Возможно, социология и не должна была заниматься конкретными разработками, проектами?

Пожалуй, лучше я обращусь к этой теме еще раз попозже, а то, чувствую, что перебрал со своей драматичностью невос- требованности.

Познать общество конкретно!

Да, перейдем к собственно биографии. Расскажи, где ты родился, о родительской семье, о годах юношества. Помнишь ли ты свои мечты о будущем? Кем ты хотел стать? Ты, кажется, рано начал работать, так ли это?

Так то так, но я не хотел бы выпячивать свою автобиографию, по крайней мере, начинать с нее. Во-первых, полная автобиография - это необъятно, во-вторых, я человек скромный. Разумеется, мне не обойтись без автобиографического стиля, но я хотел бы ограничиться приключениями в сфере социологии. Говорить хотя и о себе, но через социологию, и через себя о ней в основном, личное подавать через социологическое (или наоборот). А где родился и кем мечтал быть - это в моем случае для других сочинений. Не знаю, кто вообще будет читать эти сочинения, но уж точно - про В.А. Ядова [3] прочтут, а про Максимова - вряд ли.

Не соглашусь с тобой. Нам так долго твердили: «Скромность украшает человека», что убрали из нас и из системы воспитания такое качество, как «достойная самооценка». Она у нас, как правило, низкая.

Возможно. Соглашусь также с мыслью, что мы сами себя сечем. Видимо, прибедняться свойственно российскому человеку. У нас даже богачи любят «косить» под бедных, а не выставлять себя напоказ, как в вашей Америке.

Эти мифы - от Михаила Задорнова. В действительности в Америке не придают такого внимания внешнему виду, как в России...

...Но начну я все же не с биографического рождения, а с омента вступления в социологию в 1964 (или 65?) году. Это и есть мое рождение для социологической жизни. Кстати, оно было совсем неплохим. Моими крестными отцами были сами

В.А. Ядов и А.Г. Здравомыслов [4] - прародители новейшей российской социологии; крестной мамой была, пожалуй, Ген- риада Ивановна Хмара, историк КПСС по базовому образованию, преждевременно скончавшаяся, мало попользовавшаяся свободой. Значительную часть своей социологической жизни я носил кличку «заводского социолога», а потом - «бывшего заводского социолога». Это - когда сама заводская социология канула в Лету, притом в благословенные, казалось бы, времена, с приходом свободы и актуализацией «социального заказа». Но мало кто знает, что еще до того был период, когда я работал просто социологом, или «вузовским социологом». Мое вступление в социологию совпало, вероятно, с реанимацией ее самой, отчего ее злоключения и взлеты были и моими порханиями и падениями, хотя я и «шел за самыми первыми». Точнее, даже не реанимацией, а рождением заново, ибо реанимировать-то было некого. В то время, в знаменитые шестидесятые, буквально в воздухе висел социальный заказ: познать общество конкретно, преодолевая схоластические догмы, официозно-идеологизированные построения истмата, политэкономии социализма, истории КПСС, да и просто истории, изнасилованной в советский период, наверное, как никогда раньше (насилование, разумеется, продолжалось и в позднейшие, более демократические времена, я говорю просто о степени овладения).

Новые изыскания так и назывались: конкретные социологические исследования. И в эту отдушину ринулись несметные массы обществоведов; энтузиазм конкретного познания охватил всех, многие стали называть себя социологами. Я помню первый социологический симпозиум, проходивший в Ленинграде, в здании Академии наук в 1967 (или 1968) году. Огромный конференц-зал был набит до отказа, люди - часами! - стояли в проходах, толпились в примыкающих помещениях. Атмосфера была почти праздничная. Доклады и выступления, в которых сообщалось, например, о реальном составе читателей библиотек, слушались как откровения, сопровождались аплодисментами, бесконечным числом вопросов, необъятным количеством желающих самим выступить.

