Искусство повествования - это способ развёртывания связного текста, организованного точкой зрения автора в его соотношении с возможным или реальным адресатом речевого произведения. Особенности структуры повествования обусловлены намерением автора. Главными факторами, определяющими искусство повествования, являются организация диалога (автор - герои, автор - аудитория, автор - эпоха); модальность - угол зрения автора; дискурсивность - целеполагание автора при организации «диалога с аудиторией» («речь, погружённая в жизнь»); нарратив - доступность понимания, декодирования, выбор слова и художественных приёмов письма; структура повествования (композиция) - движение от умысла, намерения к его исполнению. Используя публицистические приёмы, Зайцев создаёт зримые, цельные, полновесные образы представителей Серебряного века русской культуры. Т.М. Степанова обозначает манеру письма Зайцева межродовым понятием «лирическая публицистика»256. Исходная коммуникативная ситуация, моделируемая в мемуарных портретных очерках Б.К. Зайцева, - повествование о жизни видных деятелей Серебряного века русской культуры, предполагающее обязательное наличие адресата. При этом интенции Б.К. Зайцева многоплановы. Он стремится сохранить память о прошлом в лицах, неразрывно с ним связанных, закрепить эту память в сознании потомков, остановить переживаемый миг, преодолеть время. Мемуаристом руководит также желание дать нравственный урок современникам и потомкам и, в некотором смысле, исповедоваться перед самим собой и перед ними. Мемуарные портретные очерки Б.К. Зайцева - истории становления или разрушения личности под влиянием внешних обстоятельств. В мемуарных портретных очерках Б.К. Зайцева выделяются два временных плана: план настоящего и план прошлого, о котором автор вспоминает. Соотношение этих планов определяет временную перспективу текста и обусловливает возможность корреляции в тексте двух субъектно-речевых сфер. Такая соотнесённость сфер, образующих в то же время и нерасторжимое единство, предполагает известную отстранённость автора от его «Я» в прошлом. В некоторых портретных очерках Б.К. Зайцев это специально подчёркивает. «Гумилёва я никогда не видел, как поэта знал мало. Поклонником особым не был. И вот прошло пятьдесят без малого лет. Чувствую некую вину пред Гумилёвым. Недооценивал его», - признаётся автор, вспоминая поэта257. О ссоре с А. Белым Б.К. Зайцев вспоминает так: «Издали, после страшных прожитых лет, это кажется смешными пустяками. Но тогда переживалось всерьёз»258. Дистанцирует себя-настоящего от себя-прошлого мемуарист и в описании последней встречи с Н.А. Бердяевым: «Поздоровались на улице малознакомые люди, побрели каждый в свою сторону. Может быть, мы могли быть мягче с ним. (Но так кажется издалека! Тогда слишком всё было остро. Он слишком был с «победителями». Тогда трудно было быть равнодушным)»259. «Помню, мне самому, гимназисту, эти «Супруги Орловы» очень понравились», - замечает мемуарист в одном очерке о М. Горьком260 261 и добавляет в другом: «В зрелом возрасте «Орловых» я не перечитывал» . «Я его мало тогда ещё знал, но ощущение чего-то лёгкого, светлого и простодушного сразу определилось и не ушло с годами, как ушло солнце и счастье юга», - пишет Б.К. Зайцев, вспоминая К.В. Мочульского . В то же время прежнее и нынешнее авторское «Я» в мемуарных портретных очерках неразрывно связаны, что обусловливается тождественностью личности автора биографического автору-повествователю, определяет субъективность, особую эмоциональность, искренность воспоминаний. В воспоминаниях о С.С. Глаголе искренность проявляется во внимании автора к ошибкам молодости, в сомнениях относительно своих поступков: «И как часто бывает, ущемляется сердце сознанием, что вот ушёл человек, доброе от него брал как должное, а сам что давал? Мало дано, долг остался» . «Я несправедлив, конечно. Но себя трудно переделать», - пишет Б.