, что этот ключевой, всенародный масштаб жизни образовался в конкретных условиях, то есть, в условиях процесса урбанизации, когда самостоятельные люди в поисках лучшей жизни становились более мобильными. Потрясающая мобильность и разобщенность не только окончательно сформировали «популяцию», но и стали ее сутью, окончательно определившей способы ее восприятия, познания и управления. Об этом свидетельствует тот факт, что такому фундаменту современной власти, которым является «популяция», присущи, кроме независимости, относительного постоянства и все более «уплотненные», постоянно открываемые субдисциплинами процессы, такие как чрезвычайная непрочность, неуверенность и постоянно присутствующая угроза распада, дегенерации и потери жизненной энергии3. 1 Foucault 1998; Gordon 1991; BurcheU 1991 2 Foucault 1995, с. 122-126 3 Gordon 1991; Baumann 1995 Планирование пространства и соответствующее размещение индивидов становятся формой достижения порядка и высококачественной жизни: отклонения от нормы и эпидемии заболеваний исключаются или жестко контролируются. Еще в XVII веке для поддержания порядка непослушных и больных просто изолировали. Сохранившаяся до XVIII века формула Главного госпиталя (Hopital G6neral) позволяла определенным образом использовать жизненную энергию, создаваемую некоторыми людьми из-за их хаотичного образа жизни. Главный госпиталь принимал подкидышей, сирот, нищих, больных венерическими болезнями, пожилых людей, немощных, калек, а также «слабоумных и сумасшедших обоего пола»1. Лечение в Главном госпитале основывалось не только на медицинских мероприятиях, учреждение должно было изменять людей с помощью упорядоченной жизни и труда. К общественным работам привлекались все, а слепые выполняли такую работу, для которой зрение было не нужно. В XVIII и XIX веках уже применяется принцип разделения. Кроме изоляции и продолжительного внешнего воздействия, наиболее важным становится «контролируемое перемещение» и сеть тюрем. Речь не идет об обучении, изменении и формировании жизненных навыков у тех, кто очутился на «капиталистической улице». Изоляция включает в систему то, что находится вне системы. Таким образом, свободных людей учат тому, как не попасть в затруднительное положение и как эффективно избегать «улицы» и тюрьмы2. Париж и Вена после «Весны народов»3 основательно перестроены. Новые бульвары создают ощущение пространства и свободы, удобны для гуляющих, и настолько широкие, что по ним всегда можно ввести войска. Так в городе проявляется «моральная архитектура» власти. Одно и то же пространство делает возможным рациональный труд и рациональный отдых, а в случае нарушений порядка - мобилизацию и введение войск. В XX веке город становится символом новой, более совершенной формы общественной жизни. В городе поддерживается «божеский порядок». Уже в начале XX века театральные постановки 0 городской жизни вызывают ощущение «краха цивилизации». 1 Podgurska-KI awe 1988 lDeleuze 2004, с. 72-73 Весна народов -революции в Европе, начавшиеся в 1848 году (прим. перев.) Город изменяет человеческую природу и человеческие связи. Рациональному порядку города придаются черты «явного безумства»167. В пятидесятые годы XX века город в очередной раз становится символом, однако на этот раз — символом упадка и кризиса. Город становится синонимом ада и критикуется марксистами, либералами, консерваторами, гуманистами, интеллектуалами и анархистами. Преступность, бандитские войны, расизм, бедность, безработица, дискриминация и насилие - это социальные факторы, создающие новый облик города, как места, в котором уже не удается нейтрализовать заразу168. В шестидесятых годах в чуде цивилизации разочаровались не только левые, но и правые. Статистики в 1968 году говорили, что 14 миллионов американских семей живет в достатке, а 60 миллионов американцев живет в бедности, 10 миллионов учатся, 5 миллионов страдает психическими расстройствами, 4 миллиона отбывают наказание в тюрьмах, 5 миллионов подтвержденные алкоголики, а 21 тысяча человек совершила самоубийство169. Призрак морального разложения и утрата биологических сил дали повод не только для исследования жизни, но и для активной пропаганды жизни с помощью государства. В начале шестидесятых годов в США были приняты несколько программ социальной реабилитации (в частности, борьба с бедностью и программа для молодежи), которые закончились абсолютным провалом. Только пропагандистский аспект деятельности государства в пользу власти над жизнью с помощью увеличения ее силы явился переломным моментом в современной политике подчинения жизни установленному порядку. С этого момента