Глава 4. Теоретические основы представлений о социальном взаимодействии в современной социологии
Как уже было сказано, в качестве фундаментального основания конституирования социальной реальности и социального пространства как формы ее организации в социологии принимается социальное взаимодействие. Оно представлено в двух базовых модальностях — функциональной и символической. Структурно-функционалънаятрактовкасоциалъноговзаимо- действия. Начиная с работ Б. Малиновского и А. Рэдклифф-Брауна эта теоретическая позиция была — и теперь остается — доминирующей в социологическом анализе совместной активности людей. С самого начала порождение функций, связи между ними, проявляющиеся во взаимодействиях людей, соответствующие образования, или институты, обосновывались двояким образом. С одной стороны, они выводились из необходимости удовлетворять человеческие потребности и запросы. С другой — из адаптационных императивов, связанных с поддержанием социальных связей и отношений. Истоки первого направления обнаруживаются в работах Б. Малиновского; второго — в исследованиях А. Рэдклифф- Брауна. Концепция функции подразумевает антропологические предпосылки взаимодействия людей с окружением, причем, не только в экологическом, но и в социокультурном измерениях. Особое внимание в этих теоретических рамках уделяется технологиям и инструментам, порождаемым и используемым в процессах интеракции. Они рассматриваются как посредники, которые делают возможными координацию и интеграцию действий, направленных на удовлетворение потребностей и запросов людей, на поддержание обеспечивающих его социальных целостностей. Наиболее развитая форма структурного функционализма выражена в концепции социальной системы. Она широко представлена в социологии такими фигурами, как Т. Парсонс, Р. Мертон, Э. Шилз, М. Леви, Д. Белл и др. Соответствующие теоретические принципы использовались и в антропологии (для интерпретации процессов адаптации: к природному окружению в рамках неоэволюционизма, к социокультурному — в психологической антропологии). Более того, начиная с 60-х годов XX в. в социальных науках системная трактовка общества и культуры стала доминирующей. Представление о социальном действии. Понятие социального действия подразумевает совместную активность людей, представленную через цели, средства, условия и результаты ее реализации и направляемую определенными интенциями. Составляющие ее акты могут быть элементарными и составными, разграниченными и перекрывающими друг друга в зависимости от содержания процесса взаимодействия. Из этих элементарных единиц формируются отдельные функциональные образования, устойчивые и нормативно установленные объединения которых называются институтами. Организованность и эффективность интеракций в этих условиях определяется качеством действий, которые Т. Парсонс разделяет на инструментальные и неинструментальные. К первым он относит те, что базируются на рациональных основаниях. Вторые носят импульсивный, реактивный характер. Они различаются в соответствии с содержанием побуждений. Ценностно-ориентированные действия структурируются культурно установленными стандартами и нормами и ранжируются в соотнесении с ними. Мотивационные стимулируются интернализованными, заученными желаниями, интересами, запросами. По функциям Парсонс подразделяет их на несколько форм: —когнитивные, соответствующие формированию представлений; —катектические, связанные с осуществлением желаний, влечений; —оценочные, направленные на достижение морально санкционированных результатов. Такая дифференциация действий теоретически обосновывает не только разнообразие форм и содержания процессов взаимодействия, но и внутреннюю неоднородность каждого из них. На идеально-типическом уровне Парсонс представляет реализацию всех этих типов действий в рамках социальной системы через бинарные позиции Эго и Альтер, которые в рамках нормативно установленных социальных систем находятся в отношениях дополнительности. Разнообразие составляющих таких диад отображено в понятии социальных ролей, определяемом через наборы выделенных категорий действий, правил их реализации, пределов возможных вариаций. Оно характеризует наборы функций, значение которых обусловливается характером системного целого. В контексте взаимодействия динамические связи между ролями можно рассматривать как механизмы поддержания его в интегрированном состоянии. Если первоначально с точки зрения теории действия в рамках социальной системы понятия роли и актора по содержанию совпадали, то позже их пришлось разделить. По мере применения идеальнотипической модели в разных исследовательских контекстах стало очевидным, что исполнение социальной роли отнюдь не означает полной причастности индивида к ней. Уже потому, что ролевые обязанности многообразны и диффузны и каждый индивид выполняет целый ряд ролей, в своих взаимодействиях он никогда не оказывается в сети безоговорочных обязательств. Отсюда несовпадение понятий личности и выполняемых ею социальных функций, тот концептуальный зазор, который допускает функциональную автономию личности в рамках любой социальной системы. Соответственно в этих рамках следует принимать во внимания два аспекта ее существования. В качестве актора она выполняет социально значимые действия, которые контролируются другими участниками взаимодействия в соответствии с нормативно-ролевыми предписаниями. Но в своей целостной воплощенности она обладает потенциалом и возможностями, выходящими за пределы любой социальной системы, и участвует в них лишь частично. Это расхождение определяет область порождения изменений и инноваций, подлежащую сложившимся и конвенционально установленным социальным системам. Нормы и дополнительность в контексте социального взаимодействия'. Рассматривая механизмы нормативного поддержания равновесия социальной системы, Т. Парсонс обращается к концепции дополнительности функций и ожиданий во взаимодействии Эго и Альтер. Как отмечает Э. Гоулднер, он трактует это понятие как взаимную дополнительность, хотя такое отождествление неправомерно при допущениях, что сами нормы суть производная социальных интеракций и что существует функциональная автономность акторов. 