Глава 10 ПРЕЛЮБОДЕЯНИЕ (АДЮЛЬТЕР): ГИПОТЕЗЫ, ФАКТЫ, СЦЕНАРИИ
В общественном сознании адюльтер ассоциируется главным образом с соматической «изменой», вследствие чего качественно разнородные сексуальные отношения с нелегитимным партнером оцениваются (за редким исключением) как безнравственные.
Право же, невозможно представить себе обсуждение интимных сторон жизни актора без эмоциональных перехлестов, приводящих в конечном счете к малопродуктивным дискуссиям. Зададимся вопросом: кому или чему изменяет мужчина или женщина, состоящие в браке и вступившие в параллельную сексуальную связь? По-видимому, возможны два варианта ответов: (а) супруге(-гу) — нелегитимные отношения нарушают моногамный принцип «вечной верности»; и/или (б) брачным установлениям — происходит уклонение от про- креативной цели. Убежден: широкая распространенность таких взглядов не делает их аксиоматичными. Обсудим вкратце оба предположения.В принципе, когда влюбленный (мужчина или женщина) говорит: «Я люблю тебя навеки», то он/она неосознанно, под влиянием страсти, смешивает «человеческое» — телесное, изменчивое — с «божественным» — бессмертным, неизменным; иными словами, уподобляет себя Богу. Изысканнее выразил эту мысль знаменитый немецкий философ: «Институт брака упорно поддерживает веру, что любовь хотя и страсть, однако как таковая способна продолжаться долго и что любовь, продолжающуюся всю жизнь, можно считать даже правилом. lt;...gt; Все институты, которые дали страсти веру в ее продолжительность и которые ручаются за ее продолжительность воп
реки самому свойству страсти, дали ей новое положение: тот, кто бывает охвачен страстью, не считает это, как прежде, унижением и опасностью для себя, наоборот, он возвышается в своих глазах и в глазах себе подобных. Вспомните об институтах и обычаях, создавших из возбуждения минуты — вечную верность, из искры гнева — вечную месть, из отчаяния — вечный траур, из мимолетного, единственного слова — вечное обязательство: отсюда масса лести и лжи в мире, так как всё это по силам существу сверхчеловеческому» (Ницше 1901: 24).
Прозорливость слов мыслителя опосредованно подтвердилась семейной практикой 20-го столетия, о чем свидетельствует, в частности, репрезентативность последовательной полигамии (так назвал этот феномен американский социолог П. Лэндис). Строго говоря, моногамный принцип — одна женщина и на всю жизнь — во многом исчерпал себя.Повторные браки (remarriage) вовсе не современное явление. Они заключались и в прошлом по причине половозрастной асимметрии. В Англии по меньшей мере с 16-го столетия такого рода браки (по преимуществу вдовцов) составляли от 25% до 30% от общего числа заключавшихся союзов. В XVI—XVIII веках аналогичная тенденция наблюдалась и во Франции: от 20% до 33% всех браков заключались вдовцами. По Б. Адамсу, повторные союзы в США встречались всегда, но до XX века почти все они были результатом овдовения. Существенные демографические перемены, происшедшие на Западе в 19-м столетии (так называемый демографический переход), — изменение в смертности, а затем и в рождаемости — повлияли на количественные и качественные параметры последовательной полигамии (см.: Ihinger-Tallman, Pasley 1987: 24—27). В чем смысл этих перемен?
Согласно Б. Адамсу, в 1900 году 3% всех новобрачных приходилось на разведенных; в 1930 году — 9%,ав 1975 году — уже 25%. В пределах пяти лет после развода 3/4 бывших супругов вступают в новый союз (см.: Adams 1986: 347). В России, хотя и с некоторым запаздыванием, трансформация модели полигамного союза проделала в целом европейский путь:
- за полтора десятилетия (с 1980 г. по 1995 г.) зафиксирован рост удельного веса повторных браков (в том числе среди разведенных с 14% до 25%);
- заключение последовательно полигамных союзов к началу 90-х годов стало событием, равновероятным для обоих полов;
- доля вдовых среди вступающих в такого рода отношения устойчива и незначительна (см.: НР 2002: 25—33).
Наступил черед обсудить вторую гипотезу. Большинство людей искренне верят в свою осведомленность о назначении института брака.
Так ли это? Смею утверждать — нет. Брак — это исторически разнообразные механизмы социального регулирования (табу, обычаи, традиции, религии, право, нравственность) сексуальных отношений между мужчиной и женщиной, направленные на поддержание непрерывности жизни. Короче, институт брака призван продолжать род. Само собой разумеется, конкретный индивид (или пара), закрепляющий союз в светской или религиозной организации, может и не осознавать глубинного смысла своего поступка, но по существу это ничего не меняет. На протяжении тысячелетий люди неукоснительно следовали, говоря словами А. Шопенгауэра, «зову» природы.Необходимость продолжения фамилии сформировала основополагающий принцип патриархальной (а впоследствии и моногамной) семьи — слитность и однозначно заданную последовательность брачности, сексуальности и прокреации. А потому' сексуальные отношения до легитимации союза, рождение ребенка вне границ юридически оформленного брака и самоценность сексуального общения мужа и жены квалифицировались христианским и законодательным кодексами как нарушение социокультурных норм. Более того, всю эру существования обозначенного типа семьи сопровождало признание исключительной инициативности за мужем. Согласно Плутарху, однажды кто-то спросил молодую спартанку, приходилось ли ей спать с мужчиной. «О нет! — отвечала она. — Это ему со мною приходилось». Именно так, продолжает древнегреческий историк, я считаю, должна вести себя замужняя женщина: не уклоняться, не выражать недовольства, когда муж затевает нечто подобное, ибо это говорит о высокомерии и холодности, но и самой не напрашиваться, ибо так поступают только бесстыжие распутницы (см.: Плутарх 1983: 351).
