§ 3. Переводческая деятельность свт. Николая Японского

Свт. Николай писал: «В настоящее время вообще работа миссии, в какой бы то ни было стране, не может ограничиваться одною устного проповедью.

и протестантством. Мне много раз приходилось быть очевидцем того, как наши христиане, вооруженные знаниями, почерпнутыми из миссийских изданий, веяи собеседования со своими соотечественниками католиками и протестантами и оставались победителями. Печатное слово должно быть душою миссии» [9. С. 13-14].

Когда иером. Николай приехал в Японию, то уже существовали переводы на японский язык Священного Писания, католические и протестантские.

Как только о. Николай освоил язык, он начал переводить фрагменты Священного Писания, молитв, богослужебных текстов. С самого начала в службу на славянском языке вставлялись отдельные кусочки его переводов, понемногу эти кусочки росли, постепенно создавался строй японской службы на японском языке. После круга Воскресного богослужения он в первую очередь перевел Цветную Триодь, потом Постную.

В своем прошении Св. Синоду в 1878 г. об «обеспечении учреждения Миссии» он привел программу переводческой деятельности: «По Священному Писанию хоть что-нибудь для пользования есть; по части же богослужения ровно почти ничего нет, переведено только самое необходимое для отправления всенощной, литургии и совершения таинств.

В течение 30 лет в шесть вечера к владыке входил ученый переводчик Павел (Цугумаро) Накаи, преданный православной вере. Он садился на табурет рядом с владыкой и начинал писать под его диктовку. И так каждый день по четыре часа — до десяти вечера.

Вначале о. Николай стал перекладывать на японский язык уже имевшиеся тексты китайского Нового Завета: «Я научился

кое-как говорить и овладел тем, самым простым и легким, способом письма, который употребляется для оригинальных и переводных ученых сочинений. С этим знанием немедленно приступил к переводу Нового Завета на японский,— переводу не с русского: отыскивать китайские знаки для каждого русского слова — труд далеко не под силу мне, да и бесполезный,— а с китайского, дело, по-видимому, легкое: японец, хорошо понимающий китайскую книгу, переводит Евангелие на японский, причем каждое слово выражено китайским знаком, но около него поставлено японское чтение, и затем все грамматические формы выражены также японскими фонетическими знаками. Мое дело было — с другим ученым японцем проверять и поправлять перевод. Работа шла очень быстро, пока я, постепенно знакомясь с китайским текстом, не дошел до окончательного разочарования в авторитетности его самого. Я выписал из Китая другой перевод Нового Завета. Оказывается, что один буквален до шероховатости языка и часто до непонятности, другой изукрашен — очень часто до совершенной перефразировки и до пропуска или вставки многих слов. Это заставило меня тщательно следить за текстом по русскому и славянскому переводам.

Работа над переводом литургических книг также шла поэтапно: «Передо мною лежат славянский и греческий тексты богослужения, с книгами под рукою, способствующими правильному уразумению его. У моего сотрудника под руками китайские и японские лексиконы и грамматики; также перед нами китайский текст богослужения, заимствованный нами из Пекина от нашей миссии. Смотря в славянский текст и проверяя его греческим, я диктую перевод, стараясь выразить смысл с буквальной точностью». Ведь главное — это уразумение точного смысла текста.

Следующий шаг — выбор стиля: не слишком высокий стиль, который идет от китайской учености и недоступен народу, но и не вульгарный, разговорный народный язык.

«Сотрудник записывает китайскими иероглифами, вперемежку с японскими алфавитными знаками. Трудности перевода в этой стадии заключаются в том, что японская грамматика противоположна нашей, т. е. по-японски поставить подлежащее надо впереди, между ним и сказуемым должно вместить все, что есть в переводе; сколько бы ни было придаточных и вводных предложений, все они должны встать впереди главного сказуемого; в каждом придаточном и вводном — то же расположение частей.

Когда песнь или молитва продиктована и синтаксическое отношение частей ее установлено, тогда начинается отделка написанного, причем моя главная забота — не дать по возможности ни на йоту уклониться от смысла текста; сотрудник же мой с не меньшей заботой хлопочет в интересах правильности и изящества грамматической и стилевой конструкции речи. Эта часть работы самая трудная и кропотливая. Тут-то особенно нужна китайско-японская ученость, потому что, во-первых, нужно отчетливо знать смысл каждого китайского знака, чтобы из многих однозначащих иероглифов выбрать наиболее употребительный и понятный.

