Задавать вопросы было проще, чем находить ответы

Когда и как у тебя появился интерес к устройству общественной жизни?

Очень рано, в детстве. Сначала возник интерес к вопросам «общей жизни», к тому, что происходило за пределами семейного круга.

Расскажи о своей семье, где ты родился, где заканчивал школу...

Я родился в 1938 г. в Одессе. Мать Фаина Марковна Резник работала медсестрой, а отец Семен Исаевич Могилевский по образованию энтомолог, по профессии фитопатолог. В 1940 г., практически перед самым началом войны, отец защитил кандидатскую диссертацию и опубликовал несколько книг.

Можно ли сказать, что детские, подростковые впечатления, рассуждения повлияли на твою профессию?

Не думаю. Пожалуй, ими объясняется только вектор поиска. Мне было ясно, что выбор должен касаться гуманитарных профессий, легко дававшихся мне в школе. Технические - совсем не были интересны, литература, которой очень увлекался в ранней молодости, так и осталась первой любовью, не более того. С другой стороны, дисциплины, которые могли бы рассказать об обществе и его проблемах, тогда в школе не преподавались. История, которая могла бы стать главным интересом, самым вульгарным образом расправлялась со своим предметом, от чего тошнило. Незадолго до окончания школы свой выбор остановил на юриспруденции - единственной науке, которая казалась мне интересной с точки зрения будущих занятий. Возможно, определенную роль в формировании интереса к будущей профессии сыграло чтение сборников речей старых русских юристов А. Кони, Ф. Плевако. Эти книги можно было найти в библиотеках даже в то время. Нравились логика, прекрасная риторика, умение видеть за фасадом различных уголовных дел внутренний смысл и мотивы поступков людей. К тому же, эта профессия, казалось, не была подвержена конъюнктуре, без нее не могло обойтись ни одно государство. Чьи интересы обслуживала юридическая наука и практика и как трактовала свою миссию - об этом в тот период я не очень задумывался.

Мы с тобою одного поколения, но я не помню, чтобы в школах интерес к гуманитарным наукам был велик.

Я сказал бы, что в разные периоды моего «школьного детства», а оно продолжалось с 1946 по 1956 гг., предпочтения моих сверстников менялись.

Идеологические контексты, которые внушались обществу и рядовым гражданам, касались именно гуманитарных, философских и экономических проблем. Власть пыталась выстроить систему аргументов, направленных на идеологическую самозащиту, самооправдание, транслируя эти аргументы через средства массовой информации, по каналам школьного и вузовского образования, через произведения искусства. Обществу был навязан смысловой и ценностный контекст, задававший критерии высокого и низкого, хорошего и плохого, правильного и ложного. Это касалось и представлений о том, какие профессиональные карьеры «правильные».

Правильным было изучать труды основоположников марксизма-ленинизма, нести их в массы. Эти планы не были ментально связаны с положением на рынке труда, стремлением достичь успеха, добиться хорошей жизни. Лозунг: «прежде думай о Родине (партии, вожде), а потом о себе» - делал свое дело. Конечно, речь идет о социальных намерениях, а не о том, как выстраивались профессиональные карьеры в реальности.

Но, с другой стороны, нельзя не признать доминирование гуманитарных увлечений среди школьной и вузовской молодежи в те годы. Что касается предпочтений технических и физикоматематических специальностей в постсталинский период, то рискну сделать предположение, что оно объяснялось тем, что эти специальности трактовались молодыми людьми как относительно свободные от идеологического влияния.

Ты хорошо учился, сразу поступил в Университет?

Учился по-разному, но к экзаменам собирался, поэтому итоговые оценки всегда были более чем хорошими. По окончании школы подал документы на юридический факультет ЛГУ.

Какие у тебя воспоминания об учебе в Университете на юридическом факультете?

Мне очень повезло. Я застал на факультете и активно поддерживал со своими друзьями атмосферу студенческой жизни, которая характеризовалась радостным и веселым общением, острыми спорами, интересом к новому опыту и знаниям, к знакомству с забытыми науками и учебными дисциплинами, с запрещенными авторами и точками зрения. Возникали необычные инициативы как во вне учебной жизни, так и в учебном процессе (которые, впрочем, позже часто признавались идеологически вредными, но в тот период особых бед их авторам не приносящими). Я говорю, что мне повезло, потому что вскоре эту атмосферу власти сильно поменяли. На факультет стали принимать только молодых людей, пришедших из армии или с производства, более взрослых, более серьезных, коренным образом изменивших стиль студенческого общения. Началось закручивание гаек в стране, и, конечно, это не могло не отразиться на атмосфере обучения на факультете. Но всё изменить было уже невозможно.

