Сакральная и профанная информационная машина

идолы, проклятые еврейскими патриархами. Уильям Блейк порицал «мрачные сатанинские мельницы». Мэри Шелли написала роман «Франкенштейн, или Современный Прометей» об ужасающих последствиях попытки Виктора Франкенштейна создать самую «грандиозную» машину в мире. Готический жанр представлял собой восстание против Века разума и настаивал на том, что в мире по-прежнему нагнетаются мрачные силы, силы, которые часто и олицетворяла собой техника. Ирония заключалась в том, что от этих-то сил и нужно было спасти современную эпоху. Существует прямая связь между этим возрождением готики и весьма популярной киноэпопеей «Звездные войны» Джорджа Лукаса (Pynchon, 1984). В сегодняшней научной фантастике техника переплетается со средневековыми готическими мотивами, зло противостоит добру и звучит обещание спасения от ограничений места и времени и даже от самой смертности.

Компьютер - новейшая и определенно одна из самых могущественных технических инноваций современной эпохи, но его символическое осмысление происходило в основном точно так же, как и в прежних случаях.

Хотя, разумеется, с 1944 по 1975 год делались и обыденные оценки компьютера, оценки, где о

нем рассуждали в рациональном, научном и «реалистичном» ключе, эти оценки бледнеют в сравнении с трансцендентальным и мифологическим дискурсом, исполненным риторики спасения и проклятия в отношении исполнения желаний[277]. В отчете журнала «Тайм» о первой встрече компьютера и широкой публики в 1944 году эта машина рассматривалась как сакральный и мистический объект. «Покрывало сняли» с «загадочной панели длиной в пятьдесят футов, покрытой рычагами, проводами, счетчиками, приборами и переключателями». Предположение о связи этого прибора с высшими, даже космическими силами напрашивалось само собой. «Тайм» писал, что торжественное открытие произошло «в присутствии высших офицеров флота», и пообещал читателям, что новая машина решит проблемы «на земле, а также те проблемы, что ставятся вселенной на небесах» (Т8/44). В последующие годы такой сакральный статус был развит в деталях.

Чтобы быть сакральным, некий предмет должен быть резко отделен от соприкосновения с обыденным миром. В массовой литературе постоянно говорилось о том расстоянии, которое разделяет

компьютер и несведущую публику, и сопровождающей его тайне. В другом отчете о церемонии открытия 1944 года в «Попьюлар Сайнс», ведущем журнале для техников-любителей, первый компьютер описывался как электрический мозг, гудящий «за полированными панелями», спрятанный в «кондиционированном подвале» (PS10/44). Этот образ не изменился и через двадцать лет. В 1965 году новый и намного более мощный компьютер осмыслялся точно так же, как «уединенное чудо», работающее в «кондиционированной изоляции комнаты обработки данных компании».

Предметы изолируются, потому что, как считается, они наделены таинственной силой. Связь между компьютером и установленными центрами харизматической власти вновь и вновь подчеркивается в массовой литературе. Время от времени проводится аналогия между компьютером и сакральными объектами на земле. «Ньюсуик», описывая церемонию открытия нового и более сложного компьютера в 1949 году, назвал его «настоящим героем» торжества и сказал, как будто речь шла об особе королевской крови, что он «устраивает прием при дворе в компьютерной лаборатории

наверху» (N11 /49). Тем не менее часто появлялись и более прямые отсылки к космической мощи компьютера и даже к его сверхчеловеческому статусу. В статье о первом компьютере журнал «Попьюлар Сайнс» сообщил, что «всеобщие представления о вселенной и обо всем, что в ней есть, перевернутся из-за колонок цифр, которые напечатает этот монстр» (PS10/44). Пятнадцать лет спустя знаменитый технический специалист заявил на страницах выходившего большим тиражом литературного журнала, что «будут приведены в движение силы, чьи конечные последствия для понятий добра и зла неизмеримы» (RD3/60).

По мере того как эта машина делалась все более сложной и вызывала все больший священный трепет, люди начали открыто говорить о ее божественных силах. Новые компьютеры «отдают кесарю кесарево, рассылая ежемесячные счета, а... богу богово, подсчитывая голоса католических епископов мира» (Т4/65). Была популярной шутка о том, что один ученый попытался поставить свой компьютер в тупик вопросом о том, есть ли Бог. «Компьютер немного помолчал, а затем ответил: «Теперь есть»» (N1/66).

что компьютеры могут обработать даже более широкий диапазон «опыта относительно того, как людям следует себя вести». Сделанный из этого вывод подчеркнул глубоко укоренившуюся связь между компьютером и космической силой: «Когда мы хотим обратиться к божеству, мы идем к компьютеру, потому что это самое точное из имеющихся приближение к Богу» (ТЗ/68).