В Ленинграде главным социологическим центром была лаборатория социологических исследований при Ленгосунивер- ситете под руководством уже тогда корифеев В.А. Ядова и

А.Г. Здравомыслова. На заседания лаборатории в запущенном Меншиковском дворце стекалась масса народа, словно на публичное мероприятие; комната была забита, обычно еще толпа стояла в прихожей. И никого не выгоняли. Даже моя жена, студентка матмеха, иногда приходила на заседания и - до сих пор рассказывает как сказку - возражала Ядову. И он слушал, не одергивал девчонку. И в эту лабораторию мне посчастливилось попасть, на должность, кажется, младшего лаборанта, с окладом в 60 с чем-то рублей.

Я знал Люсю по матмеху, когда она еще не была твоей женой, работал на полставки в одной из математических лабораторий, размещавшихся в Меншиковском дворце, но ничего не слышал про те ядовские семинары.

Скажу, с каким настроем я пришел в лабораторию (и социологию), но здесь мне придется выйти за рамки сферы социологии. Я пришел с производства, только не из социологической службы, - тогда их не было и в помине, - а из технического отдела завода, куда распределился по собственной инициативе, рассчитывая стать производственным психологом. Меня обуревала жажда оптимизировать человеческие отношения, то есть все то, что потом стали называть расплывчатым словом «человеческий фактор». Я был убежден, - и видел подтверждения тому на каждом шагу, - что социальная сторона производства определяет его эффективность, но никто ее не ценит, не занимается ею, что кадровики - это вообще почти надзиратели, бывшие кагэбэшники. На каждом шагу я натыкался на равнодушие, безответственность, откровенную халтуру и т.п., на то, что Андрей Алексеев назвал «разгильдяйством».

Памятником разгильдяйству, стоявшим посреди завода, был огромный агрегат (станок), закупленный за валюту, привезенный на территорию завода много лет назад, но так и не установленный, даже не распакованный, точнее сказать, распаковываемый, раскурочиваемый с боков всеми кому не лень. Каждый день мимо станка проходили сотни людей, в том числе начальство. На заводе была первая в стране психологическая лаборатория на производстве. Заведующий, по фамилии Цур- ковский, был изобретателем какого-то (забыл, как назывался) уникального прибора, записывающего на барабан, подобный шарманке, состояние, психологические данные человека по нескольким параметрам. Это было чудо научно-технического прогресса! Но в лабораторию мне попасть не удалось, поместили меня как молодого специалиста в отдел главного технолога, в группу механизации вспомогательных работ. И я, выпускник философского факультета ЛГУ, с упоением окунулся в механизацию, скоро даже обогнал в росте инженеров с техническим образованием, меня повысили в должности до старшего инженера и поручали самые сложные устройства. А все вследствие энтузиазма, желания что-то изменить, улучшить, внедрить.

В одном цехе я обнаружил допотопный сборочный стенд гидравлических цилиндров.

Вот с таким настроем я пришел в социологическую ядовс- кую лабораторию (и социологию). И, кстати, в ответ на твой вопрос: «Что меня толкнуло в социологи?» скажу, что я - подобно многим - стремился познать общество конкретно и что- то конкретное сотворить в области общественных отношений, доминирующих и крайне нуждающихся в переделке, подобно моему сборочному стенду. Как видишь, «толстым обстоятельством» у меня было, наряду с познанием, как у других, еще и неуемное желание вторгнуться в социальную сферу в качестве инженера. Правда, тогда нужно было проектно-конструкторскую деятельность сочетать с исследовательской, ибо результатов исследований, по крайней мере, для подведения научно обоснованной базы под реорганизацию, тоже не было. Но это сочетание познания с практическими действиями даже больше вдохновляло.

...И чем ты начал заниматься?

Первое, на что меня бросили, это изучение мнений телезрителей о передачах Ленинградской телестудии.

Какую же конкретику я увидел? Надо отметить, что в то время телевидение рассматривалось, прежде всего, как орудие идеологического воздействия на население, в том числе через средства культуры. Соответственно, телестудия находилась под эгидой партийной организации, обкома КПСС. И, естественно, ожидалось, точнее, считалось - так должно быть и не иначе: ленинградцы в первую очередь смотрят общественно-политические передачи, ну, в качестве культурного потребления просматривают лучшие советские кинофильмы, спектакли, слушают симфоническую музыку (распространены были трансляции музыкальных концертов) и в основном игнорируют зарубежные произведения, хотя и отобранные, но все же не лишенные налета массовой, главное - идеологически чуждой культуры.

