Технологический прогресс как фундаментальная основа социальной поляризации

Большинство философских школ, возникших в Европе в течение Нового времени, так или иначе связывает прогресс человечества с поступательным развитием знаний об окружающем мире. Отождествляя его с совершенствованием производительных сил, обществоведы уверенно постулируют тезис о том, что максимальное использование технологических достижений способно стать залогом роста материального богатства и, как следствие, формирования общества, в котором интересы развития личности будут доминировать над утилитарными стремлениями, а свобода и равенство получат прочную основу.

Однако история технологического прогресса последних десятилетий свидетельствует, скорее, об обратном. Социум, который обычно называют постиндустриальным, формируется, как показали основатели соответствующей концепции, там и тогда, где и когда прогресс общества перестает быть связанным с эпизодическими достижениями экспериментальной науки и базируется на развитии теоретического знания[48]*. В условиях, когда информация и знания становятся непосредственной производительной силой, возникает монопольный ресурс, характеризующийся абсолютно новыми качествами, с которыми никогда ранее не сталкивалось общественное производство. С одной стороны, само усвоение человеком знаний и информации тождественно в известной мере производству нового знания; в то же время передача его другим людям не уменьшает располагаемого количества этого ресурса; таким образом, он оказывается практически неисчерпаемым. Его производство и использование изменяет характер целей и задач, стоящих перед человеком, формирует новую мотивационную парадигму и, следовательно, становится основой становления в обществе новых социальных групп, имеющих основные признаки классов. С другой стороны, доступ к этому специфическому ресурсу остается ограниченным, так как знания отличаются от большинства индустриальных благ своей редкостью

и невоспроизводимостью, а затраты, требующиеся для их создания, не пропорциональны получаемым результатам.

Социальные тенденции последних десятилетий свидетельствуют, что общество, исповедующее свободу научного поиска и эффективно использующее результаты технологического прогресса, общество, ставящее перед собой постматериалисти- ческие цели и культивирующее надутилитарные мотивы деятельности, порождает нарастание имущественного неравенства в масштабах, каких не знала история. Данный парадокс, как это ни печально, вполне объясним логикой развития социальных систем, а природа такого неравенства и его углубления кроется в неискоренимых различиях людей по уровню их способностей и талантов и, следовательно, по потенциальной возможности достижения успехов в сфере производства, основанного на усвоении и использовании новых знаний. Таким образом, торжество принципов свободы не может обеспечить равенства, которое в течение столетий было принято считать их следствием. Именно это является, на наш взгляд, одним из наиболее неожиданных социальных результатов неудержимого прогресса науки и технологий, прогресса, которому сегодня нет и не может быть разумной альтернативы.

Исторически прообразом «расколотой цивилизации» стала социальная поляризация, нарастающая с 60-х гг. внутри самих постиндустриальных обществ. По мере подъема технологического уровня производства и повышения квалификации работников укреплялась тенденция роста благосостояния той их части, которая обнаруживала способности, заметно превышающие средние для всего массива занятых.

Более того; в последние годы интеллектуальная элита стремительно становится новым доминирующим классом постиндустриального общества. Лишь каждый пятнадцатый из тех, кто составляет 1 % наиболее богатых американцев, получает свои доходы в качестве прибыли на вложенный капитал, тогда как более половины представителей данной группы работают на административных постах в крупных компаниях, почти треть представлена практикующими юристами и врачами, а остальная часть состоит из людей творческих профессий, включая профессоров

и преподавателей[53]*. Четыре из каждых пяти проживающих сегодня в США миллионеров не приумножили унаследованные ими активы, а заработали свое состояние практически с нуля[54]*. Характерно, что представители «класса интеллектуалов» всемерно укрепляют приверженность ценностям образования и в своих наследниках: если в 1980 г. только 30% детей, чьи родители получали более 67 тыс. долл. в год, заканчивали колледж, то сегодня этот показатель вырос до 80 %[55]*.

Последствия новой социальной поляризации, причем в гораздо более явном виде, прослеживаются и в мировом масштабе. Технологические новшества, составляющие основу национального богатства постиндустриальных держав, сегодня не могут быть эффективно ни воспроизведены, ни скопированы, а в некоторых случаях — даже использованы в рамках индустриальных, а тем более аграрных обществ.