господство над жизнью состоит не в отслеживании так или иначе протекающих процессов, а в устранении и нейтрализации их неблагоприятных последствий. Управление другими и, соответственно, самоуправление принимает вид профилактики170. Можно сказать, что профилактика является основным механизмом обороны, как на уровне популяции и определения стратегии действий государственных институтов, так и на уровне индивидуальных жизненных стратегий. Этот контекст завоевания власти над жизнью с помощью рекламы жизни в очередной раз обнажает сущность подчинения установленному порядку, который не состоит в угрозе заключения в тюрьму или изоляции в клинике. С помощью пропаганды жизни современная власть открывает еще один путь к господству индивидов над собственной жизнью. Поэтому в медикализации можно увидеть программу социализации современных сообществ, особенно тех, стиль жизни которых разительно отличается от пуританского идеала. Те, кто не смог познать профилактические и успокаивающие результаты труда (женщины и городской «сброд»), были включены в систему с помощью медицинского режима. Вначале — реклама здорового образа жизни, затем, оздоровительное обучение и профилактические прививки, охватывающие всю популяцию или внушенная половине населения замещающая гормональная терапия, все это подходящее, а значит и более широкое иоле деятельности современной власти. К борьбе за «большую» и «лучшую» жизнь современная власть мобилизует всех. Это - политика создания возможностей: ответом на такую мобилизацию является личное ощущение и реальное стремление к какому -то окончательному господству над жизнью ввиду новых, появившихся возможностей довооружения в борьбе за собственную жизнь. В этом месте следует на мгновение остановиться на очевидном, хотя и парадоксальном результате процесса медикализации, о чем прямо пишет Фуко. Однако в различных интерпретациях и продолжениях его рассуждений этот парадоксальный результат медикализации связан или с негативной оценкой состояния здоровья или с ожиданиями и требованиями, как власти, так и индивидов, относительно жизни и того особого ее проявления, которым является здоровье. Очевидным результатом подчинения установленному порядку и рационализации жизни является тот факт, что уже в XVIII веке в отчетах о состоянии здоровья народа напрямую подтверждалось: «Здоровье, как нам кажется, постепенно ухудшается»1. «Нормальные», «привычные» и «естественные» болезни уступают место более «сложными» и более «коварным» болезням циви- лизации. В течение короткого времени существовало двоевластие «нормальной» и «цивилизованной» болезни. Понятно, что сельская местность была охвачена «естественными» болезнями, в то время как более сложные болезни чаще встречались у «людей из общества»171. Такой же принцип деления болезней на «простые» и «сложные» и, поэтому, «трудные для лечения», распространился за пределы Европы. Колонизаторов в Африке и Азии мучила определенная разновидность неврастении, а именно - тропическая неврастения172. Тропическая неврастения вообще не наблюдалась у аборигенов, так как примитивные условия жизни делали их независимыми от переживаний. «Ухудшающееся здоровье», несмотря на довооружение индивидов, дало повод для усиления борьбы и самоконтроля. Призрак распространяющихся «неестественных» болезней вынуждает более тщательно присмотреться к условиям, в которых они появляются. Цивилизация, порождающая новые неестественные болезни, это также, а в культуре индивидуализма и, прежде всего, иная опасность для «искусственной жизни». Поэтому «ухудшающееся здоровье» вновь возрождает спор не о здоровье, а о жизни. Искусственно созданные условия не только вызывают неестественные болезни, но и навязывают «искусственную жизнь». Очередная волна возврата к природе была рождена открытием новых, более сложных болезней. Сохранение собственной, независимой позиции по отношению к жизни разрушает ее другим образом. Кроме искусственно созданной жизни, результатом господства над жизнью является также и какая-то форма ее минимизации. Рационализация жизни приводит к тому, что она соответствующим образом приспосабливается к познавательным и техническим возможностям человека. Вопреки довооружению индивидов в их борьбе за жизнь, а также благодаря ему, новые болезни не только постоянно напоминают о существующем в медицинской сфере делении на сторонников комплексной терапии и сторонников натуральной терапии, но и становятся темой для религиозных, нравственных и газетных обсуждений, а также напоминают о безопасных и опасных вариантах жизни. Не при рода, а возврат к природе или ретроспективный образ природы стал чем-то вроде