В одном давнем отечественном исследовании матримониальные принципы были сформулированы следующим образом: «Цель брака — христианское рождение и воспитание детей; половой инстинкт признается нечестивым, удовлетворение его ради одного удовольствия — смертный грех; поэтому-то целью брака религия ставит рождение и воспитание добрых христиан, освящая плотский и сам по себе греховный союз благодатью таинства» (Шашков 1898: 141).
К нарушителям этих установлений применялись различные по жесткости санкции.Н. Пушкарева, которая провела сравнение семьи и сексуальной этики в православии и католицизме, выяснила, что в первом наказания за несохранение девственности до замужества, различные попытки получения наслаждения от сексуальности в браке, прелюбодеяние были не столь суровыми, как во втором. Здесь санкции ограничивались по преимуществу определенным числом постов (от нескольких дней до двух лет), многочисленными поклонами, чистосердечным раскаянием и покаянием. Вместе с тем, как признается этот этнолог, несмотря на относительную мягкость, православие тоже требовало от прихожан сохранения непорочности, умерения страстей, разумных ограничений в супружеской сексуальной жизни, недопустимости адюльтера (см.: Пушкарева 1995: 55—59).
Мы не погрешим против истины, если предположим, что нормативные требования и реальные практики в европейском докапиталистическом обществе в большей или меньшей степени не совпадали (в зависимости от конкретных условий места и времени). При этом достоверно известно, что нормы-рамки в большей мере нарушались мужчинами. Эту мысль изысканно артикулировали французы. В нашем обществе, говорили они, обладать вне брака женщиной — величайшая честь, какой только может гордиться мужчина, но, с другой стороны, отдаться вне брака мужчине — худший позор для женщин. В этом вопросе мужчины проявляли наивность. Француженок никакая опасность не останавливала, напротив, игру она делала более пикантной и азартной. Как утверждала Симона де Бовуар: «lt;...gt; выйти замуж — это вроде обязанности, а вот иметь любовника — это роскошь, шик lt;...gt;. У любовника есть lt;...gt; преимущество, его престиж не теряется в повседневной жизни, полной различных трений, lt;...gt; его нет рядом, он совсем не такой, как тот, что рядом, он — другой. И у женщины при встрече с ним возникает впечатление, что она выходит за свои пределы, получает доступ к новым ценностям lt;...gt;» (Бовуар 1997: 623—624).
И всё же, несмотря на отдельные нетрафаретные поступки, разветвленность санкций поддерживала в общественном сознании представление о брачности и брачной рождаемости как социальной норме. Так, в России вплоть до конца XIX века браки были всеобщими: к возрасту 45—49 лет лишь 4% мужчин и 5% женщин оставались соответственно неженатыми и незамужними (см.: Волков 1986: 108). В этих условиях брак, несомненно, обладал монополией на регулирование сексуальных отношений и на воспроизводство детей. Поэтому человек, не состоящий в браке или не имеющий детей, ощущал свою ущербность.
С начала 20-го столетия значимость эротики интенсивно переосмысляется. Становится тривиальным понимание несводи- мости супружеской сексуальности к репродукции. Как справедливо подметил Э. Гидденс, теперь, когда зачатие не только контролируемо, но и осуществляемо искусственно, сексуальность, наконец, стала полностью автономной. Освобожденная эротика может стать свойством индивидов и их взаимоотношений друг с другом (см.: Giddens 1992: 25—26).
К аналогичному выводу, но с иных позиций, пришли и демографы. При изучении современного типа прокреативного поведения исследователи столкнулись с парадоксальным явлением. Сегодня одна женщина, состоящая в браке, на протяжении всего репродуктивного периода (границы которого, кстати, расширились примерно до 35 лет) могла бы родить десять- двенадцать детей[92]. Реально же европейская женщина рожает в среднем одного-двух. В чем же дело? С точки зрения специалистов, за резким снижением рождаемости скрываются «огромные перемены в структуре демографического поведения. Массовое репродуктивное поведение обособилось от полового и брачного, стало автономным» (Вишневский 1976: 158). И это еще не всё — сексуальность раздвигает границы своего распространения. Выходя за пределы брака, она приобретает существенное значение для актора независимо от пола.
