Глава 8 СЕКСУАЛЬНАЯ ЭМАНСИПАЦИЯ ЖЕНЩИН И ПРОБЛЕМА ДРУГОГО[71]

Канул в Лету XX век. В течение столетия интеллектуальные и деятельные женщины стремились реализовать свою дерзкую мечту — перестать быть объектом*. Фактическая картина далека от ожидавшейся активистками эмансипаторского движения.

Не требует сколько-нибудь детальных доказательств, что все перечисленные (как, впрочем, некоторые другие) традиции, обычаи и стереотипы были переосмыслены под влиянием сексуальной революции 60-х годов прошлого столетия. Как хорошо известно, революция способствовала демистификации эроса, превратив его в автономную (от матримониального и прокреативного поведения) сферу. Ныне экономически самостоятельная, политически равноправная женщина свободнее опреде-ляет и свой стиль жизни, и сексуальную идентичность, и эротиче-ские предпочтения. По этому поводу на Западе появилась широкая гамма публикаций: от А. Кинзи до У. Мастерса, от К. Миллетт до Ш. Хайт, от П. Сорокина до А. Гидденса.

Сексуальные трансформации и их влияние на судьбу женщины актуальны и для нашей страны. Между тем отечественная литература по данной проблематике не столь богата, и уж совсем незначителен добротный полевой материал (см.: Голод, Кузнецова 2002).

В середине 60-х годов 20-го столетия мною были выявлены в молодежной среде признаки отхода от «двойного» сексуального стандарта (см.: Голод 1968а). Предполагалась и дальнейшая либерализация морали. Более поздние изыскания во многом подтвердили эти экспектации. Причем среди девушек интенсивнее, чем среди юношей, росло число лиц, оправдывающих практику вступления в сексуальные отношения, не сопрягаемую с браком или деторождением, и, напротив, уменьшалось число осуждающих. Говоря конкретнее, у первых позитивная оценка выросла с 38% до 80%, в то время как негативная снизилась с 30% до 3%; динамика показателей у вторых такова: 53% против 72% и 17% против 4%. Под влиянием приведенных индексов, что неудивительно, складывалось впечатление о торжестве единого стандарта в молодых поколениях. Такое умозаключение надо признать поспешным: оно не согласуется с целым рядом фактов, имеющихся теперь в моем распоряжении. Внесу ясность. Студенты (1995 г.) оправдывали для себя нелегитимную сексуальную практику в 70 случаях из 100 и только в 4-х ее осудили, тогда как для женщин эти показатели составили соответственно 60 и 10 на каждую сотню. В свою очередь, 80% студенток оправдывали указанную практику для себя при минимальном осуждении — таковых было лишь 3%, для мужчин же соответствующие пропорции оказались 89% к 2%. Зададимся вопросом: не противоречат ли друг другу представленные ряды? По большому счету — нет. Одно дело артикулировать нравственные установки своего пола абстрактно, иное — соотнести себя как представителя определенного пола с противоположным и тем самым вольно или невольно столкнуться и преодолеть традиционную иерархическую систему.

Остановлюсь столь же бегло на сюжетах, касающихся «зрелой» сексуальности — брачной и адюльтера (детально о них речь пойдет в гл. 9 и 10). Что касается брачной, то здесь в процессе физической близости супруги проявляют себя по одной из двух стратегических линий: либо господства/подчинения, либо сотрудничества.

В Санкт-Петербурге более половины мужчин, приписывающих себе активность в супружеской сексуальности, расценивают ее результат как наслаждение и лишь 3,5% затруднились высказаться определенно по этому поводу. В то же время мужья, из числа вставших на «тропу» сотрудничества (не проявляющих ни ярко выраженной активности, ни пассивности), уже только в 40 случаях из 100 достигали в эротических отношениях с супругой наслаждения, более того, 15% вовсе затруднились определить свое состояние. Распределение женской сексуальной отзывчивости (не верится, но такова реальность) почти совпадает с мужской. Конкретно, среди «активных» почти 58% достигают наслаждения и лишь 6% затруднились определить свое эмоциональное ощущение. Из тех женщин, кто не проявляет открытой инициативы, но уже и не придерживается ортодоксального викторианства, 36% благополучно достигают наслаждения и еще 16% не смогли четко определить свое ощущение. И в этом смысле петербуржцы неоригинальны, в Туле в общем и целом картина схожая. Итак, каждой из стратегических линий характерен свой исход, правда, однозначно заявить, какая из них лучше, наиболее эффективна, я бы сегодня не рискнул.