К. Зайцев в мемуарном очерке о М. Горьком . Соотнесённость прежнего и нынешнего авторского «Я» отражается в типичных для мемуарных портретных очерков Б.К. Зайцева высказываниях: «Я много лет знал покойного Семёна Соломоновича...» ; «Я познакомился с Осоргиным в Риме в 1908 году» ; «Я знал Надежду Сергеевну уже «взрослой», известною актрисой.»262 263 264 265 266 267 268; «С Михаилом Осиповичем и Марией Самойловной я познакомился в самом начале революции» ; «Помню его [Б.Л. Пастернака. - Ю.М.] ещё по Москве, в 21-22 гг.»269. На адресанта в мемуарных портретных очерках указывает местоимение «мы». В очерках Б.К. Зайцева оно обнаруживает семантическую множественность, которая определяется общей способностью местоимений соотноситься с широким кругом денотатов. Б.К. Зайцев «мы» использует для указания: на себя и другое лицо или группу лиц («Помню его в революцию. Вместе мы бедствовали...» ; «Прощаясь с ним, мы, немногие его друзья...» ; «Июльским вечером, двадцать пять лет назад, проходили мы с Алексеем Толстым по морскому берегу в местечке Мисдрой...» ); на всех эмигрантов («...Мы тяготели друг к другу, люди страннического и вольного духа, единившиеся в религии и искусстве»270 271 272 273 274 275 276; «. Мы и вообще ничего не понимали в судьбах собственных, да и родины нашей - и меньше всего думали, что придётся навсегда расстаться с ней» ); на своё поколение («Вместе приближались мы к рубежу, в грохоте и огне которого погибло всё прежнее...» ). Мемуарным портретным очеркам Б.К. Зайцева присуща субъективация повествования. Это расширяет эмоциональные возможности повествователя, интимизирует взаимоотношения автора с аудиторией. В портретных очерках Б.К. Зайцев воспроизводит отдельные, разрозненные воспоминания - самые яркие «картинки» былого - в хронологической последовательности. «Личная встреча произошла позже, но тоже в начале века. Позже приходилось слышать Мережковского в Москве на открытых выступлениях. В предвоенные и предреволюционные годы Мережковские были настроены очень лево Через двенадцать лет настали жуткие времена» - фразы-скрепы, фиксирующие хронотоп событий, становятся той основой, на которой Б.К. Зайцев выстраивает повествование о Д.С. Мережковском. Первая встреча в Петербурге в редакции журнала «Вопросы жизни», совместный ужин у Ф.К. Сологуба, открытое выступление Д.С. Мережковского в Историческом музее в Москве, совместное пребывание в Белграде на съезде эмигрантских русских писателей и в оккупированном немецкими войсками Париже, отпевание и похороны писателя. В качестве скреп различных фрагментов текста мемуарист также использует вопросительные предложения («Что сказать о писании близкого человека, одиноко вдали угасавшего - и угасшего?» ; «Что могло нравиться Г ершензону в советском строе?» ); повествовательные синтаксические конструкции со значением существования («Но бывал он [К.Д. Бальмонт. - Ю.М.] и совсем другой. Случалось и опять по-иному»277 278 279; «Так давно всё это было, а всё-таки - было»280). Все эти конструкции одновременно позволяют Б.К. Зайцеву воссоздать для читателя процесс рождения цельной картины воспоминаний из ряда внешне разрозненных ассоциативных эпизодов. Мемуарные портретные очерки Б.К. Зайцева - честные воспоминания о людях, с которыми он встречался, дружил в прошлом. Внешне рассказы о людях погружены в поток бытовых подробностей. Но внешняя фактографичность, эмпиричность мемуарных очерков преодолевается автором за счёт выявления в единичном всеобщего, установления общей с читателем апперцепционной базы воспоминаний. Возникает своего рода процесс со-воспоминания. Публицистический образ в известной степени явление внетекстовое, то есть рассчитанное на достраивание, на фантазию, на эмоциальность восприятия. Эту особенность мемуарного портретного очерка можно обозначить термином «интимизация изложения»281. Суть данного термина - в минимизации коммуникативного расстояния между автором и читателем. В результате чего их диалог становится, так сказать, интимным. Мемуарные портретные очерки Б.