В этих обстоятельствах социологи, разделяющие такую точку зрения, все более активно призывают к пересмотру исходных оснований своей науки и формированию новых фундаментальных теорий. Так, Н. Ауман полагает, что к классическому вопросу социологии «Что происходит?» следует добавить еще один: «Что за этим кроется»? Если ответ на первый обеспечивает современная эмпирическая социология мейнстрима, то второй прямо связан с теоретической деятельностью. Речь идет о построении объясняющих моделей, что в свою очередь предполагает рефлексию к исходным допущениям, на которых строится сегодня социологическое знание. Значимость такой работы для его перехода на новый уровень еще в 1970-х гг. продемонстрировали Э. Гоулднер в отношении теории и Р. Фридрихе применительно к методологии. 0 необходимости усилить теоретический аспект социологии говорил Э. Гидденс: «Концептуальное обновление (вкупе с эмпирическими исследованиями), по крайней мере, столь же важно в социальных науках, как и формулировка новых обобщений. Ибо это обновление может содержать в себе такие „способы видения" социального мира, которые недоступны непрофессионалу. Оно позволяет увидеть скрытые возможности данного набора социальных институтов и обнаружить такие их аспекты, о существовании которых никто не подозревал»2. Подобные изменения не могут быть локальными поправками к классическим познавательным моделям. Речь идет о смене познавательных парадигм, о которой в свое время писали Т. Кун, П. Фейерабенд и др. В то же время, как подчеркивал С. Тулмин, это не означает полного отказа от ранее сложившихся теорий. Любое обновление предполагает соотнесение с ними, включение в более современные разработки их релевантных компонент, которые меняют свое значение в изменившемся контексте. Кроме того, предшествующие теории в рамках последующих утрачивают субстанциональный смысл и приобретают статус инструмента познания. Еще одно важное обстоятельство, связанное с изменениями в социальных науках, заключается в их погруженности в культуру изучаемых обществ. Речь идет о том, что смена тематики исследований, точки зрения на предметную область изучения («позиции наблюдателя») обусловлены не только и не столько внутринауч- ными проблемами. Нередко теории остаются незавершенными, их познавательный потенциал используется не в полной мере из- за того, что меняются социальные ситуации, и внимание исследователей переключается от решения фундаментальных научных проблем к стремлению осмыслить, «что происходит». И часто для этого имеющегося фундаментального знания оказывается недостаточно. Соответственно создаются ad hoc допущения, модели, гипотетические объяснения, которые впоследствии оказываются либо поверхностными, либо частными. И полученное знание оказывается скорее обыденным, чем научным. Однако, как отмечает Ю. Качанов, «социологическое мышление не продолжает обыденное, а соотносится с ним посредством различия „объективирован- ное/необъективированное" Связь между ними осуществляет практика социальной науки, понятая как научное производство. Условием возможности истины социальной науки является объективация подвижного различия между объективированным и необъективированным. Это различие производит, в свою очередь, различия между транзитивным и нетранзитивным, между действительным и возможным, наглядным и наблюдаемым, между существующим и наблюдаемым и др. Пользуясь ими, мы можем усмотреть, что не только не все наблюдаемое наглядно, но и не все существующее наблюдаемо»3. Совершенно очевидно, что речь идет о фундаментально обоснованном теоретическом знании. В современных социальных науках происходят действительно серьезные теоретические и методологические изменения, которые носят фундаментальный характер и в то же время тесно связаны с ключевыми чертами изменяющейся социокультурной реальности. Можно выделить основные из них, образующие сегодня проблемное поле, в пределах которого и осуществляется основная поисковая активность. Междисциплинарность. В рамках современных социальных наук активно обсуждается вопрос о необходимости междисциплинарного решения каждой конкретной исследовательской проблемы. Существует мнение, что это на методологическом, инструментальном уровне поможет преодолеть традиционные для социологии дуализмы «структура/действие», «система/конфликт», а также будет способствовать контекстуальному видению объекта исследования через введение таких концептов, как интеракция, интерпретация, социальные практики и т. п. Среди сторонников этой позиции можно назвать П. Бурдье, Э. Гидд,енса, И. Гофмана, Д. Крейн, Н. Лумана, Ю. Хабермаса. Преодоление существующих дисциплинарных разделений. Например, Э. Гидденс считает нецелесообразным настаивать на сохранении границ социологии, как они сложились еще в конце XIX в. «Возникает теоретический синтез, который вновь придаст связность социологическим дискуссиям... Мы должны признать, что сохранение в социологии абсолютной четкости ее границ и „неприкосновенности владений" не только невозможно, но и нежелательно... Социология, конечно, обладает некоторым набором понятий и теорий, которые, по всей вероятности, составляют ее