Рост значимости в семье такого фактора как супружество (в сравнении с кровным родством и порождением1), то есть практики совместной жизни мужа и жены, когда стираются различия между отношением к себе и отношением к другому, способствует монополизации «осупруженной» сексуальности. От этой трансформации ожидается, что эротическая деятельность будет стремиться к растворению в границах брака, причем не только и даже не столько для обеспечения благополучия законного потомства, сколько во имя удовлетворения мужем и женою потребности в собственном наслаждении и счастье.

Наш промежуточный вывод таков: обобщение собственных эмпирических данных и зарубежных литературных источников показывает — не всё так беспросветно в приватном мире женщины, как заявлено теоретиками феминизма. Женщина, бесспорно, стала во второй половине XX века свободнее, раскрепощеннее по сравнению с недавним прошлым, но это лишь первые шаги: обретение искомого лица — путь сложный, противоречивый и, более того, до сих пор не до конца проясненный.

Сексуальная эмансипация женщин, будучи явлением многогранным, признаем, раскрепостила ее биологическую потенцию, способствовала эротической открытости, раскованности, однако оказалась не в состоянии разрешить экзистенциальную проблему любви — сферы, где наиболее пронзительно высвечивается гендерное своеобразие. Женщина остается для мужчины «Другой» — угрозой, воплощением крайней опасности, с ней, по сути, можно объединиться только на мгновение. Любящий мужчина жаждет общаться с женщиной, обладать ею (или отдаться ей), но не отождествляет себя с нею, не мечтает стать такой, как она, усвоить ее личностные смыслы. «Женщины всегда играли роль “других”, теней, поныне выполняющих “теневую работу”. Они становились ведьмами и шлюхами. Они составляли предмет мужских страхов и мужских вожделений. Они пугали мужчину в обличии ведьмы и шлюхи, они восхищали его в образе матери, хранительницы домашнего очага, и в об

разе святой» (Мильтман-Вендель 1991: 96). С другой стороны: «Многие современные женщины, хотя и борются за свое человеческое достоинство, воспринимают эротическую жизнь как рабство. Именно поэтому им кажется унизительным лежать под мужчиной, ощущать в себе его половой член, от этого они становятся фригидными. Однако если бы реальность была иной, то и символический смысл любовных жестов и поз воспринимался бы иначе. Так, женщина, которая платит любовнику, которая чувствует себя выше его, может гордиться своей полной пассивностью и считать, что она его порабощает, поскольку силы приходится тратить только ему» (см.: Бовуар 1997:803—804). Неужели тупик? Отнюдь. В общем плане понятно, что разорвать замкнутый круг, преодолеть отчуждение станет возможным тогда, когда индивид (любого пола) осознает «Другого» как свою собственную инакость и когда на этой основе он попытается слиться с ним в единое целое, не утрачивая своеобразия. Решающее слово остается во многом за женщиной, которой предстоит поиск эротической идентичности. Каково же пространство для ее потенциального конструирования? За ответом я обратился к экспертам. В качестве таковых выступили десять слушательниц (замужние, возраст от 30 до 40 лет) кафедры сексологии Медицинской академии последипломного образования[74].

Сначала женщины были ознакомлены с приведенным выше текстом Симоны де Бовуар. Вопрос формулировался следующим образом: «Согласны ли Вы с высказыванием в целом? («Да», «Нет»). Пожалуйста, обоснуйте свою позицию». Затем цитата была разделена на два фрагмента. Первый из них начинался так: «Многие современные женщины lt;...gt;» и заканчивался словами «lt;...gt; ощущают в себе его половой член, от этого они становятся фригидными». Мой вопрос: «Можете ли Вы расценить свою эротическую жизнь на любом жизненном этапе как рабство или, напротив, как свободный и равный союз, хотя и “под мужчиной”»? Другой фрагмент звучал вот как: «lt;...gt; женщина, которая платит любовнику lt;...gt;» и т. д. Спрашивалось: «Оказывается, можно и так “по-женски” рассматривать оплату сексуальных отношений. А Вы лично когда-либо задумывались над таким выходом? Поразмышляйте сегодня».