прототипа морали нового среднего класса. Новые методы контроля и самоконтроля, связанные с пропагандой жизни «упали» на подготовленную почву. Медицина, одновременно с исчезновением эсхатологического плана, должна была перенять интегрирующую и нормализирующую функции религии173. Перспективу вечной жизни заменило обещание жизни «высокого качества». Оба этих мотива могли стать взаимозаменяемыми, так как, по мнению Брайана С. Тернера, раньше они были родственными понятиями. Случаи внезапных и чудесных исцелений, а также паломничества с надеждой на выздоровление показывают, что забота о спасении души и забота о здоровье стояли на одной ступени. В то же время, близость религиозного или нравственного мотивов и медицинских мероприятий находила свое выражение в таких узаконенных проявлениях, как монастырская или пасторальная медицина. Еще в XV веке формальным требованием при поступлении на медицинский факультет было благородное происхождение174. Задолго до этого, для того чтобы стать врачом, кроме профессиональной, была необходима и нравственная подготовка. Практикуемый в протестантстве аскетизм, который поддерживался режимами питания и сексуальной жизни, также изначально носил религиозно-медицинский характер175. Наиболее существенный аспект возможностей, созданных такой перестановкой и изменением принципов социальной интеграции, то есть, перехода от религиозного порядка к порядку медицинскому, отображает концепция равноправного общества, которая раскрывает глубокий смысл той особой разновидности рационализации жизни, которой является медикализация176. Ме- дикализация не основана на насыщении населения медицинскими мероприятиями и предостережениями. Медикализация имеет силу моделирования, определяет и преобразует человеческие отношения, и проникает в созданную с помощью новой научной дисциплины психе. В посткосмологическом порядке медикализация происходит с помощью установления и опреде ления предела возможных значений ощущений индивида. Страдания, предсмертное состояние, смерть, семейные и интимные связи учитываются в процессе исследования причин, результатов и проблем, о смысле которых «в последней инстанции» говорит медицинское заключение, которым является диагноз. Светское пасторство не было бы возможным без появления новой дисциплины - психологии, с помощью которой было открыто новое, невидимое пространство олицетворения власти. Психе - эта невидимая область, которая с помощью психологии становится освещенной и видимой. Благодаря психологии наиболее сумбурные показания приобретают смысл, а ложные или недостоверные признания легко выявляются. Исповедь в ее современной форме - судебное слушание или врачебный опрос, являются классической формой связи в рационализированном с помощью медицины социальном устройстве. Медицина, право, обучение, терапия и интим создают и строят общество признания177. В таком контексте становятся понятными нападки контр культуры на экспертизу. Поэтому изначально ассиметричная связь становится как бы специально придуманной для того, чтобы размножить патриархальные, сексуальные, расовые и классовые предубеждения178. Признание - это принуждение к общению и сознательное принуждение больного или человека с отклонениями. Однако, что существенно, дознание и его узаконенный вид — признание, играет роль основной формы социализации. Понятно, что здоровье, его физическая, психическая или психосоматическая форма, личное здоровье, здоровье интимных связей характеризуются обширными проявлениями. Признание как форма социализации становится критическим моментом при распознавании аутентичного и не аутентичного существования в социологизированном варианте такого разделения. Примечательным при таком подходе является анализ Ирвинга Гофмана, касающийся исследования связанного с «клеймом». По Гофману, жизнь заклейменного концентрируется вокруг одной проблемы: когда, где и кому рассказать о своем дефекте. В традиционном обществе дознание, особенно в его каждодневной, доверительной форме, или высказывание правды о себе, является условием для исследования не только аутентичного существования, но и исследования собственного достоинства. В религиозном обществе не удается «просто так» жить с секретами. Сохранение в тайне правды о себе становится каким-то видом общественного греха или антисоциального поведения. Даже более того, является греховным поведением по отношению к себе. Раскрытие секретов позволяет надеяться на получение современного вида прощения, то есть - чуткого отношения. Однако не случайно на почве антипсихиатрической терапии ощущение принуждения к откровению связано с ощущением зависимости и страхом