О предбиографии и начале биографии

В целом полученный материал может стать основой не одного романа о жизни советских людей, кроме того он дает многое о предбиографи- ческом мире представителей пер- вых четырех поколений современной российской социологии.

Мне не известны работы по генеалогии профессиональных групп, хотя допускаю, что нечто подобное могло быть сделано применительно к музыкантам, священникам, военным, т.е. представителям профессий, для которых характерна преемственность. Потому невозможно воспользоваться методологией такого типа исторических поисков и нет возможности для сопоставления полученных результатов с генеалогией других профессиональных образований. Выше отмечалось, что изучение состава родительских семей современных российских социологов стало развитием, утилизацией концепции «толстого настоящего» и порождено повышенным вниманием к предбио- графиям.

В интервью, особенно в первых, я не просил моих собеседников вспоминать далекое прошлое их семей, спрашивал лишь о родителях. Так что возникновение таких рассказов - отчасти спонтанное. Просто наступившее время способствует воспоминаниям, да и возраст многих моих собеседников располагал к тому, чтобы поговорить о своих корнях; так и писали - останется детям, внукам. Даже 15-20 лет назад мало кто из россиян в рассказах о своих предках решался говорить об их служ-

бе при царском дворе, о белых офицерах, казачьих атаманах, дедах-немцах, бабках-полячках, евреях - домовладельцах, репрессированных «врагах народов». Существовало несколько эталонных биографий советских людей, и все отличное от этого заданного «стандарта» на семейное прошлое государством явно не приветствовалось. Лучше было иметь неграмотных родителей или вообще быть сиротой, чем деда - профессора Императорского Университета или дядю-наркома.

Своеобразным показателем валидности полученной биографической информации является то, что среди родителей первых трех поколений российских социологов часто указывались крестьяне; среди этих социологов многие первые в роду, получившие высшее образование. Родители старших по возрасту социологов родились на рубеже Х1Х-ХХ веков, т.е. еще в дореволюционной - сельской преимущественно - России. Представители четвертого поколения в основном оказываются выходцами из семей, в которых родители (а нередко и родители родителей) являются обладателями высшего образования и нередко - ученых степеней.

Проведенный генеалогический анализ трактуется как культурологический поиск, направленный на понимание особенностей макросреды, в которой формировались первые поколения современного социологического сообщества.

Вообще говоря, «зацепки» для проведения подобного анализа находятся в самих интервью. Так, А.Г. Здравомыслов завершил рассказ о своей семье словами: «Какое отношение это имеет к социологии? Моя гипотеза состоит в том, что с детства я жил в социально неоднородной среде и, возможно, это обстоятельство пробудило интерес и внимание к самым разным людям» [1, С. 154]. Из воспоминаний Ю.А. Левады: «Интерес к философии - наивный интерес, просто из домашней библиотеки. У нас были тома истории философии; первый я прочел в девятом классе, но на Аристотеле запутался - не сумел разобраться в его категориях. Однако было представление, что в МГУ чему- то научат» [2, С. 82]. Социолог-криминолог Я.И. Гилинский еще в школе начал читать Канта, Спинозу, древнегреческих философов, некоторые книги по истории философии. И более конкретно: «У нас дома была большая библиотека, было в ней и несколько выпусков «Архива гениальности и одаренности (эвропатологии)». Не с них ли в сочетании с профессиональной деятельностью юриста началось мое нездоровое увлечение девиациями?» [3, С. 4]. Когда А.В. Русалинова заканчивала школу, ее отец, в 20—х годах работавший под началом В.М. Бехтерева, дал ей прочесть книгу своего друга Б.Г.Ананьева «Очерки психологии», и эта наука заинтересовала ее.

Тем не менее, в силу ряда обстоятельств пока я смотрю без повышенного оптимизма на возможность нахождения прямых, жестких коррелят между особенностями «поля» семьи и будущей работой человека в социологии. Прежде всего, практически все социологи первых четырех поколений начинали свою деятельность, когда в стране не существовало социологического образования и не было проблемы выбора профессии социолога. Многие пришли в социологию, имея базовое образование в областях, далеких от обществоведения, многих привел случай, внешние обстоятельства.

Скорее речь должна идти о выявлении влияния интеллектуального и нравственного полей семьи и ближайшего окружения, прежде всего, школы на стремление к получению высшего образования, на формирование предрасположенности к восприятию социальной проблематики, на зарождение в человеке мечты о совершенствовании окружающего мира. Важны также семейные традиции отношения к труду и другие характерные для мира, окружавшего человека в процессе ранней социализации, элементы трудовой этики. В частности, установка на достижение, поддержка самостоятельности и творчества. Другими словами, приведенные выше краткие описания родительских семей задают состав почвы, на которой в условиях хрущевской «оттепели» произросли первые послевоенные российские социологи.

Предбиография обрывается в момент рождения, и сразу начинается собственно биография. Если бы центром книги были бы судьбы одного-двух социологов, можно и нужно было бы обратиться к их детству, к поискам ранних истоков творчества. Но в этом исследовании фокус внимания направлен на поколения, и это определяет специфику сбора и анализа информации. В общем случае трудно однозначно сказать, где завершается «начало» биографии, но в данном случае подобное решение все же может быть принято: окончание института, т.е. приобретение человеком специальности. На этом пути есть два основных этапа: получение общего среднего образования и затем - высшего. Кроме того, в этот временной отрезок может включиться работа и служба в армии.