'См.: GouldnerA. Ор. ей. Р. 213 — 218 Взаимная дополнительность предполагает: то, что Эго определяет как свои права, считается обязанностями Альтер, а то, что Альтер полагает как свой долг, Эго рассматривает как свое право. Согласно Парсонсу, такие отношения устанавливаются при условии, что стороны разделяют общий моральный код. Дополнительность же в этих терминах, подчеркивает Гоулднер, предполагает нечто иное: в условиях взаимодействия каждая сторона имеет свои права и обязанности. Оба вида структурирования совместной активности в ходе интеракции могут нарушаться. В первом случае Альтер может не признавать своим долгом права Эго, либо Эго может отказаться считать своими обязанностями права Альтер. Во втором — участники взаимодействия могут не считаться с автономностью прав и обязанностей друг друга. Даже при допущении о взаимном воздействии различными оказываются его степени. Неоднозначность взаимозависимости и зависимости от системы в целом становится важным фактором вариаций или изменений ее состояний. Таким образом, система не сводится только к ее равновесному состоянию, и интеграция ее функциональных единиц характеризуется неустойчивым балансом сил и, следовательно, напряженностью. В каждый период времени степень интегрированности системы определяется соотношением устойчивых и неустойчивых объединений групп интересов между собой и с властными структурами, равнодействующей их взаимных давлений, переговоров и компромиссов. Принятые в рамках системы моральные нормы и ценности в какой-то степени ограничивают их поведение в ситуациях торгов. Однако соображения групповых интересов нередко расходятся с провозглашаемым этосом и оказываются более сильными динамическими факторами, влияющими на характер взаимодействий участников. Соответственно выявление разделяемых социальных норм и культурных ценностей отнюдь не достаточно, чтобы судить об интегрированном состоянии системы, поскольку их вербальное признание не означает обязательного следования им на уровне интеракций. Они далеко не всегда уменьшают и регулируют напряжения между тенденциями к интеграции и к автономизации тех, кто составляет социальную систему. Чаще всего это лишь показатели, устанавливающие их культурные пределы. Согласно Гоулднеру, сама природа норм такова, что через них выражаются социальные напряжения: они возникают как конвенциональное определение и «связывание» реальных и потенциальных конфликтов. Длительное время в рамках структурного функционализма считалось, что моральные нормы поддерживают целостность социальной системы. Они осваиваются в процессе социализации, а затем используются в ситуациях социального взаимодействия «автоматически». Сегодня фокус внимания сдвинулся к определению интеракционных механизмов поддержания моральных норм как таковых. Тем более, что представление об аномии, разработанное Э. Дюркгеймом, указывает на то, что они не вечны и могут нарушаться в массовом масштабе. В этом случае, считает Гоулднер, и возникает необходимость разделить понятия взаимной дополнительности и дополнительности, имея в виду, что последняя мобилизует эгоистические побуждения и закрепляет их в культурно установленных, в том числе нормативных формах. Моральные нормы и отношения «власть — подчинение». Один из социально значимых способов подержания моральных норм объясняется с помощью механизма власти в смысле могущества, силы. (Далее будут употребляться все три понятия.) Когда существует значительное неравенство в распределении силового потенциала, — а оно присутствует всегда, — в рамках социальной системы неизбежно возникают отношения эксплуатации. В этом случае более могущественный может принуждать более слабого следовать моральным нормам, не вознаграждая его за это должным образом. В рамках сложившейся ранее версии структурного функционализма силовой потенциал (власть) как фактор поддержания равновесного состояния системы рассматривался в особом ракурсе. Акцент ставился на ограничениях, налагаемых на его использование моральным кодом. Позже было признано, что такого рода сдержки нельзя считать ни единственными, ни наиболее действенными. В том числе и для равновесного состояния системы. При дифференциации использования силы следует обращать внимание на то, как одни акторы контролируют других в этом отношении. Так, если взаимодействие направлено на удовлетворение запросов, прямо не относящихся к достижением властных позиций, мораль не допускает чрезмерных диспропорций в проявлениях могущества. В противном случае силовые состязания не только не ослабляются моральными нормами, но последние используются участниками борьбы для оправдания ее правомерности. Исследования постколониальных и глобальных процессов показали, что дифференциация властных полномочий не ведет ни к моральному консенсусу, ни к взаимодополнительности функциональных отношений, ожиданий, вознаграждений. Напротив, она несет в себе потенциал внутисистемных напряжений. Правда, стабильность и целостность системы при этом могут сохраняться, пока соответствующее распределение легитимизировано или морально санкционировано, т. е. власть наделяется авторитетом. Концепция функциональной автономии. Такие представления о функциях институциональных норм в регулировании взаимодействий в рамках социальных систем базируются на допущении как взаимосвязанности, так и функциональной автономности их участников. Предполагается, что в этих