перед тем, что другие могут «просветить душу насквозь». Поскольку другие и так все видят, не остается ничего другого как признать свою вину. Условием здорового ощущения независимости является способность лгать и хранить свои секреты, то есть - отказ от исповеди179. Такое сохранение секретов от общества и близких играет роль свободы, имеющей наибольшее значение, которое можно себе представить в рамках традиционного общества. Свобода уже не является свободой слова из-за предательской склонности к разбалтыванию секретов, а становится свободой молчания или использованием права отказа от показаний. Изменение роли и характера экспертизы, о которой пишет Зигмунд Бауман180, связанной с заменой законодателей на толкователей, не только вписывается в логику современной политэкономии, но и укрепляет ее. Законодатель выписывал рецепты, а его пропись не оставляла сомнений в том, что нужно делать. Толкователи - современные эксперты, не являются теперь хранителями правды, так как представляемые ими «предложения», «внушения», «жизненные возможности» и «пробле- матизации» в дальнейшем должны указывать на «возможные точки соприкосновения», о которых писал Фуко. «Возможные точки соприкосновения» - это места, к которым следует внимательно присматриваться, ибо сквозь них с особой легкостью проникает болезнь, это «слабые точки», не интенсивные, но беспокоящие страхи, или все то, что, в конце концов, может привести к ослаблению защитных механизмов. Другими словами, толкование лучше служит профилактике. Общепринятый порядок предусматривал необходимость действия до момента появления заболевания. Вмешательство было обусловлено симптомами. Толкование же явно направлено на профилактику, так как его не интересует «история болезни» или история «образа жизни», которые могли привести к болезни. Как пишет Бауман: прогноз эксперта не претендует на истинность и, тем самым, соответствует одноразовому предсказанию, однако, он не устраняет беспокойство, а напротив, увеличивает его. Такая экспертиза не исключает возможность выбора среди представленных ею и часто противоречивых прогнозов. Вызывая беспокойство и принуждая к чуткости, выводы эксперта мобилизуют индивида. Эта мобилизация проявляется в поиске очередных экспертиз и их сравнении, а также в принятии на себя чувства ответственности за совершенные действия и, независимо от того, вызваны они советом эксперта или нет, становятся решениями, принятыми в данном случае лично. Чувство ответственности и чуткое отношение к новым экспертным оценкам приводят к тому, что владеющие собой индивиды с еще большим энтузиазмом усиливают действия власти. Можно сказать, что, превращаясь в «причастного», индивид делает современную власть еще более эффективной и действенной. Энергия, использованная для управления собой, является тем, что власть своими решениями не поддерживает и не сдерживает, однако, как писал Фуко, является тем, что приводит в движение эти решения. Такую же логику демонстрирует психотерапевт - классический пример толкователя. В соответствие с Фрейдом, обязательная оплата за осмотр служила не только хорошо известному интересу аналитика, но и изначально была хорошо понятым интересом самого пациента. Оплата должна защищать пациента от попадания в инфантильную зависимость от терапевта и его безответственности. Плата за осмотр обязывает пациента сохранять зрелое и трезвое отношение к лечению, обязывает его придерживаться «принципа реальности». Деньги, отданные после завершения осмотра, со всей силой своего символического, несимволического или просто экономического значения, при водят пациента к «принципу реальности», каждый раз напоминая, что здесь никто ему ни чем не обязан и здесь его никто не любит. Потраченные деньги предохраняют от соблазна отойти от управления собой и соблазна быть несмышленым ребенком, следует помнить, что, несмотря на большое сходство между пасторской беседой и общением с врачом, обязательная оплата за осмотр в «интересах обоих сторон» подтверждает огромную разницу между религиозными и медицинскими основами социальной интеграции. Признание и искупление вины в религиозном случае означает любовь, а беседа с врачом является любовью без любви или рационализированной любовью. Любимым объектом медицинской экспертизы и проблема- тизации стала семья1. Она никогда не была непосредственной и желанной целью для исследований, а скорее представляла собой инструмент, с помощью которого изучались процессы воспроизводства соответствующего изучаемого объекта, то есть, популяции2. Как пишет Фуко, насыщение семьи психологией было формой ее рационализации. Открываемые тут связи, закономерности