Несколько предварительных уточнений. Ответы, по правде говоря, давались экспертам нелегко. Некоторые из них так и не смогли подыскать нужных слов, чтобы адекватно выразить внезапно нахлынувшие эмоции и, само собой разумеется, не попали в число десяти. Те же, кто в конечном итоге вербализовал свои сокровенные чувства и переживания, не испытывал смущения, не комплексовал, но и нарочито не бравировал, не манифестировал раскованность. Респонденты, подчеркну, использовали широкий фразеологический набор и лексический запас для описания интимных сопереживаний и действий, к слову, исключающий профессионализмы или псевдонародную терминологию. Главное, в чем невозможно усомниться по прочтении текстов, — викторианский мир с его «судорожностью» перед Фаллосом — символом мужского верховенства, действительно расстается с культурной сценой.

Общая направленность трансформации эротического взаимодействия полов, насыщенно отражена в трех нарративных интервью, на которых я ниже и сосредоточусь.

Отчет первого эксперта. Общий взгляд. «Когда половые отношения практически не учитывают особенностей женской сексуальности, конкретные сексуальные потребности конкретной женщины, а коррелированы лишь с особенностями и потребностями мужчины, эротическая жизнь может восприниматься как рабство (ощущение полового члена во влагалище) или как унижение (позиция «женщина внизу»). Для женщины практически неизбежен адаптационный сексуальный период, который протекает благополучно при гармоничном соединении эротических и сексуальных аспектов общения, уважительном и заинтересованном отношении к специфическим женским потребностям. В противном случае нереализованные сексуальные желания постепенно формируют или закрепляют фригидность, что вызывает чувство обойденности, ущербности, а затем униженности и рабства, понимаемого как обязанность удовлетворять сексуальные прихоти партнера в ущерб своим или ради иных несексуальных целей. Чувство униженности, как мне представляется, сильно связано с запретом на вербализацию женщиной своих сексуальных потребностей и предпочтений. Запреты эти культивируются социумом и нередко родителями и связаны со сложившимся в обществе стереотипом, предписывающим женщине альтруизм, пассивность, романтические цели — “посвятить себя любимому мужчине” и т. д. Символический смысл любовных жестов и слов, как мне представляется, связан чаще с предшествующим сексуальным опытом, а не с общим положением женщин в обществе. Большое значение имеет полученная от матери или близких людей вербальная и особенно невербальная информация о ее удовлетворенности ролью женщины, о ее отношении к женской сексуальной роли, т. е. субъективной реальности».

Отчет второго эксперта. Общий взгляд. «Эротическая жизнь для меня игра, фантазия и удовольствие. Мысль о рабстве мне в голову не приходит. Если только поиграть в рабство. Под мужчиной лежать не только удобно, но и приятно. Заплатить в данном случае можно в случае сексуальной игры».

Отчет третьего эксперта. Общий взгляд. «Полагаю, что для многих современных женщин так оно и есть. Если женщина в сексе задается вопросом “кто главный?”, тогда вопрос власти выходит на первое место, а в нашей цивилизации власть тесно связана с деньгами: “кто платит, тот и заказывает музыку”. Если женщина фригидна в ситуации, которую она для себя определяет как “мужчина — главный”, и получает удовлетворение в ситуации “главная — я”, вероятно, ее возбуждает не секс, а власть. Наверное, это женщина с глубоким душевным расстройством».

Определение эротической жизни «второго» пола как рабства вовсе не застигло экспертов врасплох. Из интервью непосредственно следует: интерпретации респондентами предложенного тезиса различаются друг от друга, наряду с этим по принципиальному положению достигнут консенсус. Экспрессивная деятельность современной женщины уже не ассоциируется с обязанностью, не воспринимается как явление чуждое ее природе, а ощущение «в себе» мужского фаллоса и позиции «снизу» — как нравственное унижение. В известной мере, теоретически, как будто бы преодолен викторианский этос. Вместе с тем новая реальность, о которой мечтала Симона де Бовуар, организуется в противоречиях, флуктуациях, а посему повсюду проступают незамаскированные следы патриархальной цивилизации. Именно они-то и трактуются будущими сексологами, скорее всего, в согласии с собственными практиками.