процессах степень их взаимной зависимости и независимости (автономии) варьируется. Жизнеспособность одних может целиком или по большей части зависеть от таких отношений; другие удовлетворяют в их рамках лишь отдельные нужды. В первом случае речь идет о высокой, а во втором — о низкой степени функциональной автономии. Система, таким образом, может быть определена как группа взаимодействующих акторов с их переменной зависимостью друг от друга. За этим кроется допущение, что социокультурная реальность не является тотальной единой целостностью. По шкале системности отношения между ее составляющими могут варьироваться от полной взаимосвязанности до полной независимости. Дополнение структурно-функциональной теории концепцией функциональной автономии имело серьезные познавательные последствия. Во-первых, стало возможным рассматривать социальную систему по крайней мере в двух разных ракурсах. Если в центре внимания находится ее целостность, то предметом изучения становятся устойчивые, непрерывные, тесные взаимодействия между ее компонентами и механизмы, унифицитууюгцие их форму и содержание. Переход к представлению об относительной независимости ее составляющихдруготдругаподразумеваетакцентпавероятностных, проблематичных аспектах их взаимозависимости. Открывается возможность изучать не только внутрисистемные, но и внешние взаимодействия входящих в нее индивидов и групп. Эти единицы трактуются теперь не просто как части единого целого, но и как имеющие самостоятельную социальную значимость. Их реальность не определяется только принадлежностью к определенной системе. Во-вторых, когда система рассматривается лишь в равновесном состоянии, изучаются интеракционные механизмы, сохраняющие ее целостность и взаимозависимость ее частей. Концепция функциональной автономии предполагает выявление механизмов взаимодействия, которые способствуют поддержанию самотож- дественности каждой из них. Это может сопровождаться снижением степени их взаимозависимости, ростом сопротивления давлению в сторону равновесия и интеграции. Иными словами, с точки зрения этой концепции внутри системы действуют две противонаправленные силы. Одна из них — тенденция участников взаимодействия сохранять и даже расширять круг возможностей реализовать собственные интересы и запросы, т. е. сопротивляться полной включенности в систему. Другая — тенденция акторов, отвечающих за поддержание ее целостности, к более полной интеграции других, к сокращению степени их функциональной автономности. В связи с властными позициями в рамках системы возникают 12 В особые проблемы. Их носители обычно отождествляют себя с системой в целом (представители государственных структур — с обществом в целом, церковные чины — со всеми верующими, идеологи — с системой ценностей всего общества) и действуют соответствующим образом. В то же время у них есть собственные интересы, в том числе связанные с поддержанием автономии функциональных единиц, к которым они принадлежат, и своей собственной. Подобная двунаправленность порождает постоянную напряженность в отношениях между такими агентами и остальными и нередко приводит к социальным конфликтам. При всей инструментальной полезности трактовок социального взаимодействия в рамках структурного функционализма здесь остается ряд до сих пор нерешенных проблем. Прежде всего, все процессы, происходящие внутри системы, интерпретируются только с точки зрения поддержания ее целостности. Проявления тенденций к функциональной автономии трактуются как отклонения или дисфункции, и основная задача видится в отыскании механизмов их интеграции в систему или нейтрализации. Далее, недостаточное внимание уделяется формам и содержанию интеракций. В результате теоретическая модель остается в большей мере статичной, чем динамичной, фиксирующей структуры, а не процессы. Наконец, при условии, что в рамках теории используются понятия функций, норм, ценностей, в сфере внимания находится их инструментальный аспект и за ее пределами остается семантический. Соответственно не учитывается важный аспект социокультурной динамики, связанный с изучением того, как модификации их смыслов и значений влияют на социально-структурные изменения. Феноменологические представления об интеракции. В рамках социологии существует еще одно теоретическое направление, связанное с изучением социального взаимодействия и базирующееся на феноменологических основаниях. Основная проблема здесь заключается в том, чтобы преодолеть расхождение между представлением об индивидуальном сознании как конституирующем принципе в отношениях человека с окружением, с одной стороны, и очевидным наличием общей для людей социальной реальности и разделяемых смыслов и значений ее компонент — с другой. Иными словами, центральным оказывается вопрос, как вопреки изначальной субъективности мировосприятия возможна общность представлений об окружении у множества индивидов, или как формируется и поддерживается интерсубъективность. В этом случае предметной областью изучения становится тот уровень социальной реальности, где коллективно разделяемый опыт воспринимается как изначально данный и не подлежащий сомнению. Считается, что этот мир феноменов присутствует в сознании непосредственно и очевидно, до всяких логических умозаключений. Из этой своего рода «субстанции» в соответствии с зако номерностями познания формируются представления об окружении, которые всегда интенциональны, т. е. рождаются по каким-то причинам и для каких-то целей. Соответственно в рамках феноменологической социологии смыслы и значения социальной реальности вырастают из первичных интенций и «разделяемых всеми» значений, которые определяют ее организацию в ходе совместной практики людей. В соответствии с такими теоретическими предпосылками представления об интеракции базируются