того, что переводим, любезен нам самим почтенный язык ученый, который не стесняется много ни знаками, ни произношением их и не нуждается ни в какой транскрипции; но этот язык был бы неудобен и для среднеученых, а для малоученых совсем не понятен. При мысли о том, что переведенное нами должно быть доступно всем, и что в этом именно должно состоять главное его достоинство, влечет нас к себе язык массы, язык народный, но тогда перевод наш вышел бы до того вульгарным, что им сразу пренебрегли бы все, не составляющие простонародья. Положено нами употреблять язык средний... Этому стараемся и следовать, хотя, по неопределенности признаков и неясности границ, здесь широкое поле для нескончаемых споров, в которых я всячески стараюсь отстаивать наибольшую общепонятность, а мой сотрудник защититься от вульгаризмов и соблюсти изящество речи. Когда, наконец, все эти трудности удалены, текст перевода установлен и переведена вся книга, мы опять ее проходим, тщательно сверяя с оригинальным текстом, наблюдая, чтобы по всей книге для одних и тех же оригинальных слов и выражений были употреблены те же переводные иероглифы и чтения» [39.

О стиле и характере языка свт. Николай писал: «Я полагаю, что не перевод Евангелия и богослужения должен опускаться до уровня развития народной массы, а, наоборот, верующие должны возвышаться до понимания евангельских и богослужебных текстов. Язык вульгарный в Евангелии не допустим. Если мне встречаются два совершенно тождественных иероглифа или выражения, и оба они для японского глаза и уха одинаково благородны, я, конечно, отдам предпочтение общераспространенному, но никогда не делаю уступок невежеству и не допускаю никаких компромиссов в отношении точности переводов, хотя бы мне пришлось употребить и очень мало известный в Японии китайский иероглиф. Я сам чувствую, что иногда мой перевод для понимания требует большого напряжения со стороны японцев, но это в значительной мере объясняется новостью для него самого православия» [5. С. 51].

Следующая проблема, с которой столкнулся святитель: «При переводе большую сложность представляло образование новых богослужебных и религиозных терминов, несущих особый

христианский смысл, дотоле не встречавшийся в японском языке» [20. С. 75]. Как, например, переводил свт. Николай слово «богословие»? В японском лексиконе было понятие «путь богов» («синто»), и синтоистский жрец назывался «знающий путь богов». Владыка Николай предложил образовать слово «богословие» от корней «син» — Бог, «гану» — наука, «си» — ученый человек, по образцу «психология» и т. п. В результате появилось слово «сингануси» — наука о Божественном, богословие. Даже простейшие молитвенные выражения «Господи, помилуй» вызывали очень большие трудности. «Помилуй» можно было взять из юридической практики (термин «помилование преступника»). Свт. Николай писал: «У нас таких отношений с нашим Богом нет. Мы возьмем слово „аварема". Так мать „милует" ребенка, „жалеет", в исконном древнерусском смысле» [20. С. 75]. Так появилось слово «помиловать, помилуй» с другим корнем.

Главной опасностью, по мнению святителя Николая, представляло собой использование китайских иероглифов, имевших в синтоизме или буддизме духовный смысл.

Так, иероглиф, имевший верхнее, китайское, чтение — «син» (используется только в словосочетаниях) и нижнее, японское чтение — «ками» (бог, дух), раньше обозначал языческие божества. Свт. Николай использовал тот же иероглиф, но приписал к нему знак кружка, поставил ему в соответствие чтение «син», и теперь иероглиф стал переводом понятия «Дух» [18. С. 130-131].