исключительную прерогативу, но в методологическом отношении она далеко не так прочно изолирована от остальных социальных и гуманитарных наук, как многие были склонны считать»4. Особое внимание к современной социокультурной динамике. Современная сложная и динамичная социокультурная реальность уже не поддается описанию и объяснению с помощью только классического социально-научного инструментария. Сегодня социологам приходится «анализировать социум разной динамической сложности, находящийся в разных темпомирах, подверженный парадоксальным разрывам и синтезам, имеющий тенденцию к дисперсии, да еще рефлексировать по поводу самых разных амбивалентностей: глобализации и локализации, инноваций и процессов структурно-функционального „старения" социума, появления десоциализированного социума и новых социальных идентификаций; возникновения новых типов рациональностей и иррациональностей»5. Однако для анализа такого рода феноменов пока не существует специальной системы координат, в рамках которой они поддавались бы надежной интерпретации и теоретически приемлемому объяснению. Переходотсубъект-объектнойтрактовкисоциокулътурной реальности к интерсубъективной. В рамках классической социологии доминировала оппозиция субъекта и объекта, используемая для объяснения движущих сил общественных процессов. Однако в теоретических построениях 3. Дюркгейма, М. Вебера, а позже Т. Парсонса прослеживается неудовлетворенность такой упрощенной трактовкой социальной реальности. Обращение к понятию ценности стало попыткой привнести в нее измерение, передающее отношение людей и к собственной активности, и к общественным явлениям, которые они сами порождали и с которыми им приходилось иметь дело. Позже в рамках социологии все шире начали распространяться понятия смысла и значения, которые, по словам Р. Рорти, оказались несводимыми ни к субъективности, ни к объек тивности и, можно прибавить, ни к ценности. Он подчеркивал, что, начиная с Ч. Пирса и Дж. Дыои, эти понятия начали трактоваться как своего рода инструменты для конституирования социокультурной реальности и существования в ее пределах, что стало началом преодоления метафизического противопоставления субъекта и объекта. Методологической основой дальнейшего продвижения в этом направлении стало распространение лингвистической философии и сопутствующих ей способов социально-научного познания. В настоящее время социологи все большее внимание уделяют изучению значений и смыслов того, что происходит в обществе и культуре, и не углубляются в рассуждения о субъект-объектных отношениях. Отказ от субстанциализмавтрактовке общества. Структуралистский поворот в социальных науках второй половины XX в. позволил преодолеть представление о том, что существует априорная реальность, которую можно познать путем интуитивного «схватывания», и такого рода знание является ее отражением. Такую позицию Э. Кассирер назвал субстанциалистской. В настоящее время при изучении социальной реальности все большее распространение приобретает реляционная точка зрения: предполагается, что более плодотворно рассматривать ее в терминах социальных взаимодействий и коммуникаций, а не искать специфичную для нее субстанцию. Результатом отказа от субстанциализма в пользу реляционизма стало формирование конструктивистской позиции в понимании и изучении социальной реальности. Начиная с работы П. Бергера и Т. Лукмана «Социальное конструирование реальности»', разработанные ими познавательные принципы составили одно из важных оснований современного социологического теоретизирования. Конструирование здесь понимается двояким образом. С одной стороны, авторы полагают и обосновывают, что, познавая окружение и свои отношения с ним, люди сами выстраивают специфичный для них жизненный мир. С другой — исследователь, изучая его, конструирует специальный социологический инструментарий, соответствующий требованиям научности и позволяющий структурировать и изучать предметную область, отвечающую решаемой проблеме. Все изменения такого рода привели к формированию ориентации, получившей название микросоциологии. В период доминирования структурного функционализма изучались главным образом «крупные формы» социетального уровня (экономические, политические институты, социальная структура общества, крупномасштабные социальные движения и т. п.). Существовали также и иные течения, например, теоретические обобщения, выстраиваемые на основе эмпирических данных, полевых (теории «среднего уровня», предложенные Р. Мертоном) или лабораторных (теория групповой динамики) исследований. Однако они не вносили инноваций в исходные допущения «больших» теорий или в методологию социологических исследований, т. е. не выходили за пределы общепринятой структурнофункциональной парадигмы. Более того, между «теоретиками» и «эмпириками» существовало взаимное неприятие. «Те, кто посвятил себя изучению непосредственных контекстов социального взаимодействия, часто скептически воспринимают „реальность" более масштабных типов социальной организации и социальных изменений. Per contra, те, кто имеет дело с более крупными формами институционального порядка, стремятся