Уже к началу 90-х гг. семь ведущих постиндустриальных держав обладали 80,4 % мировой компьютерной техники, контролировали 87 % зарегистрированных в мире патентов и обеспечивали 90,5% высокотехнологичного производства[56]*. Объемы экспорта американской интеллектуальной собственности выросли с 1986 по 1995 гг. в 3,5 раза, а положительное сальдо торгового баланса в этой области превысило 20 млрд долл.,0* Приток в развитые страны колоссальных финансовых ресурсов, не сопровождающийся уменьшением объема интеллектуальной собственности, остающейся в распоряжении их граждан, позволяет последовательно наращивать темпы научно-технической революции. На протяжении 90-х гг. страны-члены ОЭСР тратили на научные исследования и разработки в среднем около 400 млрд долл. в ценах г.. Сегодня на долю одних только США приходится 44% общемировых затрат на эти цели, в то время как государства Латинской Америки и Африки, вместе взятые, обеспечивают менее 1%п*; численность научно-технических работников на 1 млн населения составляет в США 126,2 тыс., тогда как среднемировой показатель не превышает 23,4 тысяч[57]*.

Все эти тенденции обусловливают тот факт, что накануне XXI века диспропорции в распределении научно-технического потенциала, производственных мощностей и общественного богатства между различными регионами мира достигли беспрецедентного масштаба. Если исходить из общепринятой оценки мирового валового продукта в 23 трлн долл. по состоянию на 1993 г., то 18 трлн из них было произведено в развитых государствах, и только 5 трлн долл. приходится на все развивающиеся страны, где живет более 80 % населения Земли. Разница в номинальных годовых доходах граждан постиндустриального мира и остального населения планеты выросла с 5,7 тыс.

Характерно, что в той же степени, в какой люди, обладающие сопоставимым интеллектуальным потенциалом, стремятся в постиндустриальных странах к консолидации и противостоят представителям прочих социальных слоев как целостная общность, сами эти страны все более явно обосабливаются от других государств и народов. С середины 60-х гг., когда в их экономиках начали зримо проявляться постиндустриальные тенденции, торговые и инвестиционные потоки стали замыкаться в границах «первого» мира. Так, в 1953 г. индустриально развитые государства направляли в страны того же уровня развития 38 % общего объема своего экспорта, в 1963-м эта цифра составляла уже 49%, в 1973-м — 54, а в 1990-м — уже 76 %,5). Наконец, во второй половине 90-х гг. сложилась ситуация, когда только % торговых потоков, начинающихся или заканчивающихся на территории одного из 29 государств-членов ОЭСР, выходят вовне этой совокупности стран|6), а развитые постиндустриальные державы импортируют из развивающихся индустриальных стран товаров и услуг на сумму, не превышающую 1,2% их суммарного ВНП,7).

Аналогичные процессы прослеживаются и на примере инвестиционных потоков. Более 90% всех инвестиций в США (объем которых с 1970 по 1990 гг. вырос более чем в 30 раз[58]*) осуществлены компаниями семи стран — Великобритании, Японии, Канады, Франции, Германии, Швейцарии и Нидерландов, — причем доля Великобритании в их числе составляет около 31 %, а Японии — не превышает 14 %,9). Эти же страны выступали реципиентами более чем 60 % всех американских капиталовложений за рубежом.

Такова в самых общих чертах картина расколотого мира, предстающаяся сегодня взору беспристрастного исследователя. Но чтобы оценить перспективы развития современной цивилизации, необходимо подробнее рассмотреть этапы формирования сложившейся к настоящему времени фрагментированной системы, выяснить, насколько самодостаточным является постиндустриальное сообщество, в какой степени динамизм его развития обусловлен внутренними причинами, понять, насколько перспективны попытки социальной модернизации, с помощью которых развивающиеся индустриальные страны стремятся сократить масштабы своего отставания от лидеров. Все эти вопросы актуальны для нас не только в чисто теоретическом аспекте, но прежде всего в силу того, что ответы на них позволяют конкретизировать характер задач, решаемых в ходе российских реформ, и определить меру адекватности методов, применяемых для достижения поставленных целей.

Этапы большого пути: становление общества, основанного на знаниях

Западные социологи говорят обычно о формировании основ постиндустриального общества как о процессе, начавшемся в конце 50-х гг. и поступательно развертывающемся по сей день. Между тем становление новой социальной реальности, на наш взгляд, отличалось и отличается противоречивым и неравномерным характером, что позволяет выделить в нем несколько периодов[59]*.