На деле все оказалось скорее наоборот. Жители колыбели революции, как правило, выключали телевизор во время приоритетных передач о политике, тогда перескакивать на другой канал было некуда, и прилипали к голубым экранам именно тогда, когда шел какой-нибудь детектив, особенно иностранный, и чем глупее была кинокартина, тем большее число зрителей она собирала; это же можно было видеть и в кинотеатрах. Пользуясь анонимностью опроса, ленинградцы открыто говорили о скучности общественно-политического вещания, ставили совершенно конкретные, не относящиеся к высокой идеологии вопросы о коммунальных квартирах, очередях в магазинах, спецпайках партийных начальников, грязи во дворах (в перекличку с передачей «А у нас во дворе.», где как раз говорилось о захламленности дворовых территорий).

Помню одно любопытное высказывание: «У нас пускают деньги на великие стройки, полетели в космос. Подумала бы партия лучше о том, как вывести клопов из города-героя!» Я живо представлял себе, как партия выводит, колоннами, клопов из города-героя, не травит, а именно выводит. Высказывания я группировал, наиболее яркие старательно выписывал в качестве иллюстраций. Интересно, что тогда вроде бы уже и страха не было. или мы беспечно не осознавали опасность своих занятий?

Результаты обработки анкет поступили на стол директору телестудии, которым был тогда Б.М. Фирсов [5]. Надо отдать должное его мужеству - он не только принял выводы новоиспеченного социолога, но и, собрав совещание работников студии, начал их цитировать; видимо, тоже хотел изменить систему вещания (правда, неясно, каким путем - подстраивая под запросы зрителей или воспитания их вкусов, в том числе интереса к политизированным передачам). Не помню, за что конкретно был снят Фирсов, но он был обречен в любом случае, ибо уже попробовал конкретную социологию с ее отравой конкретной правды жизни [6].

На этом примере прекрасно было видно, за что подвергают гонениям или не востребуют (игнорируют) социологию - притом не только власти, но и население: она дает картину, противоречащую установленным, устоявшимся представлениям, она - неприятна, иногда просто опасна, мешает жить. Власти и люди предпочитают жить в шорах догм, мифов, иллюзий.

Покажи, например, социолог сейчас, что оптимистов становится больше (по Л. Кесельману, М. Мацкевич), что индекс удовлетворенности жизнью повышается (по ВЦИОМу) - значительная часть населения примет эти выводы в штыки. Вспоминается пример, связанный с упомянутыми телевидением и Б.М. Фирсовым. Занявшись, после снятия, социологией массовых коммуникаций, Фирсов наладил буквально фантастическую по тем временам машину изучения общественного мнения, и не только о телепередачах. В течение одних суток проводился опрос в масштабах города, обработка и анализ результатов, подготовка отчета (выводов), так что на следующее утро на стол одного из секретарей обкома ложились данные

об отношении населения к только что вышедшим передачам телевидения, сообщениям информагентств, действиям властей, партийных органов. Не знаю, правда, зачем была нужна такая скорость, пригодная буквально в военной ситуации (для произведения эффекта?), но в целом машина представляла собой идеальную систему обратной связи, неоценимо важную в ормальном контуре управления. И что же? Через несколько замеров Фирсов жаловался, что в обкоме им не удовлетворены, что поставляемая информация вынуждает как-то на нее реагировать, лишает уверенности в привычных представлениях, беспокоит, раздражает, мешает. Ну, и финал этой превосходной службы может описать сам Фирсов. Невостребован- ность смыкается с гонениями. В спокойное время правители позволяют социологии существовать, даже делают вид, что заинтересованы в ее результатах, при обострении ситуации закрывают, подобно свободе передвижения при введении комендантского часа.

