Вытеснение зла в современной социальной науке

как уже отмечалось ранее, современная социальная наука воспринимает культуру как состоящую из ценностей, которые устанавливают достойные всяческого почтения общие (general) обязательства, а нормы - как устанавливающие конкретные (specific) моральные обязательства стремиться к добру.

Исходя из этого отождествления ценностей с добром, как специалисты в области социальных наук, придерживающиеся господствующего направления, так и критики культуры утверждают, что разделяемая приверженность ценностям имеет положительное значение и благотворна для общества. Функционализм являет собой самый поразительный пример данной тенденции, а Толкотт Парсонс является классическим его представителем. По Парсонсу, интериоризация ценности приводит не только к социальному равновесию, но и к взаимному уважению, солидарности и сотрудничеству. Если общие ценности не интериоризируются, то социальная система не

регулируется ценностью, и вероятными результатами такого положения дел являются социальный конфликт, принуждение и даже насилие[166]. В этой социологической версии республиканской традиции Парсонс следует за Дюркгеймом раннего и среднего периода, который полагал, что разделяемые ценности необходимы для солидарности и здоровья общества.

Так как в социологическом фольклоре функционалистская теория «равновесия» так часто сталкивалась с более критической теорией «конфликта», стоит задаться вопросом, является ли в действительности функционализм Парсонса единственной виноватой стороной в этих столкновениях. Предложили ли теоретические альтернативы функционализму действительно другой подход к проблеме зла? Рассмотрим, например, то, как Карл Маркс теоретически осмыслял порочную суть капитализма. Он не указывал на социальные последствия дурных ценностей, а утверждал, что капитализм разрушил самую их возможность. Как он весьма красноречиво заявил в «Манифесте Коммунистической партии»: «Все сословное и застойное исчезает, все священное оскверняется». Структурное давление капитализма порождает отчуждение и эгоизм; они, в свою очередь, вынуждают к инструментальному и стратегическому подходу к деятельности, который подавляет ценности и разрушает идеалы. Так как материализм разрушает нормативность, исчезает возможность для совместного понимания, солидарности или общности. Только после того, как социализм устранит разрушительные силы капиталистической конкуренции и алчности, станет возможной приверженность ценностям и расцветет солидарность.

Представление о том, что не ценности зла, а отсутствие ценностей создает плохое общество, продолжает влиять на неомарксистов ранней Франкфуртской школы. Для Макса Хоркхаймера и Теодора Адорно (например, 1972 [1947]) поздний капитализм устраняет подлинные ценности.

это совершенно случайный набор выразительных символов, подвергающихся постоянному манипулированию в соответствии с материалистическими потребностями. Хотя поздняя теория этики дискурса Юргена Хабермаса избегает такого рода механистичности и редукции, она все равно строится вокруг прагматического представления о том, что порождаемая в процессе коммуникации приверженность ценностям ведет к взаимному пониманию, терпимости и солидарности.

Апофеозом такого «критического» подхода к злу-как-отсутствию-ценности - злу как вытеснению культуры властью - является трактовка Холокоста, предложенная Зигмунтом Бауманом в его получившей высокую оценку книге «Современность и Холокост» (1989). Он пишет о том, что учиненный нацистами геноцид был по большей части оставлен без внимания социальной теорией, и утверждает, что данный факт подразумевает тревожные выводы в отношении любой положительной оценки современности. В этом отношении Бауман прав, но прав по неправильным причинам. Он приписывает социальное зло Холокоста не мотивированному культурному действию, а эффективности нацистской бюрократической машины убийства. В его объяснении нет указания на то, что этот геноцид был также вызван оценками зла, общими репрезентациями оскверненного другого, которые были в культурном отношении основополагающими для Германии и ее фольклорных и романтических традиций, и конкретной репрезентацией другого-еврея, которая изначально присутствовала не только в немецком, но и в христианском обществе. Но только если тщательно обдумать такое допущение, можно увидеть в

Холокосте преднамеренное действие, нечто желаемое, а не просто навязанное, можно распознать в нем событие, которое действительно произросло из систематических тенденций в культуре современности. Представляется важным как в нравственном, так и в эмпирическом отношении подчеркнуть вместе с Даниэлем Гольдхагеном (1996), что нацисты и их сторонники-немцы желали убивать евреев[168]. Они очень старались сделать иудаизм символом зла, и в свою очередь уничтожали евреев, чтобы очиститься от этого зла. Акт убийства миллионов евреев и людей нееврейского происхождения во время Холокоста необходимо рассматривать как нечто ценимое, как нечто желаемое. Это было злое событие, движимое не отсутствием ценностей - отсутствием, порожденным разрушительной колонизацией жизненного мира экономическими и бюрократическими системами, - но наличием омерзительных ценностей. Эти оскверненные культурные репрезентации были такой же неотъемлемой частью целого, как и положительные идеализации, исключительно на которых эти репрезентации якобы и покоились.