Одни специалисты выводят чувство исторической униженности и ущербности женщины из укоренившегося в культурном коде псевдоприродного феминистского стереотипа — пассивность, бесплотность, альтруизм, романтизм, — обязывающего ее в безусловной форме удовлетворять сексуальные прихоти партнера. Эффективное преодоление этого обычая, по мнению интервьюируемых, возможно через осознание социальными акторами субкультурной специфики своего и, соответственно, Другого пола. Сформулирую эту претензию несколько иначе: сегодня женщину следует воспринимать как «сплав» особого субкультурного феномена и единичной психосоматической действующей персоны. Другие же специалисты сопрягают истоки многослойной женской «ущемленности» с господством в социуме гендерной иерархии и ее проекции на приватные отношения. Отсюда — сексуальность для определенной части населения (по преимуществу женской) до сих пор выступает средством достижения иных, не собственно эротических целей. Наглядным образцом может служить широкое распространение в буржуазном этосе обвинений в так называемых «сексуальных домогательствах», которые, по мысли эксперта, чреваты по преимуществу для представителей «второго» пола душевными расстройствами, фригидностью и даже суицидом. Третьи — не исключают возможность преодоления «вторичности» при помощи конституирования женщиной своей сугубо гендерной реальности. Нарочито «выпячивая» телесность, имитируя «игру в рабство», они тем самым вкупе с партнерами достигают полноценного наслаждения садомазохистским нарушением границ традиционной нормы.

По ходу следующего задания экспертам, как уже упоминалось, предлагалось детализировать собственную позицию относительно положения: «женский эротизм — это рабство?» Каковы же получились рефлексии?

Первый эксперт: «Мне представляется, что эротическая жизнь скорее не равный союз, а балансирующее состояние вокруг точки равновесия с различным размахом колебаний и чередующейся системой взаимных уступок и неизбежно взаимного подчинения. Это и придает ей “заведенность”».

Второй эксперт: «Никогда я не расценивала свою эротическую жизнь как рабство. Повторюсь: если человек считает себя рабом или властелином, а уж тем более в сексе, — это признак душевного расстройства. Что касается “под мужчиной”, то — кто тебе мешает — твори. У тебя есть свое тело, есть тело партнера, не нравится одно, попробуй по-другому. Сделаться фригидной, ощущая в себе половой член, наверное, можно лишь в ситуации насилия. Если женщина систематически выбирает (курсив мой. — С. Г.) себе партнеров-насильников, то кто же тут виноват? Она играет в игры, властные игры. А мужчина, его половой член, тут ни при чем».

Третий эксперт. «Сексуальная жизнь для меня не рабство, а равноценное партнерство. Но мне приятно было бы почувствовать иногда себя рабой, что разнообразит сексуальную жизнь, плюс мне приятно, когда инициатива исходит от мужчины. Мне нравится быть желанной».

Подытожим: высказывания экспертов относительно локального сюжета — эрос для современной женщины, по существу, есть рабство — недостаточно артикулированы. Слушательницы академии, признаю, будучи кровно заинтересованы дойти до истины, неосознанно выплеснули сполна всю информацию сразу, отсюда — сделать дополнительный мазок для раскрытия своей позиции оказались не вполне готовы. И всё же, надо сказать прямо, ни одна из них не солидаризировалась на сто процентов со взглядом французской феминистки. Проблема в такой откровенной постановке, по-видимому, себя исчерпала. Вместе тем, не впадая в большую ошибку, предположу, что поиск женщиной своеобразного эротического «лица» еще далек от завершения. Свидетельство тому — развернутый (хотя и ненасыщенный) спектр мнений наших экспертов по этому поводу. Одни признают полноценной сексуальную жизнь, протекающую как взаимодействие полов со специфической субкультурой, опирающуюся на перманентное балансирование от уступок партнеру к возврату «отданного» с приростом или без оного. Вторые ратуют за преодоление в эротической интеракции «все и вся» предписания, благодаря чему будто бы становится возможным достижение креативного апогея. И наоборот, следование традиции ведет к душевным недугам. Третьим импонируют отношения сотрудничества, правда, при этом оговаривается желательность время от времени нарушать сию гармонию, с тем чтобы мужчина имел возможность проявить природную агрессивность, а женщина, соответственно, — насладиться пассивностью; проще, слушательница не прочь ненадолго соответствовать формуле: сила женщины в ее слабости.

Заключая анализ мнений курсисток академии, остановлюсь еще на одном частном сюжете — «оплата» в обмен на предумышленную психофизическую пассивность. Вот их мнения.