Начало биографии включает в себя многое, но мне показалось важным остановиться на четырех составляющих этого периода жизни человека.

Прежде всего - школа, или точнее, получение общего среднего образования. В одних биографиях этот процесс занял семь-восемь лет, в других - 10-11, но случалось и более. Для старших этот период пришелся на годы войны, для младших - на те или иные этапы застоя.

Наиболее сложно было определить подход к анализу и описанию периода получения социологами четырех первых поколений высшего образования, и проблематичность этого коренится в особенностях времени, когда каждое из них училось в ВУЗах, и в специфике развития социологии в СССР.

Третья составляющая начала биографии - политико-идеологические установки, с которыми входили в жизнь четыре профессиональные когорты, и формы деятельности, которые они демонстрировали. Не коснуться этой темы нельзя, ибо разговор идет о социологах, исследователях общества. Но осветить ее весьма непросто, ибо сам феномен политико-идеологического сознания и поведения сложен, многомерен, а при его изучении мы входим в интимные области прошлого человека. Не все модели поведения, казавшиеся четыре-пять десятилетий назад естественными, нормальными, общественно поощряемыми, смотрятся таковыми в начале ХХ века. По ходу книги к этой теме придется возвращаться не раз, но применительно к «началу биографии» остановимся на двух ее аспектах: восприятие смерти Сталина и комсомольская активность.

В определенном смысле и следующая, четвертая составляющая жизни в студенческие годы - включенность в неформальную культуру общества, или, по словам Б.М.Фирсова, в пространство разномыслия в СССР, является частью, слоем политико-идеологической жизни общества и человека. Но эту составляющую целесообразно рассмотреть отдельно. Ибо она: первое - элемент не только политики и идеологии, но и многих типов культуры и второе - неформальная культура часто противопоставляла себя государственной идеологии и была направлена на изменение, много реже - разрушение - существовавшей политики.

Воспоминания социологов четырех первых поколений о годах обучения будут рассмотрены ниже, но начать этот раздел считаю должным с цитирования фрагментов воспоминаний опрошенных о войне. У одних она пришлась на школьные годы, у других - на дошкольные, третьи - совсем еще маленькими переживали с родителями тяжелое послевоенное время, наконец, представители четвертого поколения подключились к событиям войны через воспоминания старших.

Память о ней - общая и одновременно у каждого - своя. Т.И. Заславская значительную часть своих мемуаров [4] посвятила описанию ее жизни в годы войны, вместивших: долгую и драматическую поездку из Киева в Узбекистан с родственниками, шок от сообщения о гибели матери в Москве при первой бомбардировке города, борьбу за выживание в Ташкенте, нищенскую жизнь по возвращении в Москву в 1942 г., завершение школы и начало обучения в МГУ. В нашей беседе [5,

С. 139] она сформулировала то главное, что в самом общем виде оставила в ней война:

...Затем - война, когда формировались патриотические идеалы.

И вот, скорее всего во время войны, я стала относить к своим важнейшим ценностям, даже сверхценностям, каких у меня не больше пяти и которые определяют всю жизнь, такую странную и необычную ценность, которую я называю - Россия. Россия как ценность - она многогранна, одно из ее проявлений - то, что я не представляю своей жизни вне России.

Б.М. Фирсов, вспоминая 900 дней блокады Ленинграда, сказал, что он вышел из того времени : «с громадным запасом жизненного оптимизма и желанием стать полезным обществу человеком» [6, С. 2]. В.Э.Шляпентох на всю жизнь сохранил то отношение к войне и победе, которые сложились в его сознании шесть десятилетий назад: «Я войну очень хорошо помню. И тогда, и сейчас я считаю, что это была действительно народная война против нацистской Германии. Никакие новые материалы не изменили моего отношения к войне, которое сложилось у меня тогда, когда я воспринимал каждый салют в честь освобождения города как мою личную удачу» [7, С. 2]. A.

Г. Здравомыслов указывает на связь между пережитыми военными годами и выбором профессии социолога:

Думаю, дело вот в чем. Трудно представить себе что-нибудь более ужасное, чем блокада Ленинграда, голод, смерть окружающих, которые видишь в детстве. С этим может сравниться только Холокост, о котором я написал в своей книге «Немцы о русских». Что я вынес из блокады? Я остался без отца и без брата, потерял массу родственников и друзей детства, сохранил на всю жизнь воспоминание о свисте бомбы, летящей на наше жилище. И все это влияло на формирование сознания [8, С. 8]. B.

И. Ильин - четвертое поколение социологов - воспринял войну через награды отца, они вызвали в нем сильные чувства, а много позже осмысление поведения отца-фронтовика формировало в нем отношение к войне как к трагедии:

У отца за плечами была война от звонка до звонка и далее: с 1939 по 1947 гг. Его ордена были для меня источником вдохновения, хотя он почти ничего не рассказывал о войне. Я тогда не мог этого понять. И только гораздо позже до меня дошло: война - это не то, что показывают в кино, это не романтические истории, которые свято холят и лелеют в памяти. Это то, что нормальные люди стремятся забыть как страшный сон, ибо война - это извращение цивилизации [9, С. 134].

Война пришлась на раннюю юность и детство одних социологов и стала частью предбиографии других, но это событие для всех имеет одну и ту же временную прописку - первая половина 40-х годов. Все остальное, что происходит в жизни человека в период взросления и приобретения профессии, имеет свою особую локализацию, определенную собственно поколенческим временем.