К. Зайцева в достаточной степени экспрессивны. При этом авторские характеристики даются как с позиции времени написания очерков («Пёстрой и шумной, лёгкой и радостной кажется теперь жизнь тогдашней Москвы» ), так и с позиции времени события («Именно тогда я увидел в нём «нашего», очень навсегда отравленного литературой...»282 283 284; «Но юношеское впечатление помню: очень талантливо и очень чуждо» ). Открытая субъективность и экспрессивность - отличительная особенность повествования Б.К. Зайцева. Экспрессия связана с доминирующей в тексте точкой зрения автора и выражается концентрацией собственно экспрессивных или эмоционально окрашенных фраз. Так, нередко Б.К. Зайцев обращается к воображаемым адресатам в форме лирического монолога, вступает в диалог с ушедшим. «Здесь, в Провансе, часто вспоминаю вас, Александр Александрыч. - словно к живому обращается мемуарист к давно умершему А.А. Блоку. - .Показать бы вам вот этот светлый Божий мир. Дать бы глазам вашим, замученным туманами, болотами, снегами, войнами и бойнями, - взглянуть в голубоватые дали Прованса. Но это всё напрасные слова. Вас нет. Мы все - души Чистилища»285 286. Ещё одно прямое авторское обращение: «Ах, Бам, Бам, отчего не выслали вас в 22-м году вместе с профессорами, писателями в Германию? Были бы вы и сейчас живы. Писали бы в «Новом журнале», «Новом русском слове», и, так как вы много моложе нас, принимали бы из рук старших, коих недолог уж век, завет свободы, человечности, творчества - всего наследия литературы нашей. - Но вас не выслали. «Абрам Эфрос, искусствовед, пропал без вести». Вспоминаю вас - 295 оплакиваю» . «И да будут эти строки, сколь бы бедны они ни были, дальним приветом чужестранной могиле твоей, Леонид», - завершает Б.К. Зайцев воспоминания о Л.Н. Андрееве287 288. Ориентируясь на устную речь и включая в текст мемуарных портретных очерков сигналы спонтанного устного рассказа, создающие иллюзию живости, естественности и непринуждённости воспоминаний, Б.К. Зайцев ведёт диалог с собой, с другими, с эпохой. Диалогизация - неотъемлемая черта публицистики. Диалоги - одно из основных средств объективации повествования. Именно в диалогах раскрываются характеры героев. В мемуарных портретных очерках Зайцев ведёт постоянный диалог с аудиторией, вводя в повествование не только свой голос, но и голоса действующих лиц, активизируя тем самым внимание аудитории и актуализируя суть собственного высказывания. Предлагаемые автором собственные оценки актуализируют выработку аудиторией своих представлений о действующих лицах, запечатлённых Б. Зайцевым. Воспроизводимые Б.К. Зайцевым диалоги часто связаны, например, с нравственными уроками, которые он получал от героев воспоминаний. «В один тёплый августовский вечер 1921 года, когда в особняке на Собачьей площадке чекисты арестовали весь Комитет помощи голодающим, членами которого мы оба были, Павел Павлович вдруг (с опозданием) появился около дома. - Куда, куда ты? - крикнул я ему в окно, - вспоминает Б.К. Зайцев. - Уходи, тут... Но он ухмыльнулся («... ну, Боря, что там...»), не замедлил шага. - Чего там... будем вместе» . Это из очерка о П.П. Муратове. Диалогизации в различных формах подвергается и внутренняя речь самого Б.К. Зайцева: в форме столкновения различных внутренних голосов, в форме диалога разума и чувства, в форме собственно аутодиалога (включения в речь автора вопросно-ответного единства). Вспоминая «не то клуб, не то кафе, не то театр» для молодых сценаристов и актёров, созданный П.М. Ярцевым в своей квартире, мемуарист пишет: «Глупо всё это? Может быть. Но жилось интересно. Не нам одним. Почему-то толпился же народ в нашей «студии»?»289 290 «Может быть, просто молодость? Необычайное по силе чувство жизни? В молодости грусть и замкнутость - не проявление ли сил ещё бродящих, неуверенных? Робости, гордости?» - задаётся риторическими вопросами Б.