Первый из них характеризовался жестким противостоянием зарождающейся постиндустриальной цивилизации и стран-поставщиков продукции первичного сектора производства. На данном этапе развитые страны обнаруживали быстрый экономический рост в условиях стабильной хозяйственной конъюнктуры (так, с 1946 по 1954 гг. валовой национальный продукт рос в США со средним темпом 4,7% в год; потребительские расходы увеличились за это десятилетие на 38 %; безработица опустилась до уровня в 4 % трудоспособного населения, а инфляция не поднималась выше 2 % в годовом исчислении[60]). Как следствие, ежегодные темпы роста мирового валового продукта в период 1950-1973 гг. составляли в среднем 2,9%, что в три раза превосходило данный показатель для периода с 1913 по 1950 гг.22) Подобное развитие происходило на фоне быстрой структурной перестройки экономики: так, если в 1955 г. в обрабатывающей промышленности и строительстве США было занято до 34,7% совокупной рабочей силы и производилось около 34,5% ВНП23), то к 1970 г. эта доля сократилась до 27,3 %24). Производство услуг и информации оказалось важнейшим фактором роста экономики западных стран; это обусловливалось быстрым ростом расходов на научные исследования и образование: за два десятилетия, прошедших после окончания Второй мировой войны, расходы США на НИОКР выросли в 15, а на образование — в 6 раз, хотя американский ВНП лишь утроился[61]*. В этих условиях исследователи становления постиндустриального общества стали говорить о нем как об обществе, основанном на услугах.

Экономическое развитие западного мира в эти годы, с одной стороны, обусловливало заметный рост потребления основных сырьевых товаров, а с другой — закладывало хкновы для его резкого сокращения на основе оптимизации использования ресурсов. Однако в целом закономерности индустриального развития все же оставались на данном этапе доминирующими.

Таким образом, рост спроса на сырьевые товары вызвал сначала плавное повышение цен на них (с 1965 по 1970 гг. нефть подорожала на 15 %, уголь — на 20, серебро — на 40, никель — на 60, а медь — более чем на 70 %[62]*), а затем, в условиях действия картельных соглашений между странами-поставщиками сырья, и катастрофические события 1973-1974 и 1979 гг. Только первый «нефтяной шок» 1973 г. привел к увеличению суммарной стоимости нефти, поступающей на американский рынок, с 5 млрд долл. в 1972 г. до 48 млрд в 1975-м[63]*. Аналогичная ситуация сложилась и в отношении большинства других сырьевых товаров. В результате, западный мир вступил в один из самых тяжелых экономических кризисов: уровень цен в США вырос в 1973 г. на 8,7, а в 1974-м — на 12,3 %28), безработица достигла 9% трудоспособного населения, индекс Доу-Джонса с января 1973 г. по декабрь 1974 г. упал более чем на 45 %, а промышленность сократила выпуск продукции почти на 15 %м*.

Казалось, что сложившаяся ситуация дает исторический шанс странам «третьего мира». Резкое падение курсовой стоимости валют западных держав привело к обесцениванию стоимости поставок, зависимость от которых была для развивающихся стран абсолютной (так, экспорт нефти обеспечивал Ирану 94, а Саудовской Аравии — 96% всех импортных поступлений; Замбия получала 93 % валютных доходов от экспорта меди, Мавритания — 78 % от поставок железной руды, Гвинея — 77 % от продажи бокситов, и этот список не исчерпывает подобных примеров[64]*). Поэтому, несмотря на жестокость кризиса, рост цен продолжился вопреки сокращению спроса, но это была вся выгода, которую оказались способны извлечь из ситуации страны, специализирующиеся на добыче и поставках сырья.

Напротив, в США и Западной Европе 70-е гг. стали периодом самой радикальной в XX веке структурной перестройки. Именно в это время было положено начало современной научно-технической революции, а страны, подвергшиеся давлению ресурсодобывающих государств (в число которых входил тогда и СССР), оказались ее лидерами. В 1973-1978 гг. потребление нефти в расчете на единицу стоимости промышленной продукции снижалось в США на 2,7 % в годовом исчислении, в Канаде — на 3,5, в Италии — на 3,8, в Германии и Великобритании — на 4,8, в Японии — на 5,7 %, а спрос на нефть в 1979 г. обнаружил фактически такую же эластичность, что и на большинство потребительских товаров[65]*. С 1973 по 1985 гг. валовой национальный продукт стран-членов ОЭСР увеличился на 32 %, а потребление энергии — всего на 5%[66]*; американское сельское хозяйство при 25 %-ном росте валового продукта с 1975 по 1987 гг. сократило потребление энергии в 1,65 раза[67]*. Сегодня в экономике США используется меньше черных металлов, чем в 1960 г.[68]* Наметились первые успехи в ускоренном развитии нематериалоемких отраслей и свертывании наиболее низкоэффективных производств, в силу чего появились основания утверждать, что «сегодня мы живем в мире фактически неограниченных ресурсов — в мире неограниченного богатства»[69]*.