Только я успел составить отчет по политпросвещению, с проведением добросовестного анализа, выдвижением рекомендаций - Боже, сколько жизни потрачено на туфту! - как меня бросили на другое, еще более далекое от фундаментальных проблем дело. В районе готовилась какая-то конференция, кажется, по соцсоревнованию. Надо было помочь выступающим простым трудящимся подготовить их речи. Мне досталась продавщица-бригадир из первоклассного кондитерского магазина на углу Литейного проспекта и улицы Чайковского. Я накатал ей речь о высоком уровне обслуживания покупателей, заканчивавшуюся словами: «Мы работаем по принципу - покупатель всегда прав!» Тогда это звучало революционно. Как мне передавали, выступление девушки вызвало аплодисменты.

Вслед за этим я получил второе «оперативное исследование» - опять вроде бы по заказу партийных организаций - изучение бригадных форм организации труда (БФОТ). Везло мне: я опять попал на кампанию, сопоставимую с социальным планированием! Не помню уж точно, кто был инициатором этой эпопеи, кажется, Калужский турбинный завод, опыт которого поднял на щит известный журналист, написавший «Калужский вариант» и давший толчок к превращению интересного самого по себе начинания в общесоюзный почин.

Возможно, ты имеешь в виду выступление Александра Леви- кова [8]?

Да, верно. Главная идея этого почина состояла в том, что объединение усилий людей рождает новую энергию (почти по Марксу), это является ключевым моментом перехода производства на новую ступень, более эффективную и приближающуюся к коммунистической. Конкретно это, при некоторой вульгаризации опыта и основной идеи, выливалось в бригадные формы организации - и оплаты - труда. Ну, а дальше все пошло, поехало по законам кампании. Были выданы разнарядки, дело поставлено на партийный контроль. Бригадные формы стали насаждать не только на предприятиях, среди рабочих, но и в других организациях, например, среди конструкторов.

Кампания вообще-то не нуждается в анализе, он даже противопоказан ей. Но тут кто-то, то ли из сомневающихся, то ли желающих получить еще и научное обоснование, дал команду. И опять я увидел картину, далекую от официального изображения. Я уже упоминал, что кампанию окрестили «коллективизацией промышленности», и что она проходила «сложно». Это было очень мягко сказано. Дело в том, что кроме объединения работ, против чего рабочие протестовали не очень сильно, БФОТ предполагала и сваливание заработков в «общий котел» с последующей дележкой по коэффициенту трудового участия (КТУ); последний определялся бригадиром, собранием бригады. Советские рабочие, склонные, казалось бы, к коллективизму (гораздо сильнее индивидуалистических крестьян), приближающиеся к коммунизму, оказались совершенно не готовыми к плотному социалистическому сотрудничеству (или уже отошедшими от него), особенно - к «общему котлу». В так называемых органических, или сложившихся самостоятельно, бригадах все было нормально. Но по разнарядке никто не хотел жить. Были психологические моменты, противоречившие нормальному восприятию; например, члены бригады должны были присматривать друг за другом, субъективно оценивать вклад товарища и публично высказывать эту оценку. В то же время разнарядку надо было выполнять. Рабочие, как могли, сопротивлялись. Часто бригады создавались лишь формально, вплоть до того, что рабочие продолжали вести свой учет, кто сколько сделал, и переделывали зарплату, начисленную по КТУ. Иногда дело доходило до драки. Оказалось, что работавшие рядом люди на самом деле весьма разъединены или не переносят сближения на короткую дистанцию. Некоторые говорили, что они вообще «не переваривают» соседа по участку, ставят даже экраны из фанеры, чтобы «не видеть морду» товарища, брата по классу. Индивидуализм-то и тогда процветал, или уже процветал среди солидарного по определению рабочего класса.

Какие выводы должен был сделать социолог? Что форма не та, насилует природу человека? Но, помилуйте, какое насилие - это воспитание, «переделка человека». Сказать, что рабочие не те, заражены духом буржуазного индивидуализма? Но где взять других рабочих? Опять же, «воспитывать нужно», «находить к людям подход». Помню, что отчет по анализу был толстым, но не помню, какие же рекомендации я давал практикам как социолог. Может быть, потому забыл, что к тому времени меня самого начали выгонять из института, и мозги переключились на более сильные переживания.