К. Зайцев в другом мемуарном очерке291 292 293 294. Особое внимание в мемуарных портретных очерках Б.К. Зайцев уделяет описаниям реалий и явлений прошлого, совмещающим разные аспекты восприятия. Мемуарист использует образы-концентраты, подчёркивающие слитность, нераздельность его субъективных воспоминаний и представлений аудитории. Для создания таких художественно-публицистических образов, Б.К. Зайцев использует как уже имеющие хождение в среде эмигрантов художественные формулы, так и индивидуально-неповторимые характеристики, в концентрированном виде воспроизводящие ситуацию. А. Белого называет «монструозом» , Н.С. Бутову - «новозаветным 302 303 человеком» , о. Киприана - «аввой» . П.П. Муратов фигурирует в мемуарах как «Патя»295, Ю.А. Бунин - «Старо-Газетный переулок»296 297 298 299, П.М. Ярцев - ОГ\/Г лла «Ярчик» , А.П. Рогнедов - «Казанова» . Всё это прозвища героев времён юности, закрепившиеся за ними до конца жизни в сознании как самого Б.К. Зайцева, так и всех остальных близко с ними знакомых эмигрантов. Распространённый в публицистике способ контаминации разных типов повествования, используемый Б.К. Зайцевым в мемуарных портретных очерках - совмещение в тексте собственных воспоминаний со свидетельствами других доверенных лиц, ссылки на внешние источники. Прежде чем самому охарактеризовать А. Белого, мемуарист приводит воспоминания о нём своей жены В. А. Зайцевой: «Борю Бугаева отлично помню Я была девочкой ещё, мы жили в Воздушных Садах, около дворца. Дача Бугаевых недалеко оттуда. Боря был светленький мальчик лет двенадцати, с локонами, голубыми глазами, очень изящный. Потом, много позже, я встретилась с ним в Москве, он стал студентом и, оказывается поэт, пишет 308 «Симфонии», «Золото в лазури». Боря Бугаев оказался Андреем Белым!» Вспоминая похороны А.Н. Бенуа в феврале 1960 года в Париже, вспоминает отзыв о художнике одного из его друзей: «Что же, все мы любили и почитали Александра Николаевича. Но ведь и солнце заходит вечером, когда час его наступает»300 301. Нечто «естественно-закатное» увидел в кончине А.Н. Бенуа и сам Б.К. Зайцев: «Прошла высокая и деятельная жизнь - в творчестве, писании, 310 искусстве - и дошло всё до положенного предела» . Об образе жизни Л.Н. Андреева в частые приезды в Москву после 1907 года, Б.К. Зайцев вспоминает, основываясь на словах соседа писателя П.Д. Боборыкина: «Живший там П.Д. Боборыкин не без ужаса рассказывал: «представьте, я встаю в шесть утра, к девяти поработал уже; а он в девять только 311 возвращается» . Иногда крупным планом на общем фоне мемуарного очерка выделяются лирические описания. Так, вспоминая выступление А. Белого на одном из вечеров Литературно-художественного кружка в Москве, Б.К. Зайцев сравнивает зрительный зал с ржаным полем, а зрителей - с колосьями в лёгкой туманной 312 полумгле . Возникают в очерках и культурные реминисценции. А.А. Блока Б.К. Зайцев сравнивает с крысоловом, «распевавшим на чудесной дудочке - над болотом» . Этот образ отсылает нас к одноименной лирической сатире М.И. Цветаевой, в основу которой, в свою очередь, положена немецкая легенда. Чувствуя нравственную глубину личностей К.Д. Бальмонта и А.С. Пушкина, Б.К. Зайцев видит параллели в их судьбах. Отправной точкой для этого стало предсмертное покаяние поэтов. «Этот, казалось бы, язычески поклонявшийся жизни, утехам её и блескам человек, исповедуясь пред кончиной, произвел на священника глубокое впечатление искренностью и силой покаяния - считал себя неисправимым грешником, которого нельзя простить, - пишет Б.К. Зайцев. - Некогда, на заре нашей литературы, другой поэт, тоже великий жизнелюбец, написал стихи, над которыми позже плакал Лев Толстой: «И с отвращением читая жизнь мою, / Я трепещу и проклинаю, / И горько жалуюсь, и горько слезы лью, / Но строк печальных не смываю». Казалось бы, Пушкин мало подходящ для покаяния и написал это до дуэли, до трагедии своей, когда на смертном одре, как и Бальмонт, 314 священнику «плакался горько» . Стихи А.