На факультете продолжали работать и вести студенческие научные кружки Алексей Иванович Королев, бывший в то время деканом, Леопольд Иоганович Каск, Олимпиад Соломонович Иоффе, Михаил Давидович Шаргородский, крупнейшие специалисты и замечательные преподаватели, открывавшие новые горизонты науки и профессиональной деятельности. Л.И. Каск, потерявший на фронте обе руки, был одним из самых, как бы сейчас сказали, креативных ученых факультета. Именно он вел студенческий кружок «Кибернетика и право», где возникал абсолютно новый контекст понимания правовой реальности. В рамках этого кружка возник интерес к изучению проблем социологии права, к работам Е.Эрлиха, русских ученых Л.И. Петражицкого, Н.С. Тимашева, Н.С. Коркунова и др., положивших основу русской версии социологии права. Мы стали искать в библиотеках книги этих и других авторов, связывающих правовые реальности с реальностями «естественной жизни», у нас возникал более общий интерес к тому, что составляло предмет на тот момент запрещенной науки - социологии.

Существенную роль в формировании социально-ориентированного мышления у студентов играли лекции Королева, умевшего органично связывать изменения в системе права с социально-историческими изменениями.

Следуя этим интересам, многие выпускники впоследствии преуспели в смежных областях науки. Упомяну своих близких друзей: Павел Николаевич Лебедев стал крупнейшим специалистом в области общей теории социального управления; Юрий Алексеевич Суслов был одним из инициаторов реабилитации и развития социологии девиантного поведения, много работал над проблемами социологии организации, одним из первых смело вводил в наш научный оборот зарубежный опыт исследований в области социологии права; Эдуард Афанасьевич Фомин после бурного интереса к проблемам теории систем и использованию в праве идей кибернетики проявил себя как крупный ученый, создавший оригинальные версии теории права и разработавший ряд интересных концепций в области специальных социологий. К сожалению, жизнь этих людей была короткой, а настоящее признание - я уверен - их еще ждет. Мне же выпало счастье сотворчества с этими людьми.

Что интерес к социологии сформировался у тебя в студенческие годы?

Скажем, уточнялся вектор интереса. Но прежде, чем этот интерес перерос в профессиональный выбор, были три года работы следователем в Следственном управлении Министерства охраны общественного порядка (так тогда называлось МВД) по Ленинграду, куда я попал по распределению. Тогда мне казалось, что годы работы в МВД пройдут зря, бессмысленно; это был способ остаться в Питере, но ни интереса, ни желания работать не было. Теперь же, с высоты прожитых лет я вос- принию эту работу иначе. Я получил уникальную возможность увидеть изнутри, как функционирует большая бюрократическая система, как влияют социально-политические институты «общего назначения» на реализацию правоохранительных функций. Многое из того, что впоследствии было прочитано у Т.

В годы работы в МВД тебе не предлагали вступить в КПСС, ведь ты не был членом партии?

При поступлении на работу я не был членом КПСС, в тот период при МООП был создан новый большой департамент -

Следственное Управление, нужны были люди. Поэтому дополнительных препятствий не создавалось. Но через определенное время мне предложили вступить в партию. Тогда я спросил, будет ли это совместимо с тем, что я собираюсь после трех лет работы уйти из «органов». Для человека, не желающего вступать в партию, это был самый сильный, а иногда и единственный ход. С того времени ко мне больше с подобным предложениями не обращались.

Кроме того, определенное влияние оказало и то, что я, случалось, конфликтовал с начальством по поводу квалификации тех или иных преступлений и порядка принятия решений относительно движения уголовных дел. Хотя мои непосредственные начальники были весьма квалифицированными юристами, заведенный порядок не позволял им считаться с самостоятельной ролью следователя, закрепленной в УПК. Над ними тоже были начальники, которые такое поведение не одобрили. Фактически их слово было последним при квалификации преступлений. Если учесть, что в те годы (как, впрочем, и сейчас) в абсолютном большинстве случаев суд шел на поводу у следствия и государственного обвинения, судьба подозреваемого часто решалась на административном уровне, а не на уровне работы следователя. С этим я мириться не мог. И дело даже не в принципах, а в том, что на моих глазах были сломаны судьбы людей, которые, с моей точки зрения, были невиновны. Я вступал в споры, иногда острые. Начальство не могло этому радоваться. Так что и в партию вступить не заставили и не чинили препятствий, когда, проработав три года, я уволился из МВД.