Если некий предмет носит сакральный характер и непроницаем для профанного мира, то сам по себе доступ к его силам становится проблемой. Священники выступают как посредники между божественным и мирским. Как заявил один ведущий специалист, хотя почитателей компьютера множество, «пока что только профессионалы понимают, как соединяются все эти элементы и к каким долгосрочным социальным, экономическим и политическим последствиям это приведет» (RD5/60). Обычно ошибочные предсказания о судьбе компьютера приписывались «непрофессионалам» (BW3/65). Снова и снова подчеркивалось, что для того, чтобы овладеть знанием компьютера, необходим невероятный объем обучения и уединение. Нужно разрабатывать сложные новые процедуры. Чтобы освоить управление новым компьютером, появившимся в 1949 году, специалисты «месяцами занимались буквально днем и ночью» (N8/49). Число людей, способных к такому суровому обучению, было жестко ограничено. Установление «связей между человеческим обществом и мозгом робота» (N9/49) требовало «новой расы ученых». «Новый вид ученых, [который] появился для обслуживания этих машин, - писал «Тайм» шестнадцать лет спустя, - превратился в торже

ственных жрецов компьютера, сознательно обособившихся от обычных дилетантов [и] говорящих на понятном лишь посвященным языке, насчет которого многие подозревают, что это просто способ вводить в заблуждение посторонних» (Т4/65).

Итак, взаимодействие с космическим компьютером, обеспечивавшееся этими жрецами техники, разумеется, должно было перевернуть земную жизнь. Однако, как и предшествовавшие ему революционные технологии, компьютер олицетворял собой как сверхчеловеческое зло, так и сверхчеловеческое добро. Как подчеркивал Клод Леви-Строс , культурные коды, определяющие предмет, впервые конструируются посредством наименования. В период сразу после появления компьютера предпринималось множество попыток дать имя

этой новой думающей машине, и эти попытки следовали бинарной схеме, описанной Дюркгеймом и Леви-Стросом.

В результате означающие были похожи друг на друга и являли собой длинный ряд сакральных и профанных ассоциаций, создавших плотное семантическое поле для технического дискурса. Один из наборов названий вскрывал пугающие пропорции компьютера и устрашающие последствия его деятельности. Компьютер называли «колоссальным устройством» (Т8/44, N8/49), «фабрикой цифр» (PS10/44), «горой оборудования» (PS10/44), «чудовищем» (PS10/44, SEP 2/50), «дредноутом от математики» (PS10/44), «зловещим изобретением» (PS10/44), «гигантом» (N8/49), «математическим роботом» (N8/49), «чудотворным роботом» (SEP 2/50), «маньяком» (SEP 2/50) и «чудовищем Франкенштейна» (SEP 2/50).

Журналисты и технические специалисты также, напрямую противореча этим профанным наименованиям, давали имена компьютеру и его составным частям с помощью аналогий с предположительно невинным и, несомненно, обладающим сакральным статусом человеческим существом. Компьютер называли «сверхмозгом» (PS10/44) и «гигантским мозгом» (N8/49). В сочетании с аудиоустройством он превращался в «ребенка-ум- ницу с ломающимся голосом» и в «единственный

механический мозг с нежным сердцем» (N10/49). Его «физиология» (SEP2/50) стала предметом обсуждения. Компьютеры, в дополнение к уже имевшемуся мозгу, наделялись «внутренней памятью» (Т9/49), «глазами», «нервной системой» (SEP2/50), «пульсирующим сердцем» (Т2/51) и «женским нравом» (SEP2/50). Было объявлено, что у них будут «потомки» (N4/50), а позднее стали говорить и о «семьях» и «поколениях» (Т4/65). Наконец, рассуждали и о развитии. «Тайм» объявил (Т4/65), что, «едва выйдя из подросткового возраста», компьютер вот-вот вступит во «внушительную зрелость». Однако это может произойти невротическим образом, потому что создатели превратили его в избалованного и почти что обожаемого ребенка»[278].

Период лихорадочного поиска имен быстро сошел на нет, но те внушающие священный трепет силы добра и зла, символами которых выступали эти имена, до сих пор сражаются в смертельной битве. Риторика спасения преодолевает этот дуализм в одном направлении, риторика апокалипсиса - в другом. С точки зрения структуры, оба эти движения могут рассматриваться как преодолевающие бинарную оппозицию за счет представления третьего термина. Но на карту здесь поставлены и более основательные эмоциональные и метафизические проблемы. Дискурс компьютера стал эсхатологическим, поскольку считалось, что компьютер затрагивает вопросы жизни и смерти.

Поначалу спасение определялось в узких математических рамках. Новый компьютер должен был «в мгновение ока» (Т9/49) решить проблемы, над которыми «люди бились годами» (PS10/44). Уже к пятидесятым годам спасение стали понимать гораздо более широко. «Да приидет революция!» - гласил заголовок к статье об этих новых предсказаниях (Т11/50). В ней описывался широкий и визионерский идеал прогресса: «Думающие машины принесут с собой более здоровую, более счастливую цивилизацию, чем те, что были известны когда-либо ранее» (SEP2/50). Теперь люди смогут «решить свои проблемы безболезненным электронным образом» (N7/54). Например, самолеты смогут достичь пункта назначения «без малейшей помощи пилота» (PS1/55).