С. Пушкина, Ф.И. Тютчева Б.К. Зайцев будет цитировать ещё ни в одном мемуарном очерке. Сказывается эссеистическая манера письма Б.К. 302 303 304 305 Зайцева-прозаика, его приверженность к «великой силе великого века литературы - 315 нашей, девятнадцатого» . В публицистику Б.К. Зайцева из его художественной прозы переходят и двойные эпитеты. К.Д. Бальмонт у него «победоносно-капризен», а строфы его стихов «нежно-напевные» и «певуче-узывчивые»306 307 308 309 310 311 312; С.С. Глаголь - «многоречиво-приветливый» ; М.О. Гершензон - «путано-нервный» ; натура 319 Л.Н. Андреева была «мечтательно-славянская» ; в облике А. Белого было что-то «певуче-летящее» ; а в беседе В.И. Иванова - нечто «пышно-пиршественное» . Исследуя особенности поэтики мемуарных портретных очерков Б.К. Зайцева, невозможно обойти стороной проблему адресата. Образ адресата коррелирует с образом автора. Форма адресации мемуарных портретных очерков Б.К. Зайцева двухуровнева. Во-первых, все очерки имеют внешнего адресата - любого читателя, который воспринимает и интерпретирует воспоминания. Во- вторых, внутреннего адресата, который соотносится с автором на уровне текста. Этот адресат представлен как современник или потомок автора. Наличие адресата, отделённого от автора значительной временной дистанцией, позволяет связать индивидуальные воспоминания с общими, внести их в коллективную память. Наличие адресата порождает появление особого типа речи. «Вы спрашиваете меня об Иване Сергеевиче Шмелёве, что я о нём знаю, что помню. Вопрос законный, отвечаю охотно», - апеллирует к читателю Б.К. Зайцев313. И - подробно отвечает: «Иван Сергеевич был человек замоскворецкий, уединённый, замкнутый, с большим внутренним зарядом, нервно взрывчатым. Вот некий вечер, он в халате отворил нам, потом извинился, лёг, но сейчас же закипел. Не помню точно, что он говорил, но с жаром и воодушевлением. Лампочка электрическая отбрасывала на стену его тень - угловатую, остроугольную, с 323 всклокоченною головой. Тощей рукой потрясал он в воздухе...» В образную структуру мемуарных портретных очерков Б.К. Зайцева наряду с образами-характерами и образами-концентратами входят также и образы- детали, работающие во всех художественно-публицистических текстах. Б.К. Зайцев показывает современников через портретные, пейзажные, речевые характеристики, описывая обстановку, быт, интерьер. Так, пейзаж выступает в роли экспозиции для создания образа А. А. Блока. Облики Петербурга и Москвы как будто интегрируются в очерк о поэте: петербургские «ночи туманно-полусветные, бледные звезды, мягкий, сырой ветер, взморье, запахи смоленых барж, рыбы, канатов» соотносимы с лейтмотивами блоковского облика того периода. «Его образ, ощущение его в то лето отвечали кабачкам, где мы слонялись, - пишет Б.К. Зайцев, - бродячей, нервновозбужденной жизни, полуискусственному, полуестественному дурману, в котором полагалось тогда жить «порядочному» петербургскому писателю»314 315 316 317. Блок московский абсолютно иной - спокойный, приветливый, дружелюбный, ласковый, как и сама Москва в восприятии Б.К. Зайцева. Именно тесной связью поэта с атмосферой, царившей в городах, объясняет мемуарист изменения в его облике. В Петербурге, который Зайцев считает дисгармоничным и болезненным, в 1907-1908 гг. уже всё кипело и рушилось, в Москве - ещё оставалось спокойным. Образ А.Н. Бенуа оттеняет пейзаж Версаля, который художник знал, любил, в котором чувствовал себя как дома. «Для Бенуа все эти дворцы, зеркальные галереи, Трианоны были вполне своё (думаю, он вообще к Франции и Западу был ближе, чем к России. Вижу его в Версале, не вижу среди русских полей и лугов)», - пишет Б.