Первая слушательница: «Подобное рассмотрение “оплаты” сексуальных отношений при полной пассивности удовлетворяет не столько сексуальные потребности, сколько потребность взять социальный реванш над мужчиной вообще как враждебным классом за предыдущий травматический для личности сексуальный опыт, как свой, так и опыт близких. Удовлетворение гордыни редко приводит к истинному сексуальному удовлетворению. За этим скорее просматривается глубинное неприятие собственной роли женщины, при которой всё мерится на мужской аршин и встает проблема соревнования[75]. Подобный способ реализации сексуального влечения представляется мне убогим и более всего унижающим женщину как предательство и приниженное отношение к своему женскому естеству и истинным сексуальным потребностям. Хотя я ничего не имею против оплаты, которая неизбежна в любом союзе как естественный и необходимый обмен эмоциями, привязанностями, обязанностями и т. д., в том числе и деньгами».

Вторая слушательница: «Оплата не уравняет, а унизит или женщину, или мужчину. Хотя в качестве игры где-нибудь на курорте я была бы не прочь заплатить красивому мальчику с благообразными манерами, тонким умом, приятным обхождением и выраженной сексуальностью. Для меня это было бы еще одним шагом преодоления запретов и шагом к внутренней свободе».

Третья слушательница: «Я с трудом понимаю вопрос. Да, оплата подразумевает такое частичное “порабощение”. Не только в сексе, но и в жизни вообще. И этот взгляд не “женский”. Он человеческий. Другое дело, что среди людей [нормальных] оплата подразумевает выполнение определенных действий и больше ничего. Это частичное “порабощение”. И оплата не подразумевает того, что работодатель в личном плане становится в чем-то выше нанимателя (хотя многие люди, к сожалению, так это и ощущают).

Если же вопрос касается того, рассматривала ли я когда- нибудь возможность платить любовнику, чтобы чувствовать себя выше, то — нет. Мне не нужно чувствовать себя выше, чтобы получать удовольствие от секса. Кстати говоря, я зарабатываю очень мало, меня содержит муж. Однако это обстоятельство никоим образом не заставляет меня считать себя в чем-то ниже, подчиненной. Мой муж считает так же».

В сущности, проблема рассматривалась в двух пересекающихся плоскостях — теоретической и практической. Что касается житейского аспекта, то здесь у наших респондентов выявилось отсутствие достаточного опыта. Иное дело — желание проиграть ситуацию мысленно: никто из молодых особ не отказал себе в удовольствии поразмышлять на заданную тему. Принципиальных разночтений среди курсисток академии не обнаружено, идея французской феминистки, сформулированная в духе маркиза де Сада, не получила ожидаемого отзвука — эмоционально была отторгнута, рационально по меньшей мере не до конца понята. Для нас наиболее любопытным представляется ход мыслей первого эксперта. По ее мнению, замысел оплаты сексуального действия женщиной сопряжен с возможностью таким образом вырваться из жестких сетей гендерной иерархии. Так ли это? Платя, женщина в самом деле приобретает права на мужскую плоть, соответственно и на возможность (активного или пассивного) господства над ним. Однако будем помнить, что эта конвенция временная и заключена с единичным лицом, а не с классом мужчин в целом, посему эротическая свобода женщины скорее иллюзорна и, разумеется, моментально исчезнет вместе с выполнением обязательств.

Оплата сексуальной связи, не боюсь показаться оригиналом, в различных ипостасях играет для женщины по преимуществу компенсаторную роль, снимает комплекс неполноценности. Обосновывая свою гипотезу, прокомментирую ее фрагментами из рассказа известной шотландской феминистки Л. Брайан «На регулярной основе». Повествование, замечу, ведется от имени потрясенного мужчины. Итак...

Впервые он встретил героиню на службе — в библиотеке.

• Извините, — произнес голос, — я очень спешу. Не могли бы вы принять у меня книги? lt;...gt;
• Я не работаю в абонементе. Сейчас позову мисс Педи lt;...gt;.

И тут я увидел Эмили. Мой взгляд скользнул от ее девичьих грудей к лицу с холодными глазами и коротко подстриженными жирными волосами. Сердце сделало сальто-мортале, а то, что ниже пояса, затвердело. lt;...gt;

• Привет, — сказала она. — Меня зовут Эмили.
• Стивен, — ответил я.

Стивен, — повторила она. Красивое имя (Брайан 1997: 188).

И без видимых колебаний Эмили назначила свидание молодому человеку. Встретились они несколько раз, а затем Стивен был приглашен к девушке домой. И вот он в гостях.

