Актерская составляющая творческой натуры Кузмина была столь велика, что, соединившись с талантом писателя и поэта, породила огромное количество текстов разного художественного уровня: от тех, что стали «учебными пособиями» для поэтов сразу по выходе в свет, до литературы беллетристической, рассчитанной на массового читателя. Происходит сближение Кузмина с въедающимися художниками нового направления «Мир искусства»: К. Сомовым, С. Судейкиным, Н. Феофилактовым, А. Бенуа, Л. Бакстом. Во взаимодействии с ними личность Кузмина становится художественным объектом — и загадочный облик поэта, и дразнящая «тайным и явным эротизмом» его поэзия207. Кузмин - поэт. После выхода первой книги стихов Кузмина «Сети» (1908), ставшей явлением в русской поэзии XX века, за ним окончательно упрочивается слава поэта, всецело поглощенного темой любви. Авторским предисловием к сборнику стало стихотворение «Предки», определяющее отказ от окончательного выбора «истинного лица». Названия частей сборника отражают доминирующее настроение каждой части, ими можно воспользоваться для номинаций «ролей», разыгрываемых Кузминым в пределах этого поэтического целого. Первые два цикла сборника («Любовь этого лета», «Прерванная повесть») разрабатывают любовно-автобиографическую тематику225. Кузмин пребывает в ролевом поле пси эта-элегика. Подчеркнуто человечный, интимный мир «расчерчен» ситуациями, традиционными для элегической любовной поэзии (на вечере, счастливый день, в театре, несчастный день) . Нежность, легкость, интимность и театральность атмосферы создают сквозные образы комедийных масок («твой нос Пьеро»), упоминания музыки Моцарта (в первую очередь, его опер), и реминисценции пушкинских текстов. Кузмин становится одним из первых поэтов послепушкинского времени, заговорившим в полных голос о восстановлении в правах обожаемых им «мелочей бытия», что звучало контрастом в период длящегося господства символизма в поэзии. Стихотворение «Мой портрет», где Кузмин сводит все многообразие собственных ликов к одному, околдованному любовью, в сравнении с «Моими предками», предпосланными всему сборнику в целом, демонстрирует тяготение к моноинтонации. Вторая часть представляет один оборот «цикла настроений» Кузмина-поэта. В ее первой части {«Ракеты») царят маркизы, кавалеры и дамы, маски Арлекина и Коломбины выглядывают из беседок, и фавн танцует менуэт; ракеты фейерверка освещают искусственный мох в выстроенных для праздника гротах. Маскарад заканчивается дуэлью, смертью и эпитафией227. Вторая часть {«Обманщик обманувшийся») - следующий шаг по дороге предчувствия рокового конца. Мотивы тоски, бессонницы, узора вещих карт, предсказывающих «смерть, любовь, болезнь, дорогу», заполняют все пространство этой части. Одновременно растет готовность пережить «новое рождение». «Радостный путник» - третье звено трехчастной структуры второго блока «Сетей», образец полного, светлого и радостного приятия жизни и окружающих. Здесь появляются почти канонические, рефренные формулы отношения к жизни, многократно повторяющиеся потом в драматургических опытах: «Ты — читатель своей жизни, не писец, Неизвестен тебе повести конец» (Кузмин, 1990, 47). «Мудро нас ведет рукою, Кто послал на этот путь» (Там же, 49). 525 Эти части посвящены П.К. Маслову (близкому другу М. Кузмина). 226 Думается, проникновенные интонации именно этой части имел в виду Ин. Анненский («О современном лиризме», 1909): «В лиризме М. Кузмина - изумительном по чуткости - есть временами что-то до ЖУТКОСТИ интимное и нежное и тем более страшное, что ему невозможно не верить, когда он плачет» {Анненский, 1979, 364). 227 Позднее эта интонация получит свое развитие в пьесе «Венецианские безумцы». Автор здесь выступает в роли наблюдателя, ироничного и сочувствующего. Третья часть сборника («Мудрая встреча» и «Вожатый») настолько же близка символистам, насколько первая оппозиционна по отношению к ним. Интересен образ Вожатого - сквозной для творчества Кузмина, неизменно сочетающий в себе эротические, религиозные и наставнические мотивы. Его можно считать «поэтической вариацией» образа Штрупа («Крылья»), но правильнее будет сказать, что оба они восходят к единому концепту Учителя, Вожатого, которого Кузмин был склонен воспроизводить в своих самых разных текстах. Четвертую часть сборника составляют уже известные памл