Второй этап стал для постиндустриального мира более сложным; в этот период, с одной стороны, технологический прогресс должен был получить адекватную основу для своего самовоспроизводства, и, с другой, доминированию постиндустриального мира стали угрожать страны с преобладанием не первичного, а вторичного сектора производства.

Технологический прогресс требовал жертв в социальной сфере, поскольку залогом его ускорения становились рост инвестиций и сокращение текущего потребления; средством выхода из кризиса стала на Западе политика неоконсерватизма, курс на истребление малоэффективных производств и обеспечение выживания сильнейших. Классическим примером реализации такой политики служит рейгановская реформа, которая максимально активизировала внутренние источники накопления и обеспечила беспрецедентный приток внешних инвестиций. Результаты не заставили себя ждать. Уже в 1981 г. сбережения частных лиц достигли максимума за весь послевоенный период и составили 9,4% располагаемы* доходов[70]*. Суммарные инвестиции в 1983-1989 гг. удерживались на уровне 18% ВНП37), а инвестиции в основные фонды росли в среднем на 12,3 % в год, тогда как в период президентства Дж. Картера соответствующий показатель составлял всего 1,3%. Производительность в целом по народному хозяйству увеличивалась в 1981-1984 гг. темпом в 1,2%, а в промышленности — 3,6%, тогда как при картеровской администрации соответствующие показатели составляли 0,2 и 1 %38). За 15 лет, с 1975 по 1990 гг., доля занятых в промышленности сократилась с 25 до 18 % рабочей силы, тогда как за предшествующие 15 лет она уменьшилась лишь с 27 до 25 %. Именно на этом этапе были заложены основы системы венчурного капитала, в результате чего сегодня в рискованные технологичные проекты только в Калифорнии инвестируется больше средств, чем во всей Западной Европе, причем 37 % проектов достигают стадии массового производства, тогда как в ЕС этот показатель не превосходит 12%39).

Однако в 80-е гг. возможности наукоемких технологий раскрывались, как правило, не непосредственно, а через использование их в производстве индустриальных благ. Поэтому доступность патентов и лицензий обеспечивала гигантские преимущества тем странам, которые ориентировались на массовое производство и экспорт промышленной продукции, воплощавшей в себе наиболее совершенные технологические достижения. В результате 80-е гг. запечатлелись в памяти современников как период экспансии стран азиатского региона.

Основным соперником США и Европы оказалась в эти годы Япония. К середине 80-х гг. она обеспечивала 82 % мирового выпуска мотоциклов, 80,7 % производства домашних видеосистем и около 66% фотокопировального оборудования40*; к 1982 г. японские компании контролировали до 60% американского рынка станков с числовым программным управлением4,). Соответственно, ухудшались позиции американских компаний. Если в 1971 г. 280 из 500 крупнейших транснациональных корпораций были американскими, то к 1991 г. таковых осталось лишь 157[71]*; к этому времени Япония фактически догнала США, обладая 345 крупнейшими компаниями из 1000 (против 353 у США)43); в конце 80-х гг. она располагала 24 крупнейшими банками, в то время как в странах ЕС таковых было 17, а в Северной Америке — всего 5; 9 из 10 крупнейших сервисных компаний также представляли Страну восходящего солнца[72]*. В конце 80-х гг. японское экономическое чудо продемонстрировало,

сколь далеко может зайти страна, исповедующая индустриальную парадигму, взаимодействуя с постиндустриальным миром. Неудивительно, что по тому же пути направились вскоре новые индустриальные страны Юго-Восточной Азии.

На протяжении 80-х гт. США и странам ЕС не удавалось радикально изменить сложившуюся ситуацию, хотя к концу десятилетия японская экспансия была приостановлена. Реальный дефицит баланса США в торговле с Японией снизился до 10-15% в силу, с одной стороны, экспансии американских компаний в самой Японии, с другой — вследствие падения стоимости доллара на мировых рынках. Переоцененность японских активов привела к краху 1989 г., в результате которого за последующие 10 лет японский фондовый индекс потерял 2/3 своей стоимости, а экономический рост снизился до нуля. В начале 90-х гг. американские компании, ранее проигрывавшие японским в производстве микрочипов и других высокотехнологичных продуктов, достигли лидерства на рынке программного обеспечения (их доля превысила японскую более чем в четыре раза[73]), в результате чего обеспечили паритет и в производстве компьютерных систем. К этому времени США, где около трех четвертей добавленной стоимости, создаваемой в промышленности, производилось при помощи информационных технологий, стали демонстрировать принципиально иной тип хозяйственного роста, нежели их основные соперники, и это обусловило беспрецедентные успехи Запада на протяжении последнего десятилетия.