• Какое-то время я рассматривал книги. Все без исключения о финансах.
• Что ты там углядел, Стивен? — спросила Эмили. Ее тонкая рука обняла меня за плечи.
• Здесь и не пахнет романами, — ответил я.
• Или книгами о женских проблемах, — рассмеялась Эмили. — Я прагматик, меня интересует только то, что заставляет мир вертеться.
• Деньги, — произнес я.

И секс. — Она взяла меня за руку и повела к предмету, завершавшему обстановку комнаты, — к своей кровати (Там же: 189).

Согласимся, речевая манера и стиль общения говорят о том, что перед нами типичная деловая, твердо стоящая на ногах эмансипированная женщина. И всё же воздержимся от скоропалительных выводов и продолжим повествование.

Эмили села на меня верхом и, опершись на руки и откинувшись назад так, что ее маленькие груди торчали, словно две порции желе, прояснила всё, что должно было произойти.

• Сегодня — бесплатно, — заявила она. — Брать деньги в первый же раз глупо. Ты больше не придешь. Если только ты не псих. А если псих, ты мне не нужен. lt;...gt;
• Погоди, Эмили, — запротестовал я.

Она приложила палец к моим губам и заставила меня замолчать.

• Не спорь, — сказала Эмили, — это хорошая сделка.

Мое тело жаждало Эмили, и я начал встречаться с нею на регулярной основе: раз в неделю по двадцать фунтов (Там же: 189).

Экстраординарность отношений стала угнетать юношу. И однажды он попытался уточнить соотношение статусов. И напрямую озвучил волновавшие его вопросы.

• Так, значит, Эмили, ты не проститутка? — спросил я по возможности небрежно. Она лежала на кровати и выглядела потрясающе: грудь полуобнажена, ноги прикрыты черным шелковым платком.
• Нет, — ответила Эмили своим хрипловатым голосом. — Я твоя любовница.
• Но тогда почему ты берешь с меня деньги?

Эмили объяснила. Она сказала, что мужчины часто обижали ее. Они принимали любовь Эмили и использовали это чувство против нее же самой. И теперь она берет деньги. Деньги означают, что она контролирует ситуацию, а следовательно, означает, что она в безопасности[76] (Там же: 189—190).

Сказано было без обиняков, дерзко. Этому вызову «мужскому» миру невольно проникаешься сочувствием и ждешь радикальных, самобытных шагов. А дальше произошло то, что и должно было свершиться.

Той ночью (продолжает Стивен. — С. Г.) мы впервые поссорились по-настоящему. Из разных концов спальни мы обменивались оскорблениями и упреками. Эмили сказала, что я типичный шовинист. Я ответил, что она типичная шлюха. lt;...gt; Эмили хотела, чтобы я любил ее такой, какая она есть, я хотел бесплатного секса (Там же: 191—192).

Чем же завершилась интрига? На первый взгляд — банально. Мужчина в конце концов добился привычного, отношения стали — «как у большинства». Вот как он сам рассказывает об этом.

Уже довольно давно Эмили не берет с меня денег. lt;...gt; Эмили носит розовые ситцевые платья. Чтобы волосы не топорщились, повязывает их широкой шелковой лентой. Поговаривает о том, чтобы продать свое дело. Хочет, чтобы я был кормильцем семьи, а она сидела бы дома. Эмили считает, что нам надо жениться. Она хочет детей. (Там же: 192).

Казалось бы, очередной эксперимент завершен, конфликт полностью исчерпан, на базе традиционного разделения сфер деятельности достигнут консенсус: мужчине — публичное, женщине — приватное. Однако душевный мир не наступил — «победителя» гложут сомнения:

Мне подумалось — может, стоило оставить всё как было, не добиваться перемен. lt;...gt; Я в отчаянии...» (Там же: 193).