на следующих допущениях: —существует исходно значимый для всех разделяемый опыт, который можно обнаружить путем феноменологической редукции, т. е. «взять в скобки» все, что находится вне сознания, и свести индивидуальные вариации переживаний к фундаментальному уровню; —такой реальности соответствует «естественная установка» (по А. Шюцу), т. е. непосредственное отношение к окружению, обусловленное пребыванием людей в «жизненном мире» и культурно не оформленное; —из этих двух посылок следует возможность согласования установок и понимания разделяемого опыта, которая реализуется в процессах интеракции и порождает пространство интерсубъективности. Следует подчеркнуть, что во всех теоретических построениях подобного рода взаимодействие и порождаемая им реальность трактуются в терминах сознания и производных его активности — разделяемых символических репрезентаций. Это «символический интеракционизм» в самом широком его понимании. Механизмы интеракции и интерсубъективность. Краткое описание механизмов взаимодействия в их феноменологическом истолковании можно обнаружить в статье А. Шюца «Структура повседневного мышления»83. Как и в представленной выше структурно-функциональной модели, здесь в качестве исходной идеаль- но-типической единицы анализа принимается диада «Я — Другой» («Эго — Альтер»), Однако отношения между ее составляющими рассматриваются совершенно в ином, не функциональном, но коммуникативном ракурсе. Кроме того, речь идет о формировании и поддержании не институциональных, но межличностных отношений. Базовыми механизмами взаимодействия, делающими возможными разделяемость, интерсубъективность единиц, используемых участниками, и одинаковое понимание их значений, Шюц считает «обмен перспективами» («взаимность перспектив») и «совпадение систем релевантности». В первом случае речь идет о том, что, поме нявшись местами и точками зрения, участники придают ситуации и всему, что происходит в ее рамках, одинаковые значения. Во втором предполагается, что, оказавшись в определенной ситуации, оба будут определять ее сходным образом и выбирать для достижения соответствующих ей целей одни и те же средства. Соответственно становится возможной координация «коммуникативных актов», которыми обмениваются «Я» и «Другой», превращающая их в определенный осмысленный процесс. Следующим важным механизмом интеракции, выводимым из рассуждений Шюца, следует считать типизацию. Ее можно представить в двух аспектах. Во-первых, формирование типичных представлений. «Взаимность перспектив — по его мнению — ведет к формированию такого знания, которое выступает как знание „каждого" [как то, что знают все], оно представляется объективным и анонимным»84. Иными словами, в ходе коммуникации ее единицы перестают быть уникальносубъективными и обобщаются в определенные типичные категории. Во- вторых, отнесение участниками друг друга к определенному личностному типу. Согласно Шюцу, «Я» может понять «Другого», только основываясь на самоидентификации, на собственном опыте, в том числе типологическом. Исходя из этого, каждый в контексте интеракции приписывает действиям другого те мотивы и значения, которые известны ему по собственным переживаниям или как характерные для определенного личностного типа. Наконец, следует отметить механизмы, способствующие формированию категорий «Мы» и «Они». Совместным пребыванием и при обмене перспективами «Я» и «Другой» порождают разделяемую ситуацию «здесь и сейчас», где нет места индивидуальной рефлексии и стороны имеют дело только с тем, что происходит с ними в настоящем. «Это настоящее, общее для нас обоих, есть чистая сфера Мы. Мы соучаствуем безо всякой рефлексии в живой одновременности Мы... Мы не можем схватить наше собственное действие в его актуальном настоящем, а постигаем лишь те его моменты, которые уже прошли. Но действия другого мы переживаем в их живом свершении»85. Таким образом создается пространство интерсубъективности, где коммуникация становится не просто возможной, но и эффективной (с точки зрения достижения взаимного понимания). Здесь объединяются «со —общники», образующие «Мы —отношения», хорошо знающие друг друга, позволяющие себе проявлять свою уникальность. К категории «Они —отношения» обращаются, когда речь идет о «современниках», уникальные биографии которых неизвестны или не имеют значения и по ведение которых интерпретируется в терминах типизации. «Мы» воспринимают «Они» как идеальный тип, и в соответствии с этим строятся взаимодействия между ними, которые носят опосредованный характер. Но следует подчеркнуть, что и в этом случае медиаторами оказываются разделяемые (типичные) представления и их символические репрезентации. Иными словами, и такого рода отношения осуществляются в пространстве интерсубъективности. Идеи А. Шюца стали основополагающими для всего направления социологии повседневности — от П. Бергера и Т. Аукмана до последних работ И. Гофмана и сравнительно недавних Э. Гидденса. Однако до сих пор пространство интерсубъективности описывается в самых общих терминах и остается теоретически неструктурированным. А что касается представлений об интеракциях, то ни формы, ни типичные последовательности и содержание соответствующих процессов пока до конца систематическим образом не осмыслены. С о циальноевза имоде й ств и евконтекстекон цепции структурации. Своеобразным синтезом модифицированных версий институциональной и феноменологической социологии стала концептуализация социального взаимодействия в рамках теории структурации Э. Гидденса. Он исходит из положения, что структурные свойства социальных систем существуют в постоянном воспроизведении общественных практик, не выводимых напрямую ни из интенциональности акторов, ни из институциональных структур. Исходные допущения об интеракционной природе социальных