К 1960 году социальный дискурс в отношении компьютера стал по-настоящему хилиастиче- ским. «Наступает новый век в человеческих отношениях», объявил один из главных экспертов (RD3/60). Как и в любых высказываниях эсхатологического характера, точное время наступления обещанного спасения неясно. Оно еще не произошло, но уже началось. Оно случится через пять или десять лет, его воздействие скоро начнет ощущаться, превращение неизбежно. Когда бы оно ни случилось, результат известен наверняка. «Социальные последствия достигнут невероятных масштабов» (RD3/60). «Преодолев последнее огромное препятствие расстояния», компьютер окажет столь же огромное воздействие и на мир природы (RD3/60). Большая часть человеческого труда будет упразднена, и люди наконец обретут «свободу заниматься совершенно новыми задачами, боль

шая часть которых будет направлена на самосовершенствование, на создание красоты и на понимание друг друга» (Мс5/65)и.

Эти убеждения еще более решительно подкреплялись в конце шестидесятых и начале семидесятых годов. Новые компьютеры обладали такой «потрясающей силой» (RD5/71), что могли «создать гармонию из хаоса», как, согласно Книге Бытия, это сделал Бог (BW7/71). То, что «наступает век компьютеров», было совершенно ясно. Одним из признаков этого тысячелетнего царства будет то, что «обычный причинно-следственный ход рассуждений заменится новым пониманием» (RD5/71). Невозможно отрицать, что это было то, из чего «делаются мечты» (USN6/67). Компьютерам предстояло изменить все естественные силы. Они должны были вылечить болезни и гарантировать долгую жизнь. Они должны были дать всем учащимся возможность легкого обучения, а лучшим учащимся - возможность совершенного обучения. Им предстояло породить мировое сообщество и покончить с войной. Они должны были уничтожить социальное расслоение и позволить воцариться равенству. Они должны были сделать правительства ответственными и эффективными, предпринимательскую деятельность - продуктивной и прибыльной, труд - творческим, а отдых - приносящим бесконечное удовлетворение.

Что касается конца света, то тут тоже было о чем поговорить. Машины всегда олицетворяли не только трансцендентальные надежды, но и страх и ненависть, порожденные индустриальным обществом. «Тайм», размышляя о новой технологической машине, однажды в истинно готической манере высказался об этой глубокой двойственности. С одной точки зрения, компьютеры являют «чистое, безмятежное достоинство». Однако это впечатление обманчиво, потому что «за ним прячется кошмар пульсирующей, содрогающейся, искрящейся сложности» (9/49).

Если взаимодействие с сакральной стороной компьютера есть средство спасения, то его про- фанная сторона грозит уничтожением. Это нечто, от чего люди должны быть спасены. Прежде всего, компьютер создает страх деградации. «Люди напуганы» (N8/68), потому что у компьютера есть власть «запятнать или принизить человека» (RD3/60). Люди испытывают «гнев и беспомощное разочарование» (N9/69). Компьютер унижает, потому что он объективирует; это второй огромный страх. Он приведет к тому, что «людей заменят механические существа» (Т11/50). К учащимся будут «относиться как к безличным машинам» (RD1/71). Компьютеры неотделимы от «образа порабощения» (USN11/67). Именно потому, что компьютеры воспринимаются как овеществляющие людей, они представляют собой реальную опасность. В 1975 году один популярный писатель сказал о своем персональном компьютере, что это - «жужжащая штучка, готовая меня вспороть» (RD11/75). Как правило, опасность все же заключается не в членовредительстве, а в манипулировании. При помощи компьютеров «рынки можно научно оснастить... настолько эффектив

но, что на этом фоне диктаторы лишь смущенно покраснеют» (SEP2/50). Интеллект компьютеров может превратить их в «инструменты массовой диверсии» (RD3/60). Они могут «довести нас до наивысшего ужаса - цепей из пластиковых лент» (N8/66).

Наконец, остается вопрос катастрофы, окончательного приговора земному технологическому безумию, который предсказывают с 1944 года и до сих пор. Компьютеры - «[чудовища] Франкенштейна, которые могут... разрушить самые основания нашего общества» (Т11/50). Они могут привести к «беспорядкам, [которые могут] выйти из-под контроля» (RD4/60). «Назревает буря» (BW1/68). Существуют «кошмарные истории» об «исчезнувшем свете» (BW7/71). «Так как компьютеры не могут предусмотреть возможность ошибки», «им недоступно христианское понятие искупления» (N8/66). Компьютер превратился в антихриста.

Мы проследили историю компьютера до 1975 года, до момента появления персонального компьютера, самое имя которого говорит о том, что битва между человеческим и античеловеческим продолжила подпитывать дискурс, окружавший рождение компьютера. В последовавшие десятилетия обсуждений важную роль продолжали играть утопические и антиутопические мотивы (например, Turkle, 1984: 165-96). Однако темы разочарования и «реализма» также стали звучать чаще. Тем не менее даже после того как новости о компьютерах перешли с обложки «Тайм» в рекламные объявления на страницах спортивных новостей ежедневных газет, на бурлящую поверх

ность культурной жизни вышли эсхатологические размышления об Интернет-революции и о новом электронном мире.