и процессы не похожи на те, которые наблюдаются на уровне жизни популяции. Семья - это лишь инструмент для управления жизнью. Проблематизация и рационализация семейной жизни осуществлялась с учетом профилактических задач власти. Наблюдение за тем, что происходит в семье, и понимание ее психологии позволяет легче предвидеть и предотвращать то, что происходит на уровне популяции. Несмотря на то, что семья едва ли являлась средством управления жизнью, окружение ее плотной толпой экспертов в конечном итоге существенно повлияло на перемены, произошедшие в культуре индивидуализма. Рационализация семьи открыла новый этап в истории современного индивидуализма3. Первый этап - это время продвижения индивидуализма в обществе. Семья является убежищем и остается в оппозиции к суматошному миру расчетливой прибыли. В первую очередь, семья остается миром безусловного признания индивида. С миром расчетливой прибыли ее связывает только то, что она оказывает индивиду эмоциональ- JFoucault 1995, с. 97-101 1 Foucault 1995, с. 97-101 3 Lasch 1979, с. 4-7; Bellah 1985, с. 85-90 ную поддержку в его конкуренции с другими людьми. Понятно, что модель такой семьи проявлялась в определенном распределении ролей. Мужчина вел дела, противостоял окружающему миру и, поэтому, возвращался домой как бы «менее человечным»181. Как пишет Никлас Луман, роль женщины, не меньшая чем рождение детей, это оказание безусловной поддержки, приводящей к тому, что уже короткое пребывание в доме заставляет мужчину сомневаться в существовании «жестоких реалий». Все говорило о том, что триумф семьи становится приметой XIX века. Поэтому индивидуалистический подход был характерен для публичной сферы. Исключенная из процесса рационализации на первом этапе развития индивидуализма семья, не только не ослабевает, но и укрепляется. Брак по расчету заменяется браком по любви, романтическая любовь подтверждает значение семьи как убежища, однако освобождает также от правил хорошего тона и укрепляет ее «рассказами о себе». Луман пишет: ввиду того, что любовь начинает отвергать существовавшие формы общественного контроля, она принимает новый облик и воспринимается как страсть, безумство и болезнь182. Таким образом, семейная жизнь открывается для ярко выраженного индивидуализма183. Широта и аутентичность - эти основные ценности ярко выраженного индивидуализма могут практиковаться и реализовываться только в некоторых «регионах» современного общества. Возникает проблема с тем, что является личным, интимным, отвергнутым или жестоко сброшенным со сцены публичной жизни184. Утверждение современной личности как «микрокосмоса» приводит к тому, что уже в XVII веке появилась тенденция к добавлению в супружество новых эмоций: дружбы или хотя бы симпатии. Однако невозможно, чтобы новые ожидания мужчины в отношении женщины, то есть, тепло, поддержка и утешение имели какие-либо шансы на существование без атмосферы дружеского понимания. Общение в супружеской жизни становится вопросом взаимности185. Поэтому теряют свое значение внешние достоинства полюбившейся особы. В XVIII веке рассказ о красоте, богатстве, мужских достоинствах или добродетели еще мог породить любовь. Несмотря на то, что любовь становится дорогой в мир другого человека, представляемая супружеская жизнь и «юношеские» фантазии о любви к человеку, «увиденному в пролетке» или «известному по рассказам», уходят из человеческих представлений1. Однако, в общем, на первом этапе истории романтической любви ничто не предвещает требований, связанных с равноправием полов2. Социальные различия между полами набирают силу, что ярко проявляется в распределении ролей: мужчина занимается делом во внешнем мире и озабоченный возвращается домой, а женщина является ангелом-утешителем, и специализируется в роли эксперта по «вкусу»3. Однако все более очевидными становятся противоречия или сложности, присущие пуританским привычкам. Жестокая реальность приводит тому, что мужчина возвращается «менее человечным». Утилитарную версию индивидуализма представляет мужчина, а романтический вариант ярко выраженного индивидуализма стал доминантой женщины. В те времена основным мотивом читаемых романтических повествований было страдание, на которое обрекало женщину традиционное общество. Этот романтический мотив протестантской морали был упомянут Вебером и, как считает Кэмпбел, в дальнейшем часто упоминался для обеспечения целостности толкований истории капитализма. В то же время, романтическая традиция, которая была «этикой меньшинства», описывает мир супруги человека из среднего класса. Следовательно, дети среднего класса все время подвергались влиянию двух