Переосмысление взгляда на адюльтер происходило неравномерно в разных культурах. Чтобы убедиться в справедливости данного тезиса, достаточно сравнить пафос двух работ, опубликованных практически в одно и то же время в России и Франции.
По утверждению российского автора, в конце XIX века «разврату» часто[93] предаются как представители «невежественного народа», так и «культурных слоев» (сюда причислялись техники, инженеры, врачи, юристы). Такие деяния, настаивал Л.А. Золотарев, были предопределены уверенностью мужчин в своей природной полигамности, их неумением или нежеланием интенсифицировать эмоциональный потенциал жены, а также поспешным, подчас корыстным заключением брака или разгульным стилем жизни, предшествующего легитимному союзу. Аргументация этого автора прямолинейна, выдержана в духе воинского устава. Показателен в этом смысле следующий пассаж: «Тот, кто в молодости посещал проституток, кто до брака жил интимной жизнью с другой женщиной, не может наслаждаться вполне счастливой супружеской жизнью» (Золотарев 1897: 42). В другом месте очерка страж брачной неприкосновенности утверждает, в духе современных феминисток, что истоки распущенности «сильного» пола проистекают из «векового рабства женщин» и «низкого умственного развития мужчин», — то и другое в совокупности якобы способствовало превращению «органа размножения в орудие наслаждения». Отсюда и вывод, как выстрел: «lt;...gt; считать супружеские измены преступлением» (Там же: 22).
По-иному видится проблема супружеской неверности П. Лафаргу. В своих рассуждениях он опирается на результаты опроса читателей, проведенного газетой «Фигаро». Как предполагал французский аналитик (и с этим можно согласиться лишь отчасти), если бы кто-то поинтересовался мнением средневековых людей о супружеской измене, то они — рыцарь и горожанин, священник и мирянин, ученый и неученый, — нисколько не задумываясь, ответили бы, что супружеская измена означает разрушение семьи и нравственности и потому заслуживает самого строгого наказания. Почему высказанное положение не выглядит безупречным? Сомнение вызывает позиция, приписываемая рыцарскому этосу.
В средневековой Европе матримониальные правила, принятые в феодальной среде, способствовали зарождению романтической любви (куртуазной — от старофранцузского «court» — двор). Эти же правила привели к расширению границ отчужденной сексуальности. Что я имею в виду? Аристократия всячески стремилась ограничить раздел земли, а потому заботилась о женитьбе одного, обычно старшего сына. В своем большинстве младшие оставались холостыми. Разумеется, их эротические потребности ни в коей мере не ущемлялись — к их услугам были служанки и проститутки. Но такие контакты, понятно, не требовали ни эмоциональной концентрации, ни соревновательности, и со временем взоры «младших» феодалов стали обращаться на замужних матрон. Высказывая этой женщине свою «рабскую» подчиненность, рыцарь только и помышлял о том, как бы разделить с нею ложе. Мораль старопровансальского дворянина основывалась на признании прав природы и человеческих чувств. Любовь понималась не как грех, а как добродетель. Потому-то в божбе рыцарей фигурировала не жизнь, не здоровье или спасение души, а высшая милость их дам. Феодал из Прованса не говорит: «Клянусь своим телом», «Пусть погибнут мое тело и душа», но «Пусть мне не придется больше возлежать с моей дамой» (Фридман 1965: 328). Замужняя женщина, однако, не могла открыто располагать своим телом: оно — неотъемлемая собственность мужа. Дама, замеченная в нарушении этикета, подвергалась вместе с сообщ-ником суровому наказанию. Опасность придавала особую пикантность любовной игре, к тому же ритуал предписывал женщине идти на определенные уступки: шаг за шагом умножая дозволенные ласки, с тем чтобы еще больше разжигать желания почитателя. Демонстрируя умение изысканно завлекать матрону, рыцарь подчеркивал тем самым принадлежность к миру избранных. Не правда ли, речь идет о любви отнюдь не «платонической»? Практика галантной любви опиралась, с одной стороны, на мужскую обходительность и храбрость, а с другой — на женскую изощренность и жертвенность. Не лишне подчеркнуть: дама, по сравнению с рыцарем, который мог быть и холостым, и женатым, должна была — в силу своего брачного статуса — обладать удвоенной решимостью. Думаю, не покажется неожиданным следующее резюме: романтическая любовь внебрачна, жертвенна и манифестируема.
В этом свете легко понять, что следовать традициям и правилам романтизма могут немногие, но мечтать о нем может каждый обыватель, подпитывая воображение романами, фильмами, телевидением, Интернетом, конструирующими светлые пятна в жизни актора, в реальности ограниченной кухней, супружеской спальней, детской, офисом и могилой.