К. Зайцев318 319 320 321. Каждая пейзажная деталь, бегло запечатлённая автором, создаёт не просто культурный фон, образ эпохи, не просто обозначает ту или иную подробность пространства, но имеет конкретный значительный смысл. Психологию героев, их характеры мемуаристу помогают раскрыть описания обстановки, быта, интерьера. Мир вещей включается в память и соответственно в мир культуры. Память мемуариста о прошлом включает память о вещах, а описания их преодолевают быстротечность времени. Интерьер служит не только для описания героя, но и имеет символическое значение. Б.К. Зайцев подмечает, что рукопись Б.Л. Пастернака «походила видом на хозяина своего: написана крупным, размашистым почерком, нервным и выразительным» . Дом Н.А. Бердяева свидетельствует о том круге, в котором вращался философ: «виден через забор дворик дома Бердяевых, а жил некогда тут Герцен, - все это недалеко от Арбата, место Москвы дворянско-литературнохудожественной» . Новый курс в жизни Л.Н. Андреева выражала его дача у Райволы, на Чёрной Речке, где он поселился весной 1908 года. Эта дача, по словам Б.К. Зайцева, «и шла, и не шла к нему». Уж слишком многогранной была натура писателя, не укладывалась вся в Финляндию и стиль «северный модерн» с его крутыми крышами, башнями, балками под потолком. «Жилище его говорило о нецельности, о том, что стиль всё-таки не найден. К стилю не шли вечные самовары, кипевшие с утра до вечера, чуть не всю ночь; запах щей, бесконечные папиросы, нервность, мягкая развалистая походка хозяина, добрый взгляд его 330 глаз, многие мелочи», - утверждает мемуарист . Комната с детства набожной Н.С. Бутовой остаётся в памяти Б.К. Зайцева похожей на келию монахини, подчёркивая облик хозяйки: «В студии у неё прохладно и «благолепно». Иконы в углу, лампадка, деревянный стол, 331 русская скамья, вышитые полотенца.» Две тесно связанные друг с другом функции: репрезентативно характерологическую и информативную, - выполняет в мемуарных портретных очерках Б.К. Зайцева прямая речь героев. В первом случае, фразы, реплики представляют героев, передают характерные особенности их высказываний, создают речевой образ героя в частности, среды или времени - в целом. Наглядный, яркий, живой, добродушный образ С.С. Глаголя в воспоминаниях Б.К. Зайцев создаётся именно за счёт речевых характеристик этого «прелестника» из Хамовников?» . «А-а, душка, знаю. Садитесь, сейчас разговаривать будем Зайчик, душка, ты опять мармелад свой ЛОЛ развёл?» Мягкие, отеческие обращения делают С.С. Глаголя «славным дядюшкой и заступником» в глазах не только самого автора, но и аудитории воспоминаний. Необычный говор Н.А. Бердяева завершает его выдающийся, щеголеватый, бурный и вечно кипящий образ: «Говорил много, пылко, в нем сразу чувствовался южанин - это не наш орловский или калужский человек. (И в речи юг: проблэма, сэрдце, станъция)»322 323 324 325. Прямая речь в информативной функции содержит сведения, необходимые прежде всего для читателя, и характеризуется, таким образом, двойной адресацией (в качестве адресата выступает, с одной стороны, участник диалога (им чаще всего выступает сам Б. К. Зайцев), а с другой стороны, читатель). «Мой отец умер шестидесяти девяти лет. Я его не переживу. Исполнится шестьдесят девять, и довольно.» - приводит в каком-то смысле пророческие слова П.П. Муратова Б.К. Зайцев . П.П. Муратов скончался на семидесятом году жизни. Коммуникативная ценность прямой речи в мемуарных портретных очерках проявляется в таких частных реализациях её информативной функции, как функция ретроспекции и объективации. Прямая речь углубляет и расширяет временную перспективу произведения, увеличивает плотность нарратива. Б.К. Зайцев проявляет художественный интерес и к жестам героев своих воспоминаний. Жест для Б.К. Зайцева - выражение личности, часто независимо от содержания слов, ею произнесённых. В высокомерном вознесении К.Д. Бальмонтом головы «несколько ввысь и вбок»326 327 328 329 330 мемуарист видит склонность поэта к славе, к эксцессам; за открытыми, широкими, картинными жестами С.С. Глаголя усматривает сумбурность жизни, «барски-просторную рассеянность» натуры («В нём, в его вкусах, жестах, -э-э'7 картинности, доброй беспорядочности - Русь, Москва» ). Нервный тик Н.