Помимо этой опасности, незаметно подстерегающей всех вдруг получивших какую-то толику власти, как только секта берет в свои руки судьбу нации и растворяется в ней, она изменяет своему сущностному началу. Ее долгом было противопоставлять людей, прочно объединенных общим призванием, огромной зыбкой массе, собранной вместе по случайным обстоятельствам рождения и проживания, а не по свободно выбранному решению. Она брала себе отборные, неподатливые души, которые изначально обеспечивали ей необыкновенно высокий моральный уровень. То была главная причина ее престижа и привлекательности. Теперь же ей приходится принимать в свои ряды целый народ. Толкаемые страхом или корыстью, в нее вступают люди подлой породы, принося с собой свои навыки хитрости и обмана, свою жажду удовольствий, денег и похвал, — одним словом, все те слабости, к которым общество было не слишком сурово и даже попустительствовало их расцвету. Но в обществе эти вредные элементы хотя бы творили зло, не объединяя своих усилий; каждый из них старался для себя и довольствовался своей выгодой в меру своих возможностей. Между паршивой овцой и порядочным человеком пролегал нечувствительный переход. Зрелище успеха, выпадающего мошенникам, могло поколебать тех, кто недостаточно тверд в добродетели. Но такое искушение обусловлено просто природой вещей, и ему трудно помешать делать свое дело; остается лишь преодолевать его, как и любое искушение. Если бы низость не приносила выгод, в чем была бы заслуга воздержания от нее? Итак, если не считать подаваемого ими примера неправедного благополучия, те, кто слишком многим поступался для его обретения, производили лишь рассеянное, редкое зло, жертвами которого люди становились скорее случайно, чаще бывая не жертвами, а свидетелями и даже, пожалуй, не только свидетелями, но и сообщниками. Ведь если только совершенно не порывать со светом, кто может полностью снять с себя ответственность за царящие в нем нравы? Однако секта всюду наводит порядок Она не терпит ни малейшего зазора в точно подогнанном механизме, собираемом ею со всею строгостью из различных частей. Она всему ищет применение, и любая свободная энергия предназначается ею для чего-то определенного. Она все ставит себе на службу, отчасти из заботы о том, чтобы ничто не пропадало, отчасти из желания не оставлять ничего вне своей досягаемости. Любую рассеянную силу она собирает в кулак и рассчитывает извлечь из нее максимум эффективности, сочетая ее результаты с результатами других таких же сил. И потому, как только она распространяет свое действие на более широкую сферу, как только сталкивается с необходимостью без разбора призывать в свои члены большое число недостойных людей, она очень скоро начинает уже не безжалостно выжимать полезное действие из доблестей — теперь ей приходится осваивать обращение с самыми низкими и элементарными инстинктами, вплоть до зависти, разврата и жестокости; она поддерживает их своим всемогуществом и сама в свою очередь опирается на них в целях подавления. Заняв места в государственном аппарате, эти низкие люди, чье вредное влияние прежде было ограниченным, оказываются облечены самой грозной властью и вольны все подчинять своим прихотям, при одном лишь условии, что сами будут покорно пресмыкаться. Они быстро в этом преуспевают и образуют внутри нации целую иерархию деспотов, которые во все подозрительно вникают и служат всюду соглядатаями и исполнителями. Они передают и применяют полученные от хозяев приказы и, толкая нижестоящих к доносам друг на друга, точно информируют вышестоящих о согласии или сопротивлении, которые вызывает к себе этот новый тип правительства, который, стремясь утолить свою ненасытную жажду власти, прибегает одновременно к жестокости и коварству. Вскоре это злоупотребление получает поддержку закона. Лучшие отходят в сторону, охваченные отвращением или устраняемые бесчестными интригами. Первоначальные доблести все более и более подрываются и разлагаются. Созданные для исключительных натур, свободно выбирающих самую тяжкую борьбу, они не выдерживают испытания, которому их подвергает вдвойне их же собственная победа. Не встречая никаких помех своему применению, абсолютные принципы, в неравной борьбе единственно дающие надежду на спасение, после достижения победы служат лишь для подавления слабых, не оставляя им ни малейшего шанса ускользнуть. Те грозные заповеди, что были некогда придуманы против лицемерия и применялись для его разоблачения, теперь сами вынуждены получать от него опасную дань, ибо люди, у которых нет ни мужества, ни достоинства, решают, что настал час делать карьеру путем их показного соблюдения. С этого момента все начинает гнить, и в ты сячу раз хуже прежнего, так как закон мирится с пороками, ставшими его орудием.