Вернемся, однако, к размышлениям Лафарга. К началу XX века (опрос проводился в 1903 г.), несмотря на то что религиозная и светская этика по-прежнему придерживались сугубо негативной позиции относительно адюльтера, общественное мнение тем не менее отнюдь не высказывалось стопроцентно в ее (этики) пользу. И это, по словам автора, являлось если не самым интересным, то, по меньшей мере, самым значимым открытием: «Неопределенность мнений в вопросе, находившем когда-то столь ясный lt;...gt; ответ, — не доказывает ли это, что мы (французская нация. — С. Г.) переживаем время, сходное с периодом разложения греко-римской цивилизации, когда приходили в упадок пережившие себя обычаи, учреждения и идеи, появились признаки нового мира?» (Лафарг 1904: 54). Стало быть, если для Золотарева адюльтер однозначно — преступление, то Лафарг, осознавая временный характер всех обычаев и конвенциональность норм нравственности, поддерживал стремление своего народа к публичному (а не «в самом тесном кругу» — на кухне) и активному обсуждению злободневной проблемы.
Итак, приведенные выше статистические показатели широкого распространения в XX веке последовательной полигамии разведенных мужчин и женщин, равно как и дискуссии относительно сексуального поведения состоящего в браке человека («не пожелай жены ближнего») — лишь частично можно считать доводами в пользу смягчения взгляда на аморальность адюльтера. Не более. Разумеется, намного доказательнее были бы свидетельства, полученные с помощью специальных опросов. Однако, насколько мне известно, таковые в нашей стране не проводятся или, по меньшей мере, не введены в научный оборот. Ввиду этого приходится опираться исключительно на собственную эмпирическую базу.
Начну анализ с наиболее прозрачного сюжета — ориентаций на возможность адюльтера для себя и партнера противоположного пола (см. табл. 11).
Табл. 11. Точка зрения замужних женщин и женатых мужчин на возможность вступления в параллельную сексуальную связь для себя и партнера противоположного пола (в %)*
Тип суждения | Замужние женщины | Женатые мужчины | ||
для себя | для партнера | для себя | для партнерши | |
Вполне естественно Возможно Не особенно желательно Достойно осуждения | 5,2 9,6 31,2 53,6 | 4 о** 13,2 32,4** 47,6 | 6,0 26,8 34.4 32.4 | 1,6** 9,6 27,2 59,6 |
* Опрос 250 супружеских пар, 1981 г.
** Различия статистически незначительны
Прежде всего обращает на себя внимание широкий спектр ориентаций (заполнены все клетки): от традиционного осуждения внесупружеской сексуальности до признания ее нравственной для обоих полов. Одновременно заметно проступают «следы» двойного стандарта: мужчины настроены более «разрешаю ще» по отношению к своему полу и осуждающе к противоположному; тогда как женщины в большей степени осуждают своих «сестер» по биологической принадлежности, чем представителей другого пола. Через десять лет этот же вопрос был обращен к идентичной выборке супругов. Результат, если не считать некоторых непринципиальных нюансов, повторился: воспроизведен плюрализм мнений, зафиксированы элементы двойного стандарта. К примеру, в 1981 году доля мужчин, оценивавших для себя вступление во внесупружеские сексуальные отношения как «возможные», была равна 26,8%, в 1990 году — 25,7% (различия статистически незначимы), соответственно для партнерш в обоих случаях — 9,6%. К нюансам я бы отнес, скажем, снижение уровня всего ряда «осуждающих»: данная линия в выборке 1990 года выглядит следующим образом (сравни с данными в таблице): 47,9%, 43,0%, 31,7%, 53,8%.
Более развернутый (и соответственно богатый) материал получен на выборках интеллектуалов (в обоих случаях по 250 человек), опрошенных в 1969 и 1989 годах в Ленинграде (среди них — коренные жители и мигранты). Мужчин и женщин попросили проранжировать восемь факторов (в число которых входила и «сексуальность»), исходя из важности каждого из них для бесконфликтного протекания супружеских отношений.
У мужчин в обеих совокупностях «физическая близость» разместилась на третьей ступени шкалы, и удельный вес в течение рассматриваемого промежутка времени практически оставался неизменным. Иное положение дел у женщин. За два десятилетия роль сексуальности в браке для них возросла на 10%, сам же фактор физической близости переместился по шкале приоритетов на третью позицию. Более того, выяснилось, что около 40% мужей (в обоих выборках) испытывали эротическое наслаждение (оргазм), среди жен в 1969 году таких насчитывалось 30%, тогда как в 1989 году — 40%. За тот же период число «безразличных» и «неудовлетворенных» супружеской сексуальностью уменьшилось в подвыборках — у мужчин почти вдвое, у женщин — в 2,5 раза. Наряду с количественными трансформациями были отмечены и качественные. Жены, как правило, не просто ждали чувственного наслаждения, а — в отличие от спартанки — предпринимали активные действия, реализуя принцип «отдаваясь — брать». Появилось основание констатировать: в рамках брачного союза женщины стали интенсивнее мужчин усваивать ценности «материально-телесного низа» (М. Бахтин). Исходя из традиционного стереотипа, логично было бы ожидать, что рост значимости для женщин супружеского эротизма ужесточит их отношение к адюльтеру. Верна ли гипотеза?