порядков. В этих теоретических рамках представления о совместной активности людей и ее динамических последствиях базируется на совокупности исходных допущений, определяющих предметную область изучения темы: — люди совместно производят и воспроизводят социальные порядки на основании практической реализации тех знаний и навыков, которыми они располагают и разными способами используют в процессах взаимодействий и коммуникаций; — в то же время они создают эти порядки не в соответствии с рационально выстроенным планом, но в контексте интеракцион- ных процессов и их непредвиденных последствий; при этом формы совместной активности и их вариации ограничены неосознаваемыми, принимаемыми как данное условиями существования; — структурирование совместной активности людей производится и воспроизводится в ходе рутинной повседневной практики. Однако это не означает, что речь идет только об ограничениях, налагаемых на действия людей: структуры также создают возможности для их вариаций и модификаций. Исходя из этих допущений, Гидденс обращается к понятию социальной системы, которое интерпретирует отличающимся от структурно-функционального образом. У него такую целостность составляют размещенные в определенных пространстве и времени практики, взаимозависимость которых организует действующих индивидов в группу. Это означает, что агенты занимают определенные позиции по отношению друг к другу, выражаемые в их социальных идентичностях или ролях. Таким образом, как и в рамках структурного функционализма, социальная система трактуется как структурированная целостность, состоящая из совокупности единиц, каждая из которых наделена своими правами и обязанностями. Однако дальше начинаются отличия. Социальную систему Гидденс рассматривает с точки зрения организации социального взаимодействия. Это воспроизводящаяся общественная практика, воплощенная в упорядоченные взаимосвязи и взаимозависимости индивидов и групп. Такие отношения, несмотря на свойственные им структурные свойства, не следует отождествлять со структурами как таковыми. Далее, в организованной совместной активности людей Гидденс косвенным образом проводит различие между взаимодействием и коммуникацией. Это следует из его концептуализации правил, которыми она регулируется и которые предполагают реализацию «методических процедур» социального взаимодействия. В этом качестве они регулируют, с одной стороны, производство значений, а с другой — способы совместной социальной активности. Соответственно различаются использование правил и их формулирование. Причем, умение действовать не предполагает обязательных навыков четкого изложения, по каким правилам они осуществляются. И еще одно важное отличие. Гидденс придает особое значение эмерджентным, или непреднамеренным последствиям взаимодействий и коммуникаций в рамках социальной системы. Они оказывают влияние на процессы, обусловливающие воспроизведение структурных характеристик системной целостности, а также обеспечивающие ее интеграцию, и могут порождать социальные противоречия и конфликты. Первые в трактовке Гидденса отличаются от общепринятого представления о «функциональной несовместимости» элементов системы. Он считает, что это «оппозиция или дизъюнкция структурных принципов социальной системы, где эти принципы действуют в рамках друг друга, но в то же время противоречат друг другу». Вторые он рассматривает как особую1 форму социальной практики, которая представляет собой борьбу между акторами в контексте властных отношений. Формы социального взаимодействия. В своих работах Гидденс выделяет два состояния социальной системы — интегрированное и конфликтное, — из которых можно вывести соответствующие формы социального взаимодействия. Состояние интеграции обеспечивается действием институциональных принципов воспроизведения системной целостности: — действие причинно-следственных замкнутых связей («каузальных петель»), обеспечивающих гомеостазис системы; — саморегуляция системы за счет действия механизма обратной связи, обеспечивающей фильтрацию информации в процессе взаимодействия с окружением; — саморегуляция посредством рефлексии тех, кто составляет систему, относительно ее состояний и возможностей (саморефлексии). Первые два принципа совпадают с теми, что определяют гомеостазис системы в рамках структурного функционализма. Последний ближе к феноменологической трактовке поддержания совместной активности людей. В свете этого можно рассматривать соответствующие процессы внутрисистемного взаимодействия. Действие гомеостатических каузальных петель обусловлено взаимозависимостью индивидов и/или групп, составляющих систему. Речь идет о том, что изменение формы или содержания взаимодействий и коммуникаций в одной из ее компонент может стать причиной таких событий, происходящих в рамках других, которые нарушают их ранее сложившуюся рутинную последовательность. В свою очередь это влияет на форму активности инициатора изменений таким образом, чтобы вернуть ее к исходному состоянию. Согласно Гидденсу, этот важный принцип обусловливает действие простейших механизмов воспроизведения социальной системы. Процессы саморегуляции, основанные на действии механизмов обратной связи, направлены на контроль над изменениями сложившихся в рамках системы динамических форм. Взаимодействия с окружением тех компонент системы, которые составляют «контролирующие информационные фильтры», направлены на то, чтобы отбирать и пропускать вовнутрь полезные для нее воздействия и блокировать нежелательные. Задача акторов, занимающих такие позиции, состоит в том, чтобы регулировать общие условия воспроизведения системной целостности, Они делают это, стимулируя либо сохранение, либо изменение рутинных паттернов совместной активности. Деятельность, направленную на построение и применение