А. Бердяева считает некой «дантовской казнью» («...Но - странное дело - меня не смущал нисколько этот удивительный и равномерно-вечный жест» ). Детали в портретных очерках Б.К. Зайцева приобретают метафорическое значение и порой замещают целые описательные конструкции. К.Д. Бальмонта отличает некая «солнечность, задорность, готовность всегда 339 вскипеть, ответить резкостью или восторженностью» , и проявляются все эти черты характера во внешнем облике поэта («слегка рыжеватый, с живыми быстрыми глазами, высоко поднятой головой бородка клинушком»331), в одежде («высокие прямые воротнички»332), в слегка припадающей походке. В облике А. А. Блока для Б.К. Зайцева важны глаза, в которых отражается внутренний мир поэта. Их цвет меняется в зависимости от характера событий, 342 происходящих в судьбе. «Прозрачные и холодноватые» вначале жизни с нарастанием разочарованности в итогах революции они становятся абсолютно 343 «стеклянными и усталыми» . Истовую набожность Н.С. Бутовой, а именно такой актриса осталась в памяти Б.К. Зайцева, мемуарист подчёркивает во внешности («Платья она носила тёмные На груди крест»333 334 335), в манере речи («Разговор тихий, степенный Голос низкий и глуховатый»336), в привычках («Любила порядок, чистоту, строгость. Не выносила курения, неряшливости, актёрской распущенности»337 338 339). Нередко публицист даёт в одном тексте сразу два портретных описания героя в разных временных планах. Это позволяет ему наглядно показать изменения, произошедшие в личности вспоминаемого. Юного Б.Л. Пастернака Б.К. Зайцев представляет «угловатым, темпераментным, внутренне одиноким, ищущим и пылким. Равнодушия и серости в нем никак не могло быть» . А вот писатель тридцатилетний: «Этот высокий, с крупными чертами лица, несколько нескладной фигурой, крепкими руками и нервными, очень умными глазами 348 человек принес мне свою рукопись: отрывок произведения в прозе» . При воссоздании образов современников Б.К. Зайцев часто прибегает к сравнениям, нащупывая самую суть. «Ему вообще был свойствен дух молодости, открытости и прямодушия. Будто свежий морской ветер», - пишет он всё о том же Б.Л. Пастернаке340. М.О. Гершензона сравнивает с «чёрным жуком»341. А. Белый в студенческие годы напоминает мемуаристу князя Мышкина. «Передавали, что в университете вышел с ним даже случай схожий: на студенческом собрании в раздражении спора кто-то «заушил» его. Он подставил другую щеку», - вспоминает Б.К. Зайцев342 343 344. Иногда публицист показывает героев своих мемуарных очерков на контрасте с их окружением. Так образ Б. Л. Пастернака подается Б.К. Зайцевым как полная противоположность одному из видных деятелей футуризма, «заумному» поэту В.В. Хлебникову. «Его считали (правда, немногие) «необыкновенным». Радость поэзии, насколько помню, заключалась для него в подборе бессмысленных слов, звучавших какой-то музыкой. По «необычности» и «новизне» это подходило к революционной эпохе, по содержанию нисколько, - точно подмечает Б.К. Зайцев дух времени. - Но у него были все-таки некие связи с властями, и у него самого с его последователями был даже автомобиль, на котором вывесили они плакат: «Председатели Земного Шара» . Совсем другим предстает в воспоминаниях Б. Л. Пастернак: «Ни автомобиля у него не было, ни Председателем Земного Шара он себя не считал. Пришел он как младший писатель к старшему, показать образец своей прозы - он этим доселе мало занимался, а я много. Подробностей не помню, но общее впечатление такое: никакого крика, никакого футуризма, написано человеческим, а не заумным языком, но очень по-своему. То есть - ни на кого не похоже и потому ново. Ново потому, что талантливо. Талант именно и выражает неповторимую личность, нечто органическое, созданное Господом Богом, а не 353 навязанное никаким направлением литературным» . Рядом с Н.А. Бердяевым всегда его жена, ревностная католичка, Л.Ю. Бердяева. Основная черта, подчёркиваемая Б.