В конце 60-х годов XX века 35% интеллектуалок оправдывали возможность параллельных сексуальных практик, 38% высказывались амбивалентно и 27% их осуждали. Через двадцать лет зафиксировано в принципе близкое соотношение ориентации: 36%, 33% и 31%. Некритичное восприятие представленного цифрового материала способно создать впечатление отсутствия корреляции между интенсификацией супружеского эротического наслаждения и веером вербальных предпочтений. Задумаемся над такими показателями: среди жен, получающих удовольствие от плотской близости с мужем, число оправдывающих адюльтер (за обсуждаемый промежуток времени) осталось неизменным, тогда как количество осуждающих возросло на 12 пунктов. Иначе обстоят дела у тех замужних женщин, которые индифферентны к такого рода обменам, — здесь число лиц, оправдывающих параллельные связи, возросло на треть.
Важно отметить и другое: если в первом опросе на реальность сексуальных контактов помимо мужа указала треть женщин, то во втором — почти каждая вторая. Установлено рассогласование между аттитюдами и актуальным поведением: в 1969 году среди замужних женщин из числа оправдывающих адюльтер половина его практиковала, к 1989 году таких уже насчитывалось более 70%. У осуждающих динамика такова: в первом случае — около 6% состояли в параллельных сексуальных контактах, во втором — 25%. В силу парности рассматриваемого феномена полновесное объяснение перемен, происходящих с женским эротизмом, невозможно в отрыве от показателей мужских практик.
Напомню, за два десятилетия у женатых мужчин не произошло интенсификации эротизма и в целом не изменилась структура ориентаций на адюльтер[94]. Незначительные колебания в долях аттитюдов сопровождались куда более радикальными переменами в актуальном поведении. Так, если в 1969 году на наличие параллельных сексуальных практик указывало менее 50% респондентов, то в 1989 году — более 75%. Примечательно, что активизация таких практик зафиксирована как среди «оправдывающих» (62% против 94%), так й среди «осуждающих» (12% против 25%). Таким образом, рост адюльтера характерен для обоих полов. Замечено: если количественные показатели женской нелегитимной эротики до сих пор достаточно разнятся от мужской, то темпы прироста, несомненно, близки. Конечно, это не означает, что «выравнивание» указанных практик где-то у горизонта. Отнюдь нет. Моя уверенность базируется на результатах более поздних опросов, о чем речь впереди.
Непозволительно было бы закончить представление практик адюльтера, не уяснив его мотивов и, пожалуй, самое важное, структуры.
В 60-е годы подавляющее число респондентов вовлекались в «случайные» параллельные контакты (почти 62% мужчин против 37% женщин), то есть в связи, которые не обременяли их определенными обязательствами. Значительна была и доля тех, кто мотивировал свои действия необходимостью компенсации психосоматической неотзывчивости брачного партнера (обращу особое внимание на соотношение жен и мужей: 62% к 38%). Вдумаемся в эти мотивы: между ними нет принципиальных различий. И в первом, и во втором случае речь идет о реализации потребности в релаксации. Скажу без обиняков — это благодатная почва для процветания проституции (и не только женской, но и мужской). На этом фоне любовная мотивация выглядит откровенно периферийной потребностью (15%). И вот что нельзя проигнорировать: даже среди женщин, которые составляют подавляющее большинство последней когорты, их доля вдвое меньше, чем среди предпочитающих «случайные» встречи.
К концу 80-х годов мотивация прелюбодеяния стала не только многообразнее, но и принципиально иной. (К примеру, высветилось «одиночество» брачных партнеров и «эмоциональная неудовлетворенность супругой(-ом)».) Заметно снизилась численность «случайных» контактов (почти до трети), одновременно возросло число ссылок на «любовь» (около 20%). Хотя акцен- тация последней не столь уж велика, важна сама тенденция. И еще одно обстоятельство. Для части зрелых мужчин духовноэмоциональные ценности начинают доминировать над плотскими. Отсюда небезосновательным представляется утверждение о «вписывании» их практик в структуру эротики, традиционно воспринимаемую как фемининную. Вместе с тем не может не удивлять, что женатые мужчины указывают на параллельные контакты как средство преодоления одиночества. По моему убеждению, «бегство в разврат» создает лишь иллюзию снятия психоэмоционального напряжения, практически же через непродолжительный промежуток времени фрустрация углубляется, и всё идет по кругу.
У женщин за два десятилетия — при явном росте параллельных практик — существенных изменений в иерархии побудительных мотивов не отмечено. Так, хотя в 1989 году «новая» любовь выдвигается в качестве основания адюльтера чаще, чем ранее (1969 г.), ее доля по-прежнему скромна. Обращает на себя внимание некоторое сокращение «случайных», неизбирательных связей (до 13%). Кроме того, несмотря на практически неизменное (27—28%) количество ссылок на снижающуюся потенцию мужа, само по себе превышение потребности в телесно-чувственном переживании у зрелых женщин над мужчинами того же возраста — свидетельство наличия у «слабого» пола физиологических запросов, что по инерции и поныне ассоциируется со стереотипом маскулинности. Как сказал бы классик: «Всё смешалось в доме Облонских».