Особую трудность представлял перевод Евангелия от Иоанна. К тому времени уже существовали переводы Священного Писания у католиков и протестантов. Приведем принципы их работы над 1-м стихом 1-й главы Евангелия от Иоанна: «Вначале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог». Встал вопрос, какие термины в китайской философии и китайском религиозном представлении могут передать смысл слова «Логос», «Слово Божие» наиболее точно? Ученые католические миссионеры взяли китайское слово «Дао» (путь, дорога). В их переводе оно имело несколько значений, в том числе с большой

буквы — Кто-то и что-то ведущий, Тот, Кто ведет. Протестанты использовали этот же иероглиф, но в другом прочтении: «Кото- ба», буквально с японского — «Слово языка».

Владыка Николай решил ввести слово «Котоба», но не связывать с китайским иероглифом «Дао», а передать его значение иероглифами, которые хотя и не несут никакого особого внутреннего смысла, но и не имеют связи с китайской философией.

«Свт. Николай, подобно святым Кириллу и Мефодию, наполнил некоторые уже существовавшие термины христианским смыслом. Чтение уже упомянутого иероглифа „ками" (синтоистский бог, божок) стало обозначать и Бога христиан, изменив свой смысл» [18. С. 131].

Пришлось изменить с использованием греческих переводов слова и фразы, относящиеся к понятиям иудеев времен Христа. «Глас вопиющего в пустыне» по-японски переведен «глас вопиющего в поле», «хлеб насущный» — «ежедневная пища» (причем под пищей подразумевается рис), «книжник» — «законник» или «учитель, ученый», «язычник» — «беззаконный».

Следующий принцип перевода. Сделанный перевод прочитывался в храме во время службы, о нем собирались отзывы, а трудные отрывки переводов или понятий рассылались по христианским общинам, и также собирались отзывы. Затем весь перевод снова редактировался.

Впоследствии свт. Николай писал: «Я по принципу не читаю ни католических, ни протестантских переводов Библии, из опасения подчиниться им и хотя бы невольно что-либо из них заимствовать» [5. С. 52].

В другом месте: «Переводить в последнее время я уже стал сам, отдавая текст лишь после этого на просмотр ученому японцу. Так переведены Послания апостола Павла... Оглядываясь теперь на эти переводы, я снова вижу их бесчисленные неисправности. Переведенные же сначала четыре Евангелия и Деяния требуют нового перевода» [42. С. 710].

Переводы на японский язык продолжались, совершенствовались и издавались заново и после кончины свт. Николая. Но его переводы, по существу, остались образцом для христианских ученых. Из письма протестантского епископа из Киото, современника владыки: «Что бы ни говорили о переводах архи-

епископа Николая, не может подлежать никакому сомнению, что его перевод книги Деяний Апостольских и Евангелия от Иоанна неизмеримо выше всех существующих» [9. С. 17].

Несмотря на то что в XX в. в Японии прошла реформа языка, в результате которой современный японский язык отличается от старописьменного значительнее, чем русский от церковнославянского, Японская Церковь продолжает пользоваться переводами свт. Николая.

Кроме того, свт. Николай создал при миссии «Общество переводчиков», которое ставило своей задачей перевод на японский язык кроме религиозной еще и шедевры русской художественной литературы. Он пишет: «Узнав русскую литературу, узнав Пушкина, Гоголя, Лермонтова, графов Толстых, нельзя не полюбить России» [9. С. 35].

Отдав жизнь Японии и Японской Церкви, равноапостольный Николай оставался сыном и святителем России, радовался ее радостям и болел ее скорбями. Важнейшей задачей он считал православное просвещение русского народа. Своему другу, знаменитому педагогу С. А. Рачинскому[119], он писал: «Боже! Как подумаешь, что за необъятное значение имеет сельская школа! Велика и обширна Россия: шестую часть света занимает она, и на каждом клочке ее в 3—4-х квадратных верстах водятся вот такие бриллианты, какие открыты Татевской школой[120] и отшлифованы в виде художников, священнослужителей, учителей и т.п. Будь Россия покрыта сетью школ, подобных Татевской, как заблистала бы она в мире!.. Вы представить себе не можете, как, живя заграницей, страдаешь за недостаток людей для общественной деятельности России... Отчего это? А нет их оттого, что русский народ еще не развит. Наличия образованного класса едва хватает для службы в самой России... Иное дело будет, когда она будет образована. Итак, развитие массы [в нашем

понимании — православное образование] народа — вот что насущнейшая потребность России»[121].