механизмов контроля над внутрисистемными взаимодействиями и коммуникациями, Гидденс называет рефлексивной саморегуляцией. Она содержит две компоненты. Первая из них — это осознанное отслеживание (рефлексивный мониторинг) процессов, происходящих в рамках системы. Вторая — контролируемое воздействие одних членов системы на других в целях либо поддержания целостности системы, либо улучшения собственного по ложения в ее рамках. Иными словами, в этом случае происходит целенаправленное усиление действия механизмов обратной связи. Взаимодействия, направленные на интеграцию системных компонент, как правило, осуществляются, согласно Гидденсу, в рамках «легальнорациональных» институциональных организаций. Когда же представители определенных групп, составляющих систему, начинают отстаивать собственные интересы, социальная мобилизация приобретает внеинституциональный характер, как это происходит в случае формирования социальных движений. Иными словами, институциональные организации и социальные движения представляют собой две зоны социального пространства, где «в современном мире приводится в движение рефлексивное знание о социальной жизни»86. Другим базовым состоянием социальной системы Гидденс считает конфликт. Его необходимым условием является наличие социальных противоречий. Они неизбежно возникают в процессах взаимодействий, направленных на воспроизведение социальных порядков. Это происходит из-за непредвиденных последствий совместной активности людей, объединения которых характеризуются не только взаимосвязанностью, но и определенной степенью функциональной автономности. Однако связь между этими понятиями неоднозначна. Противоречия не приводят к открытым столкновениям при следующих условиях: —если акторы не осознают наличия глубоких социальных расхождений и вызываемых ими общественно значимых проблем, а также своих возможностей в их преодолении; —если такие противоречия рассредоточены в социальном пространстве, т. е. их носители не находятся в непосредственных взаимодействиях. Наслоение же противоречий и их осознание ведет к публичным столкновениям акторов, к их открытой борьбе, сопровождающейся попытками взаимных «направленных подавлений». Обе ситуации активизируют формы интеракции, нарушающие рутинный ход событий и чреватые изменениями. При изучении такого рода движущих сил социокультурной микродинамики Гидденс предлагает исходить из следующих базовых допущений: —действия осуществляются людьми, и их следует изучать в соответствии с теориями, репрезентирующими индивидов или группы как носителей определенных социокультурных характеристик; —социальные взаимодействия осуществляются в определенных зонах социального пространства вокруг конкретных типов искусственных объектов (артефактов); — социальные взаимодействия могут быть направлены на поддержание или изменение существующих социокультурных порядков; в любом случае разные группы людей могут либо вмешиваться в существующее положение дел, либо воспроизводить его. Таким образом, в теории Гидденса есть все указания на то, что успешное изучение микродинамических процессов, происходящих в обществе и влияющих на воспроизведение или изменение его состояний, возможно только при их локализации в социальном пространстве и определении характера отношений между реализующими их субъектами. В то же время ни он, ни кто-либо другой не предложили общих теоретических моделей, представляющих «идеальные типы» как социального пространства, так и форм взаимодействия, которые можно было бы использовать для описания процессов, происходящих в разных локусах, и определения их социокультурных последствий. Проблемнаяситуацияисоциальноевзаимодействие:важность взаимосвязи понятий. Представленные теоретические концепции социального взаимодействия свидетельствуют о необходимости проследить его порождение, специфичные формы, способы реализации, последствия для акторов. При рутинных интеракциях все эти аспекты тесно переплетены и плохо поддаются аналитической дифференциации. В то же время известно, что они становятся более заметными, когда речь идет о проблемных ситуациях, где люди взаимодействуют более рефлексивно и демонстративно. В рамках социологии культуры проблемные ситуации и соответствующие им формы интеракции не стали объектами специального внимания. Однако такие сюжеты, как чрезвычайные, неизвестные или непредсказуемые обстоятельства, конфронтации интересов и т. п., вполне отвечают понятию «проблемная ситуация». Социологическое их осмысление можно представить двумя показательными для социологии культуры темами, которые сегодня широко обсуждаются в профессиональной среде — «культурная травма» в концептуализации П. Штомпки87 и «риск» в интерпретации Э. Гидденса88. Концепция культурной травмы. Согласно П. Штомпке, культурная травма возникает, когда на уровне общества в массовом масштабе проявляются «дезорганизация, смещения, несогласованности в социальной структуре или культуре, иными словами, когда контекст человеческой жизни и социальных действий теряет гомогенность, согласованность и стабильность, делаясь другим, даже противоположным культурным комплексом». Причем, при условии, что все это возникает быстро и неожиданно и охватывает ключевые компоненты культуры, — ценности, верования, нормы. Концепция культурной травмы оказывается полезной при выявлении базовых принципов социального взаимодействия в проблемных ситуациях. Это патологическое состояние проявляется при определенных обстоятельствах («благоприятный для него контекст»), когда деструктивное воздействие травмирующих факторов охватывает и социально-структурые, и культурные основания совместного существования людей. В таком контексте речь идет о столкновении с новыми аспектами окружения, которые становятся императивами к поискам новых способов социокультурной