Несколько замечаний относительно структуры параллельных сексуальных отношений. Мной были сконструированы три подвида практик: (1) постоянные и регулярные; (2) постоянные, но иррегулярные; (3) случайные. Наиболее представительными оказались вторые (54,5%), далее следуют третьи (31,8%) и менее всего адюльтеру присущи первые; по-видимому, в силу того, что они напоминают супружество, которое по сути нечто качественно иное, нежели отношения с третьим лицом[95]. Сравнение ответов респондентов на два однопорядковых задания высветило, на мой взгляд, принципиальную скоротечность параллельных связей. Так, на вопрос: «Состояли ли Вы во внебрачных сексуальных связях?» — положительно ответили почти 63% респондентов-интеллектуалов, тогда как на вопрос о наличии «внебрачных» связей на момент опроса утвердительно отреагировали вдвое меньше (27,8%). Дополню картину такой небезынтересной деталью: «случайные» контакты начинаются чуть ли не на первом году брака, со второго их число заметно возрастает; а «постоянные и регулярные» конструируются после 8—10 года совместного проживания супругов.
До сих пор речь шла в основном об одном социальном слое — интеллектуалах. Во избежание возможных кривотолков по поводу предвзятости отбора эмпирического материала расширю его представительство за счет выборочных опросов, проведенных среди всех слоев населения в Санкт-Петербурге (1998 г.) и Туле (1999 г.).
Не обнаружено значительных различий в эротических параллельных практиках интеллектуалов и других категорий городского населения. Ограничусь несколькими принципиальными положениями. В петербургской выборке из 479 человек, состоящих в браке, 41,5% мужчин и 24,5% женщин имели опыт адюльтера, в тульской выборке из 275 человек соответственно — 39% и 17,1%. Иерархия мотивов указанных практик у мужчин из обоих городов тождественна: «случайность», «страстное влечение», «соблазнение», «сексуальная неудовлетворенность женою», «новая любовь», «сострадание». При этом удельный вес обозначенных побуждений (исключение составляет «соблазнение») ощутимо разнится: «случайность» у петербуржцев составила 42,4% от общего объема мотивов, тогда как у туляков — 31,4%; напротив, «любовь» в большей степени представлена у последних — 4,7% к 9,2%. Очередность мотивов у женщин сравниваемых городов заметно отличается. Совпадают лишь два побуждения: на третьем уровне расположилась «любовь», на следующем — «соблазнение». Из других побуждений особо выделю такие: у петербурженок (кстати, как и у мужчин) ведущий — «случай» (почти каждый третий мотив), у тулячек он замыкает шкалу (всего 13% отметивших); «сексуальная неудовлетворенность мужем» у тулячек расположилась на втором месте (подчеркнула каждая четвертая), тогда как петербурженки поставили ее на пятую ступень (при охвате 15%). Иными словами, если мотивация прелюбодеяния у петербургских мужчин и женщин в принципе совпадает (исключение — «любовь», на которую «слабый» пол ссылается в четыре раза чаще), то в Туле мы находим распределение по традиционному стереотипу: доля «любви» и «страстного влечения» (гедонизм) у мужчин составляет 37%, а у женщин — 50%, «соблазнение» и «случайность» у первых представлены 44%, у вторых — 26%.
Побудительные мотивы нелегитимной практики по большей части коррелируют с типом партнера. А именно: если близость зиждется на «любовном чувстве», то партнерша/партнер обозначается как «любимая(-ый)»; если на гедонизме — называется «подруга/друг», когда же контакт «случайный», то партнерша (партнер) — «малознакомая женщина/мужчина» или «проститутка»/«хаслер».
Наконец, о частоте сменяемости объекта. Оберегая свой интимный мир, респонденты с большой неохотой откликались на этот вопрос: в Санкт-Петербурге 26% мужчин и 16% женщин, еще меньше в Туле: соответственно 21% к 11%. Каков же итог? Около 60% петербуржцев подтвердили параллельную связь с 1—3 женщинами, почти каждый третий — от 4 до 10 и менее 10% указали на большее их число; до 90% петербурженок представлены в первой группе, около 8% — во второй и менее 3% — в третьей. В Туле показатели менее емкие, конкретно ряды выглядят так: у мужчин — 78%, 18% и 4%; у женщин — 89%, 6% и 5%.
Пожалуй, нет смысла множить статистику, характеризующую прелюбодеяние. Поставим точку, уясним — насколько это возможно на базе имеющихся данных — направленность конструирования актором параллельных сексуальных практик, не центрированных на матримониальном поведении.
Перед нами, несомненно, предстало довольно пестрое и размытое полотно. По ассоциации, такое впечатление могло бы сложиться, по-видимому, лишь под маловероятным механическим наложением на картину Карла Брюллова полотна Сальвадора Дали. И всё же даже при сравнении с таким фантасма- горичным совмещением реализма с сюрреализмом перемены, произошедшие с пониманием адюльтера в начале XXI века, не выглядят столь радикальными, как это представлялось в свое время Полю Лафаргу. Если ныне что и рушится, то уж никак не цивилизация, а только традиционная семья, «взрыхляется» почва для новой эротики.