избежать „микросоциологии" как чего-то крайне тривиального. Феноменология и этнометодология сделали более рельефными недостатки обеих соперничающих позиций. Оказалось, что мелочи жизни вовсе не лишены интереса и не чужды социальных последствий. Многие характерные особенности обыденных социальных действий теснейшим образом связаны с длительными масштабными процессами воспроизводства социальных институтов. В то же время „макроструктурные" свойства социальных систем воплощены в самых случайных и мимолетных локальных интеракциях. Здесь существует немало сложных теоретических и эмпирических проблем, которые ждут своего обсуждения. Но можно с достаточной долей уверенности утверждать, что их решение будет связано с анализом рекурсивной природы социальной жизни»6. Это направление теоретизирования значимо, по крайней мере, в двух существенных отношениях. Во-первых, в отличие от структурного функционализма, ориентированного на выявление строения социальной системы, микросоциологическое направление связано с изучением механизмов установления, поддержания и изменения элементов и связей как внутренних, так и внешних для системы. Во-вторых, при изучении «микрофеноменов» предполагается необходимое их соотнесение с социальными образованиями, относящимися к «макроуровню». В этом случае решается задача, связанная с преодолением методологической дихотомии «инсайдер/аутсайдер», за счет открытого признания того, что интерпретация происходящего представляет собой неотъемлемую составляющую любой интеракции, включая отношения между исследователем и теми, кого он изучает. Вот как об этом пишет Дороти Смит, посвятившая свои исследования повседневной жизни женщин: «Я использую... социологи ческий подход инсайдера, т. е. систематическим образом развертывающееся познание общества изнутри, позволяющее избежать конструкции, которая выводит нас за рамки того, вне чего мы не можем существовать. Начиная с реального размещения субъекта, мы возвращаемся к социальному миру, который порождается и познается в контексте актуальных, продолжающихся действий реальных людей. Здесь мышление не противопоставлено практике... [Его формы —] вера, знание, идеология... [сами представляют собой] социально организованную практику, поскольку реализуются в реальных месте и времени с использованием конкретных материальных средств в определенных материальных условиях»7. Такая исследовательская позиция «включенного» — а в антропологии «участвующего» — наблюдения открывает предметную область изучения механизмов социального взаимодействия, принципиально недоступную на уровне институционального направления в социологии. Прежде всего в этом случае преодолевается дихотомия объективного/субъективного не только потому, что исследователю и изучаемым приходится обмениваться перспективами (по А. Шютцу), чтобы отношения между ними продолжались. Но и потому, что, согласно теореме У. Томаса об определении ситуации, если ситуация определяется людьми как реальная, то она реальна по своим последствиям. Далее, в таком контексте можно проследить, действие механизмов, которые обусловливают взаимные переходы или автономию взаимодействия и коммуникации, локально воплощенных и дискурсивных феноменов. Кроме того, вполне доступными наблюдению становятся переходы от одной темы или ситуации интеракции к другой. Наконец, исследователю приходится постоянно рефлексировать относительно адекватности своих интерпретаций того, что происходит. В настоящее время к основоположникам микросоциологии принято относить социологов, которые впервые разработали теоретические положения и модели, используемые сегодня в этой области исследований. Это Ч. Кули (Я-концепция), Дж.Г. Мид (отношения Я- другой), А. Шютц (концепции естественной установки и обмена перспективами в контексте повседневной интеракции), Д. Хомане и П. Блау (теория социального обмена), И. Гоффман (теории повседневных личностных презентаций и фреймов интеракции), Г. Гарфинкель (этнометодология). Вплоть до 80-х годов XX в. эти идеи находились на периферии социологического мейнстрима, где доминировали исследования крупномасштабных социальных систем и институциональных структур. Ближе к концу века микросоциология — само название появилось тогда же — стала заметным социальнонаучным направлением, которое все же пока не относится к основополагающим, поскольку находится в стадии становления. В то же время оно оказало существенное влияние на современную теоретическую социологию. Начиная с разработок А. Шютца, П. Бергера и Т. Лукмана в области феноменологический социологии, в научный обиход прочно вошел концепт повседневной реальности, выделивший в качестве предметной области непосредственные, «здесь-и-сейчас» осуществляющиеся взаимодействия и коммуникации людей. Это дополнило институциональную картину социальной реальности и высветило проблемную область отношений между обоими уровнями. Были выделены и микропространства таких интеракций — ситуации, фреймы и сценические метафоры Гоффмана. Соответственно появилась необходимость внутренней дифференциации этой реальности, что повлекло за собой более внимательное отношение к концепту социального