адаптации. В свете теории социального становления (в том числе микродинамики) «под этим следует понимать сложный, искусственный вид человеческой коллективности, дающий возможность его творческой самотрансформации»89. Иными словами, имеется в виду актуализация механизмов социальных взаимодействий и коммуникаций, способствующих преодолению травмы. Травматическая ситуация (событие) может быть определена как состояние напряжения в обществе, связанное с конкретными социальными изменениями. Они отличаются следующими характеристиками: —во времени появляются неожиданно и быстро; —по содержанию и размаху являются радикальными, глубокими, многомерными, затрагивающими основы социальных и культурных порядков; —с точки зрения истоков считаются экзогенными, внешними негативными воздействиями (люди «страдают» от травм, травмы «происходят с ними», они «сталкиваются» с травмами); —на когнитивном уровне воспринимаются как нечто неожиданное, непредсказуемое, удивительное, шокирующее, отталкивающее. Ответными реакциями на травмирующие события и ситуации становятся индивидуальные и коллективные попытки справиться с ними. По Дж. Александеру90, их конвенциональное определение как социально значимых проблем предполагает динамичный процесс культурного конструирования, или «травматическую последовательность» (traumatic sequence), которая состоит из следующих компонент: —контролирование средств символического производства, или выделение наиболее социально приемлемых интерпретаций ситуации; —кодирование (coding) травмы как «зла», как того, что необходимо преодолеть; —наделение ситуации смысловым весом (weighting): «нормальное зло и радикальное зло не могут быть одинаковыми», — нарративная представленность свойств ситуации с точки зрения содержания в ней «зла»: каковы его истоки, кто его жертвы, кто несет ответственность за них, каковы его последствия и т. п. Риск как проблемообразующий фактор. Как подчеркивает Г идденс, в современных обществах риск стал постоянно действующим социальны?.! фактором. Это происходит не только из-за увеличения сложности и динамизма окружения, с которыми приходится иметь дело людям. Качественное изменение претерпевают структуры их контроля над упорядоченностью текущей социокультурной жизни. Кроме того, все более непредсказуемым становится даже самое близкое будущее. Соответственно риск оказывается не столько чрезвычайной характеристикой современной социальной ситуации, сколько ее параметром и конституирующим фактором. Возрастающая неопределенность, «климат риска» в современном обществе приводят к тому, что «и для дилетанта, и для эксперта постоянным и непреложным опытом становится мышление в терминах риска»91. Высокий уровень неопределенности в обществе не дает сложиться рутине повседневной жизни. Но именно она, согласно Гидденсу, обеспечивает людям онтологическую безопасность, Из нее, как правило, удаляются все те экзистенциальные моменты, которые чреваты нравственными беспокойством и кризисами. Люди стремятся изолироваться от ситуаций, которые потенциально опасны для их привычного существования92. Это закрепляется в моральных нормах, нравах и обычаях. Такие культурные формы поддерживаются до тех пор, пока ритм обыденной жизни не нарушается факторами, находящимися вне власти индивидов, по ту сторону их «защитного контура». В условиях неопределенности у людей появляется радикальное сомнение в устойчивости их жизненного мира. Но если они не располагают никакой опорой вовне (вера, авторитет, традиция), то их базисное доверие к своей онтологической безопасности и идентичности постоянно подвергается испытанию. Проблемные ситуации становятся частью социальной жизни, но не воспринимаются как ее норма: стремление к их срочному и социально приемлемому (адекватному) решению возрастает. Осмысление этих явлений как в принципе поддающихся социальному контролю порождает процесс постоянных подсчетов соответствующих возможностей и ресурсов. В результате риски, связанные с проблемными ситуациями, институционализируются, чтобы стать объектом целенаправленного регулирования, Их постоянный рефлексивный мониторинг в современных обществах приводит к возникновению особых экспертных систем, где они осмысляются, оцениваются и на этой основе строятся рекомендации. Но сами такие системы находятся в рамках трансформирующихся институтов, которые сейчас оказываются разобщенными и сосредоточенными на решении собственных проблем. Анализируя особенности механизмов связи между социеталъ- ной структурой и миром повседневности, Гидденс отмечает, что институциональная рациональность сегодня расходится с необходимостями обыденной жизни93. В немалой степени это связано с тем, что в процесс личностной идентификации оказываются вовлеченными абстрактные системы, которые предлагают целый набор альтернативных рекомендаций (педагогических, медицинских, психологических и т. д.). Они заменили собой однозначную и прозрачную для понимания традицию (этапы инициации, например)94. С одной стороны, это позволяет каждому обретать новые полномочия, умения, опыт, с другой — означает зависимость от экспертных систем. Кроме того, сам факт умножения в обществе их разнока- чественности и неоднородности привносит в возможность реализации рекомендаций элемент риска. Необходимость выбора среди них заставляет людей в повседневной жизни постоянно испытывать напряжение между чувством ненадежности окружающего мира и желанием обрести базисное доверие к нему. Таким образом, хотя механизмы личностной идентичности испытывают существенное влияние со стороны трансформирующихся, т. е. нестабильных социетальных институтов, уровень субъективного доверия к ним оказывается невысоким. Однако для преодоления неопределенности в современном обществе чрезвычайно важной оказывается организация повседневной