Каким же видится в описанных условиях реальный компромисс, способный смягчить противоречие между самоценным эросом и сексуальностью, ориентированной на прокреацию? Найти один-единственный выход из множества жизненных ситуаций представляется сомнительным. Остается уповать на конструирование актором предпочтительного сценария. Каковы же возможные варианты?
Первый сценарий — внешне как будто прозрачен и не таит в себе загадок; впрочем, напрямик он не связан с адюльтером, по большому счету, и даже антагонистичен ему. В результате трансформации семьи, сопровождающейся повышением ценности эротики (в первую очередь благодаря подлинному расцвету женской психофизики) и ростом взаимной расположенности супругов — с одной стороны; интенсификации симметричных интересов мужа и жены вне рамок брака — с другой, супружество заняло ведущее место в сети семейных отношений. Выстроенное на такой основе (интимность — автономия) взаимодействие мужа и жены приводит к тому, что все свои эротические удовольствия супруги связывают с легитимным парт- нером(-шей). И до тех пора пока имеет место равновесие (баланс) между указанными базовыми ценностями, вероятность прелюбодеяния минимальна.
Второй сценарий разрешения*напряжения — последовательная полигамия, суть которой мною частично уже была раскрыта. Вот лишь несколько дополнительных штрихов.
В рамках христианской цивилизации развод на протяжении многих веков оставался либо запретным, либо исключительным событием. Законодательно разрешенный в 20-м столетии в большинстве промышленно развитых стран, он тем не менее до середины 60-х годов воспринимался общественным мнением как явление маргинальное. После указанного срока повышение частоты разводов последовательно захватывает все европейские страны, начиная с Финляндии (1961 г.) и заканчивая Данией (1968 г.). В СССР число разводов, скажем, с 1963 года по 1973 год удвоилось (см.: Фести, Приу 1979: 13). Важно подчеркнуть: эти изменения произошли в большинстве стран до того, как были приняты современные законы о разводе.
Причина нарастания числа разводов и вступлений в следующий по очередности брак сводится к следующему. В прошлом, как уже отмечалось, все мужчины и женщины, за редким исключением, вступали в брак. Стремились они к этому, вероятно, движимые необходимостью продолжения рода. Переосмысление иерархии ценностей произошло не в последнюю очередь в силу осознания поколениями, рожденными после Второй мировой войны, полифункционального смысла сексуальности. Полифункциональность стала для мужчин и женщин предпосылкой к разочарованию супружеским эросом и открытого поиска его компенсации. А так как со второй половины прошлого века развод превратился в атрибут брака, то и адюльтер приобрел характер переходного состояния к формированию нового союза. Ничто не противодействует перманентности данного процесса: новый эротический партнер — ступень в ряду «серийного» брака.
Третий сценарий. На протяжении 20-го столетия происходит радикальное изменение в понимании места и роли в рамках брачного союза одной из целого ряда сексуальных практик — я имею в виду мастурбацию. К концу века она уже не воспринимается (и не только специалистами) перверсией, превращаясь хотя и в дополнительную, но весьма важную составляющую эротики обоих супругов. Вплоть до сегодняшнего дня эта парафилия остается чуть ли последним белым пятном (особенно для общественных наук) в изучении человеческой сексуальности. По свидетельству французского социолога А. Бежена, мужчины, и в еще большей степени женщины (о чем уже говорилось), тщательно замалчивают эту грань эротического увлечения, и в первую очередь те из них, кто состоит в браке (см.: Бежен 1998: 143). Исследователь показал одну из причин скрываемости этого явления — невозможность проявить свою привлекательность и дух соревновательности.
Онанизм, что хорошо известно большинству взрослых людей, ни физиологически, ни психологически не отражается негативно на состоянии индивидуального организма. В то же время, по меньшей мере иллюзорно, он открывает перед актором перспективу, не выходя за пределы четырех стен при минимальных энергетических затратах, поддерживать эмоциональную яркость образа «любимой(-го)», комбинируя и меняя по первому желанию объект эротического домогательства. Попутно замечу, мастурбация нередко противопоставлялась контактам с проститутками. В полевых опросах 20-х годов отмечалась эта корреляция: уменьшение обращения к проституткам интенсифицирует процесс онанирования (см.: Голосенко, Голод 1998: 67). На мой взгляд, наглядной иллюстрацией здесь могут послужить откровения одного из героев «Тропика Рака» Г. Миллера.
Ван Норден всё еще поет свою песню насчет бс...gt;дей и необходимости вычистить грязь из нутра. Только сейчас он нашел себе новое занятие. Он понял, что мастурбировать гораздо проще, чем бегать за шлюхами. lt;...gt; я удивился, узнав, как именно он это делает. По его словам, он изобрел новый способ. «Ты берешь яблоко, — сказал он, — прорезаешь посередине дыру и смазываешь ее кольдкремом. Попробуй как-нибудь. Сначала можно просто спятить. Но, что ни говори, а это и дешево, и времени не теряешь» (Миллер 2000: 324).
«Вхождение» в виртуальное обладание становится доступным для многих людей благодаря разветвленной сети средств массовой коммуникации (в том числе мобильного телефона) и всемирной «паутине», которые предоставляют актору беспрепятственно, не манифестируя свою приверженность к пара- фильным увлечениям, удовлетворять эротическую мечту, обогащая рутину осупруженной сексуальности картинами в духе маркиза де Сада.
