О работе над биографией как общении с ее героем

БД: Действительно, скорее всего, можно построить континуум биографий исторически значимых людей.

Мне представляется, что очень близко я к этой грани не подхожу, ибо создаю лишь «профессиональную биографию», то есть показывающую человека в профессии и для профессии. Такая биография должна рассказывать о выборе человеком профессии, об овладении ею и собственно о том, что им было сделано, содержать анализ мотивации его деятельности и описание его профессионального окружения. Заметный выход за эти рамки, стремление к описанию внешности биографируе- мого, образа его жизни, внутреннего мира (помимо идеалов), его семьи и прочего грозит переходом из области написания биографии ради изучения истории в область биографической литературы.

ВЯ: В заголовке завершаемой тобою книги «Реклама и опросы общественного мнения в США. История зарождения и судьбы творцов» есть слово «судьба». Что оно для тебя означает?

БД: Действительно, это сложный вопрос, ведь соотношение таких сложных субстанций, как биография и судьба, пытается постичь не только наука, но литература и религия.

В конце 2003 года Юлия Беспалова подарила мне свою небольшую книжку о западносибирских предпринимателях [35]. Я прочел ее, но, поскольку тогда только «вкатывался» в изучение биографий «отцов-основателей» опросов общественного мнения и приходилось читать очень многое, непосредственно относившегося к их жизни, я забыл про эту работу. Но в начале 2005 года я обратил внимание на тот раздел ее книги, в котором она трактовала соотношение биографии и судьбы, и тогда этот мотив стал для меня весьма существенным.

Для меня биография человека - это совокупность всех его действий и мыслей, приходящихся на годы его жизни. Дальнейшее движение истории, развитие сферы деятельности, в которой работал человек, не в силах изменить траекторию его жизни и «плотность» окружавшего его социокультурного пространства, ибо все это уже произошло, и в этом смысле жизнь нельзя переписать, прожить заново. Но будущее всегда придает прожитой им жизни новый смысл, и значит - детерминирует, проявляет его судьбу.

Судьба в моем понимании - это комплекс всего, что предопределяет биографию человека, что ведет его по жизни и что связано с ним после ее завершения. У биографии есть начало и конец, судьба - теоретически бесконечна, точнее сказать - судьба обычно дольше, продолжительнее жизни. Судьба - многомернее биографии. И, говоря по существу, историки и биографы имеют дело не с биографиями, а с судьбами. Ученые, писатели оказываются во власти судеб своих героев уже тогда, когда берутся за изучение их биографий, а часто - и много раньше.

В свете сказанного и учитывая дальнозоркость истории, историк, как правило, имеет дело не с собственно биографией человека, но с биографией как частью, элементом, слоем его судьбы. И очень часто, чем более продолжительный интервал времени разделяет биографа и биографируемого, тем тоньше оказывается биографический пласт и тем сложнее выделить его из судьбы.

ВЯ: Понадобится поразмыслить над тем, что ты сказал. Сейчас спрошу: Методология твоего американского проекта фактически ориентирована на изучение жизни всех тех, чья деятельность прямо или опосредованно была связана со становлением рекламы и опросов. Разверни этот момент.

БД: Если отвлечься от технической стороны поиска биографической информации и пытаться сконцентрироваться на сущностных аспектах узнавания нового человека, то здесь можно говорить об общении биографа и биографируемого. Процесс изучения и создания биографий целесообразно обсуждать в рамках социологии и психологии общения. Итог такой работы зависит от: 1)

готовности (установки) к общению с героем, то есть моей способности понять его и рассказать другим о сделанном им и о нем самом; 2)

подготовленности к общению с героем (информированности), то есть полноты информации о сделанном им и о его жизни; 3)

наконец, характера самого общения, или диалога; в силу многих объективных и субъективных обстоятельств оно может оказаться плодотворным для решения историко- науковедческих задач, но может не быть таковым.

Прежде всего, успешность биографического анализа зависит от установки на контакт, на общение с людьми, оказавшимися в поле зрения биографа. Иногда позитивная установка в силу каких-то причин возникает сразу, иногда ее надо культивировать и ждать ее созревания. Когда я впервые в много раз читаной книге Гэллапа и Сола Рея «Пульс демократии» обратил внимание на финское имя Эмиль Хурья, я сразу подумал, не было ли у меня с Хурьей общих знакомых, ведь в 1980-е годы я активно контактировал с ведущими финскими полстерами. И это чувство дало импульс к поиску информации о Хурье. Но могу привести и пример другого типа: я семь лет «знаю» Даниэля Старча, классика изучения рекламы, который мог стать одним из «отцов» опросов общественного мнения.

Есть разница между мысленными диалогами с теми, кто закладывал основы современной американской рекламы и технологии изучения общественного мнения, и непосредственным общением, скажем, интервью с коллегами. Но в обоих типах диалога есть и много общего: оба они могут протекать легко или трудно, тяготеть к обмену мнениями или затяжным монологам, быть тематически узкими или широкими и т. д. Тот факт, что человека, с которым я веду мысленный диалог, давно нет в живых, не означает, что он находится, скажем, вне рамок контекста моего общения с ним. Все мои герои - живы, даже если жили много десятилетий назад, - они всегда «здесь-и-сейчас».

ВЯ: Ты/ не скрываешь своей пристрастности к героям. Это так? А если да, то возможны упреки в необъективности.

БД: Да, верно. То обстоятельство, что процесс создания биографии я рассматриваю как форму общения, диалога с био- графируемым, без сомнений, - эффект чтения М.М. Бахтина. А вот, откуда возникла идея пристрастности в отношении к героям, я не знаю, скорее ее появление - следствие растянутого во времени двухэтапного процесса.

Возможно, что в ее основе лежит мой интерес к философии физики и мое представление о неизбежном влиянии наблюдателя на результаты измерений. Другими словами, взгляд историка - это продолжение моих давних метрологических размышлений [36]. В своей «Драматической социологии» Андрей Алексеев приводит фрагменты моего отзыва на рукопись его книги «Познание через действие», написанного в январе 1990 года; тогда я занимался только жесткими социологическими методами и не думал об изучении биографий. Там сказано: «Автор пристрастен. Эта пристрастность заявлена и в названии. Она и в методологической установке, при которой сам исследователь становится не только субъектом, но и “объектом” эксперимента.

Но про этот отзыв я давно забыл и перечитал его лишь недавно, так что при изучении биографий я пришел к «пристрастности» снова и, возможно, следовал чему-то из Бахтина или Библера, или из Ю.М. Лотмана. Но, мне представляется, что это скорее навеяно тем, что говорили А. Ахматова и М. Цветаева о своем видении творчества Пушкина. И если поэтам можно иметь «своего Пушкина», то почему историку опросов общественного мнения и рекламы нельзя иметь своего Гэллапа или Огилви? Говорят ведь об истории Н.М. Карамзина, М.Н. Покровского... и ничего. Все — авторское. История всегда авторская.

Во всяком случае, признаюсь, о «личностном знании» [38] Майкла Полани я узнал лишь из отзыва Дмитрия Рогозина на мою книгу о первопроходцах мира мнений [39], а вскоре на близость моих рассуждений и идей Полани мне указал Алексеев. Но я не сторонник крайностей. Пристрастность — не единственный «недостаток» в работе историка.