пространства. Исследователям пришлось обратиться к лингвистическим и семантическим конструкциям. В результате в рамках социологии начала открыто признаваться необходимость серьезного обращения к понятию «культура». С точки зрения изучения социальной динамики это направление открыло возможность решать некоторые фундаментальные теоретические задачи, которые обозначились в рамках макросоциологии, но не поддавались детальному рассмотрению в контексте ее предметной области, категориального аппарата, методологии. Так, в философии К. Поппер, а в социологии Р. Мертон обратили внимание на непреднамеренные последствия целеориентированных и структурированных действий или рационально организованных событий. Это явление было названо эмердженцией. На уровне макропроцессов оно фиксировалось исследователями, и возможность его актуализации признавалась. В то же время сама констатация того, что такого рода последствия могут проявиться в ходе реализации социальных действий, на теоретическом уровне существенным образом затрудняла построение долгосрочных и среднесрочных прогнозов. Обращение к микроанализу позволяет, по крайней мере, определить те пункты во взаимодействиях и коммуникациях людей, где эмерджентность может изменить установившийся ход событий. Еще одна интересная теоретическая возможность связана с общераспространенным представлением о вероятностной природе социальной реальности. На уровне деклараций это уже давно утверждается, и даже предпринимались попытки математически определять вероятность выборов принимаемых решений, их результатов в контексте совместной активности людей. Следует отметить, что попытки решать задачи такого рода предпринимались в рамках строго рационалистических моделей, и любые выходы рассматривались как необходимые и оптимальные. Соответственно те, что не укладывались в эти рамки, трактовались как ошибки, отклонения, неудачи и т. п. Сравнительно недавно и именно благодаря микроанализу исследователи обратились к использовавшемуся в средневековой философии понятию контингентности. В отличие от классической дихотомии «необходимость/случайность» в данном случае речь идет о таких феноменах соцокультурной жизни, которые не являются ни необходимыми, ни случайными. Это выборы, которые люди совершают применительно к конкретным случаям и из тех наличных возможностей, с использованием тех ресурсов, которые, что называется, «имеются под рукой». Более того, их можно было бы и не делать, поскольку для этого нет настоятельной необходимости, иными словами, они в конкретной ситуации не являются обязательными. Совершенно очевидно, что понятие контингентности расширяет жесткие рационалистические рамки при трактовке устойчивых социальных и культурных образований и при прогнозировании длительности их существования. Решение даже этих проблем меняет представления о природе социальных порядков. Кроме того, что, как принято считать, в определенных ситуациях они контролируют совместную активность людей, способствуют сохранению целостности социальных систем, в сфере внимания исследователей оказывается их другой аспект — социально-динамическая прагматика. Она заключается в том, что появляется возможность на какое-то время преодолевать неопределенность ситуации за счет ее контингентного определения, примирять текущие желания и интересы участников конкретных интеракций, интерпретировать эмерджентные последствия событий, вписывая их в принятые модели мировидения. Как уже отмечалось, еще одной важной чертой микросоциологии стало обращение теоретиков к идеям лингвистической философии и семантическому анализу событий и явлений общественной жизни. Такого рода идеи оказались необходимыми при поисках ответов на вопросы, которые появились в результате перехода в новое предметное поле. Как упорядочиваются неструктурированные области социальной реальности? Что происходит с социальными и культурными объектами, когда они теряют свою прагматическую значимость? Почему и как появляются новые искусственные образования? Каким образом происходят переходы от одних ситуаций интеракции к другим? Каковы связи между тем, что люди говорят, и их реальными действиями? Каковы механизмы, позволяющие людям считать непрерывными, продолжающимися дискретные во времени социальные взаимодействия и коммуникации? Все эти и подобные вопросы сегодня стали предметом пристального внимания в рамках микросоциологии, оказавшейся под сильным влиянием идей постструктурализма, постмодерна. В качестве формулы, обобщающей изменение предметной области социологии, в том числе ее микротеоретической ориентации, можно привести высказывание С. Кравченко: «Усложняющаяся социокультурная динамика изменяет не только социум как совокупность объективных институциональных структур, социальных и культурных типов, ценностей и норм, но и то, как люди, живущие в разных культурах, субъективно конструируют и интерпретируют общество, делая это, естественно, по-разному»1. Здесь важно отметить акцент автора именно на динамическом аспекте сложной современной социокультурной жизни, изучение которой предполагает разработку специального теоретического и методологического инструментария.