Четвертый сценарий в вульгаризированном варианте чаще всего и ассоциируется в общественном мнении с прелюбодеянием. Я же при его представлении ограничусь примером, взятым из одной биографической повести, и назову эти отношения по имени главного героя — «синдромом Камю».
Для всех, кто общался с четой Камю, было совершенно очевидно, что к Франсине (жена А. Камю. — С. Г.) Альбер питал братскую нежность. Она, в свою очередь, никогда не жаловалась, не разыгрывала из себя томную, умирающую от экспрессии женщину, но преданно, мучительно любила своего мужа. Принимая на себя роль главы семейства, автор «Бунтующего человека» своим жизненным стилем утверждал устремленность к личной свободе. Жена была для него прежде всего матерью близнецов, которых он любил и охотно ими занимался.
Однажды летом 1948 года Камю после некоторого перерыва столкнулся на бульваре Сен-Жермен с Марией Казарес. У Марии, как многим известно, бывали увлечения. В тот момент она считалась подругой актера Жана Серве. Ради философа Мария оставила Серве. Она заполнила всю жизнь Камю (неспроста он называл ее «Единственной»). Альбер вовсе не собирался расставаться с Франсиной: а как же дети? Много больше: о жене Камю отзывался с симпатией и неизменным уважением, был искренне к ней привязан. И одновременно страстно любил Марию. Франсина отлично знала о двойной жизни своего мужа, великодушно и «мужественно» с этим мирилась — или делала вид, что мирится. Актриса — что ни для кого не было тайной— и сама была донжуаном в юбке. В возлюбленном она видела типичного французского «мачо», который тем не менее, по признанию Казарес, «никогда не старался пресечь» ее отношения с другими мужчинами. Как не без иронии замечает автор повести: «Им не нужно было измышлять, подобно Сартру и Бовуар, теорию Необходимости и Случайностей, они просто жили, и в их жизни всепоглощающая любовь не исключала определенной свободы» (Тодд 2000: 201). Немалое число моих оппонентов сочтет описанный случай неубедительным (как, очевидно, и метод — case study — вообще). Ведь это картинка, скажут они, из аристократической жизни. Мол, на элиту нельзя ориентироваться. Однако стоит ли принимать во внимание такие аргументы? У меня в запасе, как минимум, два возражения. Первое. Наличный полевой материал, как отмечалось выше, зафиксировал эмпирическую закономерность: чаще всего адюльтер протекает в форме «постоянных и иррегулярных» отношений. Представленная ситуация именно такова. Второе. Все (или почти все) историко-культурные новации зарождаются в узком социальном кругу и только впоследствии (через какой-то промежуток времени) раздвигают свои границы, захватывая значительные слои населения. Так произошло, к примеру, с романтической любовью. Почему так не может статься с адюльтером?
Не стану ни себя, ни других вводить в заблуждение: обозначенными сценариями, конечно, не исчерпывается всё пространство параллельной супружеству сексуальности. Здесь в принципе очерчена наиболее представительная часть эмпирически выявленного круга эротического общения, всё остальное — периферия, к примеру, проституция, время которой, можно полагать, на исходе.
Еще по теме Глава 10 ПРЕЛЮБОДЕЯНИЕ (АДЮЛЬТЕР): ГИПОТЕЗЫ, ФАКТЫ, СЦЕНАРИИ:
- 3.3.2. Социологическое знание: факты, проблема, гипотеза, теория
- Глава четвертая КОРОЛЕВСКОЕ ПРЕЛЮБОДЕЯНИЕ И ЦЕРКОВЬ
- ГЛАВА 13 ИСТОРИЧЕСКИЕ ФАКТЫ И ИХ ОБЪЯСНЕНИЕ
- ГЛАВА XXX ФАКТЫ. ПОДТВЕРЖДАЮЩИЕ ПРИТЯЗАНИЯ ЦЕРКВИ
- Глава 16 МАЛОВЕРОЯТНЫЕ СЦЕНАРИИ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО ВЫМИРАНИЯ
- ГЛАВА 18. СОЦИОЭКОНОМИЧЕСКИЙ ФАКТОР В ТРАНСФОРМАЦИИ ЖИЗНЕННОГО СЦЕНАРИЯ ЧЕЛОВЕКА
- Глава 4. ЖИЗНЬ ПО СЦЕНАРИЮ, ИЛИ «АВТОРА!»
- Глава 25 МОДЕЛИРОВАНИЕ СЦЕНАРИЕВ ГЛОБАЛЬНОЙ КАТАСТРОФЫ
- Глава 8. Гипотеза и теория
- Мифы и факты
- ЗАКОНЫ И ЭМПИРИЧЕСКИЕ ФАКТЫ
- ФАКТЫ ИЗ ИСТОРИИ
- 8. ФАКТЫ В СИСТЕМЕ ЕСТЕСТВЕННО-НАУЧНЫХ ЗНАНИЙ
- Факты против оценок