традиций индивидуализма - утилитарной и яркого самовыражения. Различие, которое связывало мужчину с утилитарной версией индивидуализма, а женщину - с традицией романтизма, не носило абсолютный характер. И в первой, и во второй традиции имеем дело с одной и той же, или похожими моделями личности - личность характеризует ее противостояние обществу. Таким образом, общество выступает тут в двух различных ролях. В первом случае — это бизнес, а во втором — правила хорошего 1 Luhmann 2003, с. 23 1 Giddens 2006, с. 43 3 Campbell 1987, с. 225 тона. Два этих конкретных качества наделяют общество «жестоким реализмом». В то время критики «капиталистического духа» писали: ничто, даже тяжкое преступление, так явно не противопоставляется поэзии, философии и самой жизни, как бизнес186. Однако в обеих традициях влияние окружающего мира однозначно является плохим, убивающим и разрушающим. В обоих этосах индивиду присуще беспрецедентное одиночество. И пуритане, и романтики тоже были привязаны к субъективному восприятию, ставшему для них своего рода тестом, подтверждающим реальность событий, происходящих в окружающем мире. Поэтому, как пишет Кэмпбелл, можно окончательно говорить о символическом аспекте пуританской и романтической морали. В романтической модели противостояния личности и общества наиболее выразительно проявляется момент перехода и различие между «количественным» и «качественным» индивидуализмом. «Количественный» индивидуализм — это индивидуализм, при котором индивид самоопределяется и идентифицируется другими с помощью своей роли и статуса в системе, понимаемой как сложение и адаптация взаимодействующих и дополняющих частей в рамках органичного целого, которым является общество или община. «Качественный» индивидуализм обуславливает исключительность индивида, исключительность, которая принуждает его к безусловной самостоятельности и не дает ему жить в согласии с обществом. Бизнес и правила приличия не только могут ранить чувствительную душу, но и стать причиной ее черствости. В условиях жестокой реальности, которую создают бизнес и правила хорошего тона, личность ищет гарантии своей «неубиваемости» и приобретает значение отдельного мира, который подчиняется собственным правилам187. Новая концепция личности автоматически меняет смысл интимных связей, которые становятся проблемой познания, подтверждения и внедрения в мир другого человека188. Романтическая любовь приводит к тому, что брак становится вопросом создания и подтверждения собственного «Я» как мира, личной свободы и самореализации189. Романтическая любовь не предполагает, но и не исключает того, чтобы связь реализовывалась по образцу современной семьи. Страсть и наличие детей окончательно стали разными понятиями1. Романтическая любовь пробуждает новые ожидания, связанные с семейной жизнью. Семья превратилась не только в убежище от жесткого общества, но и в излюбленное место для личного развития. За этим скрывается не только надежда на изменение общественных традиций, но и надежда на личную трансформацию, духовное согласие, самопознание, самореализацию, одним словом, на все. Поэтому, процесс индивидуализации в семье ускорился с помощью потребления. Предлагаемые рынком товары, услуги и реклама предназначены для членов семьи как для независимых покупателей. Потребности семьи уже не в состоянии обеспечить один телевизор и один автомобиль, а микроволновая печь становится символом демократически организованной семьи, в которой каждый питается чем хочет и когда хочет2. Так же как пуритан питала надежда на то, что семья будет убежищем, так и романтические надежды на возможность личного развития стали источником инструментализации семьи индивидами. Поэтому семья будет «просвечена» с учетом требований, легализованных новой наукой, то есть - психологией. Таким же образом, в процессе поиска убежища, поиска любви и стремления к взаимопониманию в семью проникает процесс рационализации. Как ни парадоксально, но триумф романтической любви непосредственно привел к разрушению прочных семейных связей. Связи между членами семьи становятся не очень явными и понятными. Прежде всего, очевидными и понятными становятся только личные желания. Индивид уже не может безусловно подчиняться порядку в семье. Семью дисциплинирует психология, которая делает личность эгоистичной. Рационализация семейной жизни связана также с упадком власти женщины3. Дом перестает быть «царством» женщины не потому, что этот ангел-утешитель все чаще выбирает профессиональную работу. На такое «отречение» больше всего повлиял союз со специалистами, которые поддерживают женщин 1 Bellah 19S5, с. S9 2 Китаг 1997 