Третий этап эволюции постиндустриального мира охватывает период с 1989 г. по настоящее время. На этом этапе стали очевидны не только достижения сообщества постиндустриальных стран, но и историческое поражение его соперников. Начавшись с японского фондового краха, он ознаменовался распадом СССР и включением в орбиту западных ценностей бывших советских сателлитов, резким ухудшением положения развивающихся стран и, наконец, системным кризисом в Азии, положившим конец мечтам «тигров» о лидерстве в мировой экономике.

Об экономическом подъеме 90-х гг., ставших наиболее продолжительным периодом экспансии американской экономики в XX веке, написано и сказано уже очень много. Мы хотели бы отметить, что данный этап бурного хозяйственного роста является, на наш взгляд, лишь первым отрезком истории, на протяжении которого западные страны развиваются как оформившиеся постиндустриальные социально- экономические системы. В 1991 г. расходы на приобретение информации и информационных технологий составили в США 112 млрд долл., превысив затраты на приобретение производственных технологий и основных фондов (107 млрд долл.)[74]*; с тех пор разрыв между ними растет в среднем на 25 млрд долл. в год[75]. Около 28% внешнеэкономических поступлений США представлены платежами за собственно технологии или прибыль, созданную их применением; доходы от экспорта технологий и патентов превышают в Соединенных Штатах затраты на приобретение подобных же активов за рубежом более чем в 4 раза48*. По мере роста значения нематериальных активов капитализация американских компаний растет невиданными темпами: индекс Доу-Джонса повысился более чем в четыре раза за последние шесть лет, а прирост курсовой стоимости акций только на протяжении 1998-1999 гг. сделал американцев богаче на 10 трлн долл.

Ускорению структурной перестройки американской экономики способствуют, с одной стороны, предельная дешевизна кредитных ресурсов и бум на фондовом рынке. С другой стороны, в условиях постиндустриального хозяйства возникает фактическое тождество потребления информационных ресурсов и инвестиций, в результате чего снижение нормы накопления (а она, по подсчетам JI. Туроу, стала отрицательной с сентября 1998 г., и население сегодня направляет на текущее потребление больше средств, нежели получает в качестве располагаемого дохода[76]*) не отражается на темпах хозяйственного роста[77]*.

Таким образом, современная экономическая ситуация в постиндустриальном мире характеризуется рядом принципиально новых обстоятельств. Во-первых, фактически устранены сырьевые и ресурсные ограничители хозяйственного развития, а рост потребления обусловлен в первую очередь использованием информационных благ, но не расширением спроса на традиционные массовые промышленные товары. Во-вторых, значительная часть населения постиндустриальных стран применяет свои способности в производстве высокотехнологичных товаров и услуг, в результате чего экономика последовательно освобождается от зависимости от прочих государств, остающихся производителями промышленной продукции. В-третьих, хозяйственный рост приобретает новое качество, обусловленное тем, что наиболее эффективной формой накопления становится развитие каждым человеком собственных способностей, а наиболее выгодными инвестициями — инвестиции в человека, его знания и способности. Отсюда вытекают два важнейших следствия, соответствующие двум сторонам процесса формирования однополярного мира. Прежде всего, становится очевидным, что наиболее эффективным оказывается взаимодействие стран, составляющих постиндустриальную цивилизацию, друг с другом, а не с государствами, находящимися на более низкой ступени хозяйственного развития; таким образом, постиндустриальный мир начинает замыкаться в собственных границах. Второе следствие состоит в том, что большинство государств планеты оказывается во все более серьезной зависимости от постиндустриального мира как поставщика новых технологий и информации; сориентированные в 80-е и 90-е гг. на рост своего промышленного и экспортного потенциала, эти государства остаются производителями массовой индустриальной продукции или сырья, не создавая новых технологий и информации, что обусловливает устойчивое нарастание неравенства в международном масштабе.

Все это позволяет нам полагать, что современный мир формируется как расколотая цивилизация с единым центром силы, представленным сообществом постиндустриальных стран.