К. Зайцевым, в её образе - «тихий фанатизм веры»345, которого в самом мыслителе, опять же по мнению автора, никогда не было. В этом сопоставлении философа с женой симпатия Б.К. Зайцева, глубоко верующего человека, на стороне жены философа. К тому же она, в отличие от мужа, до последнего осталась непримиримой к коммунизму, верной своим ценностям. Качество, которое Б.К. Зайцев также очень ценил в людях. Образы современников, созданные Б.К. Зайцевым, документальны. В их основе лежат факты, ситуации, явления, имевшие место в бытии. Однако документализм не противоречит условности. Под публицистической условностью М.И. Стюфляева подразумевает «сложный механизм отображения действительности, имеющий своей исходной точкой документальную фиксацию жизненного факта, а также свободу, ассоциативность и логичность авторского мышления» . В публицистике существует бесконечное множество различных форм условности: от отбора и эстетической обработки документальных фактов в процессе типизации до использования некоторых форм вымысла. Доля условности присутствует и в мемуарных портретных очерках Б.К. Зайцева. Сам автор признавался: «Ставя задачу объективно изобразить человека и понять его сущность, я никак не рассчитывал на полноту изображения, а просто передавал то, что в душе, памяти осталось - сквозь призму лет, всегда накидывающую на былое свой покров»346 347. Работая над мемуарными очерками, Б.К. Зайцев прибегает к разнообразным формам публицистической условности. Эта условность в метафорах, к которым прибегает мемуарист, в сравнениях и эпитетах, которые он использует. Сама реконструкция событий в воспоминаниях - это уже условность. Из всей совокупности фактов, оставшихся в памяти, Б.К. Зайцев отбирает только те, которые он считает типичными и значимыми для создания образа героя. Порой он подчёркивает одни черты героев за счёт других. В искусстве повествования Б.К. Зайцева прослеживаются две тенденции. Во-первых, внешнее стремление изобразить героев максимально объективно. Б.К. Зайцев включает в текст эпизоды своих встреч с ними, портретные, речевые, косвенные характеристики героев, которые дают им другие современники. В то же время, изображая внутренний мир персонажей, писатель доверяет и собственной интуиции. Он пытается воссоздать портрет человека через соединение разрозненных эмоциональных впечатлений от встреч с ним (личных или опосредованных), от его творчества. При этом отбирает отдельные сцены, наиболее ярко запечатлевшиеся в памяти. Некоторые из них повторяются в очерках, посвященых разным людям. Так, описанием последней волнительной краткой встречи с В.И. Ивановым в Риме в 1949 году Б.К. Зайцев заканчивает воспоминания о писателе. И этот же римский эпизод с не меньшей детальностью приводит в мемуарном очерке об А.П. Рогнедове, рассказывая об их совместной поездке в Италию. Прогулка и разговор с А.Н. Толстым по побережью Балтийского моря в июле 1922 года тоже столь прочно врезалась в память Б.К. Зайцева, что он вспоминает об этом неоднократно. «Алексей вдруг остановился, отшвырнул ногой камешек и уставился широким, полным, уже слегка обрюзгшим лицом на меня. - Ты знаешь, кто ты? - Ну? - Ты дурак. Ты будешь нищим при любом режиме...» - читаем в «Братьях- писателях» 348 349. Эти же слова А.Н. Толстого звучат в очерке о М. Горьком: «Теперь он говорил мне: «Ты, Борька, дурак. И Вера тоже. Вы при всяком режиме будете нищими». Сам он дураком не был, что жизнию своей и доказал» . Мемуарные портретные очерки Зайцева относятся к неоперативной публицистике. Его высказывания неспешны. Автор всматривается в факты, размышляет о событиях из жизни своих героев. Эта неспешность рассчитана на «мыслящего читателя». Мемуарные портретные очерки Зайцева - синтез субъективных оценок и объективных фактов. Описание в очерках свободно переходит в анализ- комментарий жизни вспоминаемого. А обилие фактографических штрихов подчёркивает документальный характер очерков.