Зададимся вопросом: кто же в результате потерпел фиаско? Разрешив (при помощи взымания «дани») проблему неполноценности, став сексуально активной, женщина вместе с тем вписалась в рутину повседневности (если так можно назвать юридически оформленный брак); напротив, мужчина, которому вновь вверили «руль», — растерян: им утрачены фундаментальные принципы мачизма. Не может не удивить и другое: героиня затратила колоссальную энергию на то, чтобы вырваться из-под влияния патерналистских традиций и норм — стать инициативной и автономной, а на поверку — инакость не восторжествовала, произошла банализация сексуальности. И тем не менее проигравших нет. Эффект от всплеска девичьей энергии (ее активная позиция и поза) не назовешь нулевым: он подорвал миф о жесткой «женско-мужской» природно-эротической детерминированности. Демистифицированность сексуальности, больше того — креативность женской эротической практики вольно или невольно заставила мужчину — несмотря на бессознательный протест — усомниться в незыблемости накатанной веками культурной колеи. С другой стороны, и феминистская идея о случайном преобладании в «теле» цивилизации патриархальных ценностей не нашла подтверждения.

Есть основания полагать, что сексуальная эмансипация женщин не только способствовала ее активизации в гетеро-, но и в гомогенных практиках. Лесбийство подчас претендует даже на более полнокровное раскрытие «загадки» женственности, женского естества.

На взгляд С. де Бовуар, в половом акте мужчина стремится владеть женщиной, «lt;...gt; он входит в нее как лемех в борозду; он делает ее своею, как и обрабатываемую им землю» (Бовуар 1997: 194). Не в пример этому, однополый секс будто бы освящен ореолом бескрайности: влюбленная мечтает обладать предметом любви и одновременно — уподобиться ему или уподобить его себе, так иерархичность сменяется партнерством. Между прочим, и сама французская феминистка прошла этот путь. По воспоминаниям всё той же Б. Ламблен, во время одного из путешествий по Франции они «lt;...gt; сблизились с Симоной физически, очень робко на первых порах. lt;...gt; На другой день, возвращаясь на автобусе в Париж, мы нежно держались за руки, чем, похоже, шокировали некоторых пассажиров» (Ламблен 2000: 91).

Не менее выразителен и другой пассаж. Кудашева-Роллан рассказывает об экспрессивной жизни М. Цветаевой ее биографу Веронике Лосской: «Я думаю, когда Марина вышла замуж за Сережу Эфрона, это была обычная (разрядка моя. — С. Г.) любовь между мужчиной и женщиной, и, как вы знаете, в таких случаях женщина ничего не испытывает. А в любви между женщинами — другое. Женщины умеют дать друг другу всё почувствовать: “жуир”[77]» (Жук 1998: 64). Остается только удивляться безапелляционности, зашоренности Кудашевой. Если следовать ее логике, то нельзя не согласиться с философом и поэтом символистом Вл. Соловьевым:

Придет к нам, верно, из Лесбоса Решенье женского вопроса.

(Соловьев 1998: 265)

Трибадия не менее устойчивое явление, чем уранизм. На это указывает, в частности, приведенный мною, хотя статистически скудный, но исторически устойчивый ряд наблюдений от Ип. Гарновского и И. Гельмана через Е. Деревинскую (см.: Де-

ревинская 1965) до Б. Ламблен и Кудашеву-Роллан. Одна из возможных интерпретаций сапфического эроса может быть следующей. В гомогенных отношениях «ласки» («petting») предназначены не для того, чтобы завладеть партнершей, а чтобы с их помощью преодолеть разъединение, стереть границы чужого мира. В акте эротического присвоения тела Другого субъект сам становится Другим, но не посторонним (не угрозой), а любимым, разрушая тем самым иерархию, снимая противоречие «верха» и «низа». Между партнершами (если они не имитируют гетеросексуальный акт) возникает взаимность, каждая из них является в одно и то же время и субъектом и объектом (а не «бу- чем» или «феном»): двойственность выливается в согласие и на этом пути достигается наслаждение.

Невольно задаешься вопросом: неужели ироническая эпиграмма поэта оказалась пророческой? Так ли уж тесно сопряжено формирование женской субкультуры, мифологии, религии, философии и т. п. с почвой известного греческого острова? Напрямую ничто не свидетельствует об этом. Достижения женского эмансипаторского движения минувшего века в большей мере запечатлены в публичной сфере (право голоса, высшее образование, профессиональные, экономические позиции и т. п.), чем в приватной (распространение зоны сожительства (cohabit) и «внебрачной» рождаемости, т. е. отрицание бинар- ности). Дальнейшие перспективы этого движения (и в первую очередь в интересующем нас аспекте) настолько захватывающи и мультиобразны, насколько взрывоопасны и непредсказуемы. Иные скажут — слишком общо. А у меня и не было иной цели. В мою задачу входило поставить проблему: ее решение, смею надеяться, — впереди.