3 Lasch 1979, с. 10; Bellah 1985, с. 87 научными программами в сфере воспитания детей, приготовления еды и ведения хозяйства1. По мнению Лэша, раскрепощенная и освобожденная из-под власти мужа женщина попадает в новую зависимость - зависимость от экспертов. Произошло это потому, что то, что раньше было элементом текущего знания и наследуемой традицией, стало проблематизированным и теперь является объектом рационализации. Упадок «царства» женщины окончательно приводит к профессионализации роли матери2. Роль матери, подобно другим ролям в обществе, требует наличия соответствующей квалификации. Воспитание детей перестает быть вопросом материнского инстинкта. Профессионализация роли родителей четко вписывается в логику процесса рационализации. Почву для процесса рационализации семьи подготовила протестантская мораль. Эту мораль характеризует отсутствие доверия к страсти, желанию и инстинкту или ко всему тому, что могло сопутствовать хаосу, лишать самоконтроля и, в конечном итоге, лишать возможности делать выбор. Диета, секс, развлечения подлежали четкому регулированию. Научная экспертиза и различные формы семейных консультаций - это проявление усиления и узаконивания процесса регулирования семейной жизни. Однако другой стороной усиления контроля является, как правило, «производство» патологий. Ведь для осуществления контроля необходимо наличие многочисленных «точек опоры». Естественные и понятные ранее действия тематизи- руются и проблематизируются. Поэтому опека над ребенком не осуществляется «просто так». Рациональное, а, значит, и ответственное материнство не допускает возможности просто быть матерью. Семья становится излюбленным объектом исследований и одновременно с этим - источником открытых патологий: нервная женщина, холодная жена, охваченная или измученная убийственными маниями мать; муж - импотент, садист, изменник; истеричная или нервная дочь; рано созревший или перезревший ребенок, молодой гомосексуалист, отвергающий супружество или игнорирующий свою половину3. Родственные связи перестают существовать вне психологии. 1 Lasch 1979, с. 10; Turner 1984, с. 162 2 Lasch 1979, с. 117 3 Lasch 1979, с. 99 Поэтому без психологии вообще не удается понять человека. То, что человек говорит, как одевается, что делает или чего он не делает, становится понятным только с помощью психологии. В этом смысле психологизация не является тем же, что и патологи- зация. Поступки индивида становятся понятными только через травмы, комплексы, заторможенность, расстройства, отклонения или созревание, старение, характер или, в конце концов, через личность. Однако семья, а не мир конкуренции или жестокая улица, становится инкубатором физических и психических заболеваний и личных проблем, с которыми индивиды должны смириться во взрослой жизни. Последствия неправильной семейной жизни, в том числе «обычного» воспитания и кормления детей, проявляются на уровне популяции. Поэтому, управлять популяцией можно путем осуществления жесткого контроля семьи. Однако семья не является непосредственным предметом контроля. Особый вид рационализации, которым является психологизация, помогает управлять жизнью популяции1. Процесс прогрессирующей рационализации семьи четко отражает перемены, произошедшие в терапии: появляется семейная терапия, а психоаналитическая терапия в очередной раз празднует победу в новой, модифицированной версии, то есть, в варианте терапии, ориентированной на общение с объектом2. Различные заболевания не развиваются сами по себе. Причиной различных болезней является «комплекс ролей и действий» в семье. Как пишет Кристофер Лэш, семья, по мнению экспертов, становится невыносимым, уничтожающим сообществом3. Родственники становятся главными подозреваемыми в расследовании причин возникновения тяжелых и легких заболеваний, а также личных проблем индивида. При этом, патология не является следствием обычных упущений, скорее всего она возникает из-за отсутствия подготовки к тому, чтобы быть матерью. Мать - шизофреничка, чрезмерно заботливая мать, агрессивная мать и доминирующая мать, вот основные типы непрофессиональной матери. При таких обстоятельствах становится понятным утешение, о котором на страницах «Истории сексуальности» гово- 1 Foucault 1991а 1 Killingmo 1995, с. 185 3Lasch 1979, с.147, 150-157 рит Фуко: «Не жалейте, дети, о том, что вы не сироты». Уже в конце XIX века не оставалось ничего другого, как объявить о кризисе семьи. Таким образом, «родственность душ», связанная с выбором индивида проявившемся в стремлении к самореализации, оказалась не только более желанной, но и более естественной и рациональной чем кровные узы.