практики индивидов вокруг существующих институциональных форм. Это, по мнению Гидденса, становится основой онтологической безопасности личности: «Чувство доверия... является источником объективной стабильности внешнего мира и целостности самоотожде- ствленного „Я"»95. Все сказанное свидетельствует о том, что понятия травмы и риска связываются с представлением о неопределенности, напряженности социокультурной жизни, вызывающей, согласно Гидденсу, нарушение онтологической безопасности и базового доверия к окружению. Иными словами, их можно считать одним из важных показателей проблемной ситуации в обществе. Когда они обнаруживаются и на институциональном, и на обыденном уровнях социокультурной реальности, можно считать, что и на каждом из них, и между ними нарушена работа механизмов, ответственных за поддержание социально приемлемой степени определенности и предсказуемости социальных и культурных процессов. Все это побуждает людей к поиску выходов из ситуации, который активизи рует процессы социального взаимодействия и коммуникации. В то же время известно, что от его форм зависят и способы, и эффективность совместной активности. Однако им в работах, посвященных проблемообразующим факторам, не уделяется должного внимания. В то же время их изучение необходимо, поскольку позволит уточнить представления о механизмах, действующих в контексте социокультурной микродинамики и составляющих ее процессах. Контрольные вопросы 1. Познавательная значимость понятия «социальное взаимодействие» в социологии культуры. 2. Структурно-функциональная трактовка понятия «социальное взаимодействие». 3. Феноменологические представления о социальном взаимодействии. 4. Функции понятия «социальное взаимодействие» в теории структурации Э. Гидденса. 5. Особенности социального взаимодействия в экстремальных ситуациях. И РЕЗЮМЕ 1. Определение понятия «культура» в антропологии и социологии различаются в соответствии с аналитической позицией, с которой оно рассматривается. В антропологии речь идет об искусственном мире человека, о содержании совместной жизни людей с выделением их ключевых составляющих. В социологии определение строится вокруг представлений о социально-структурной детерминированности культуры или культурной детерминированности социальной структуры, о связи понятия с категорией общественной практики. Эти позиции не противоречат друг другу, но освещают предметную область — созданное человеком окружение — с разных сторон. Их теоретическое объединение позволяет избежать сложившейся сегодня в рамках социологии культуры оппозиции «социальная структура — культура». 2. Понятие социальной реальности является фундаментальным по отношению к социальной структуре. Из него можно выводить представления и о социальных порядках, и о культурных феноменах. Сегодня в социологии оно начинает теоретически разрабатываться. Однако пока не отрефлексированы исходные основания, на которых оно может быть построено в качестве базы для анализа различных проявлений совместного существования людей. 3. В современной социологии понятие социальной реальности тесно связано с представлениями о социальном пространстве. Эта тема пока только начинает разрабатываться, но уже сейчас видна ее теоретическая значимость для изучения динамики связей между социальными и культурными порядками в рамках социологии культуры. Сегодня трактовка понятия «социальное пространство» предполагает ряд исходных положений, на которых она базируется и которые определяют направления осмысления ее содержания. Прежде всего считается, что социальное пространство не тождественно физическому. Оно порождается и поддерживается совместной активностью людей в контексте их связей с окружением. По своему составу оно неоднородно из-за различия социальных субъектов и форм и последствий их интеракций. По строению оно внутренне дифференцировано из-за различий в направленности совместной активности людей. Однако пока это понятие остается скорее плодотворной метафорой, чем социальнонаучной категорией. Проблемы с его определением заключаются в том, что, во- первых, его невозможно представить без включения в его трактовку культурного измерения, а во-вторых, нужны определенные, от- рефлексированные основания для его дифференциации. Пока же в рамках социологии культуры понятие социального пространства теоретически не структурировано, поэтому локализация социальных и культурных изменений и путей их распространений не поддается четкому теоретическому осмыслению. 4. Поскольку социальное пространство и происходящие в его пределах события рассматриваются как производные совместной активности людей, одно из центральных мест в социологии культуры занимает понятие социального взаимодействия. С позиций структурного функционализма оно трактуется с точки зрения соответствия принятым в обществе институционально установленным нормам и правилам. В рамках феноменологической традиции с ним связываются представления об обмене перспективами между акторами, о достижении ими взаимопонимания, порождающими пространство интерсубъективности. Сегодня оба представления используются как дополняющие друг друга (например, в концепции структурации Э. Гидденса). До недавнего времени социальное взаимодействие связывалось главным образом с рутинными ситуациями на институциональном уровне и в контексте повседневной реальности, с поддержанием их устойчивых характеристик. Однако в отдельных случаях начинает проявляться интерес к совместной активности людей в экстремальных ситуациях. В то же время пока специального внимания не уделяется формам социального взаимодействия как процесса. Это не позволяет строить обоснованных прогнозов относительно социокультурной микродинамики и оценивать социально значимое содержание результатов совместного решения людьми жизненно важных проблем.