Постиндустриальный проект и действительность

Однако, общемировая ситуация развивается во многом по другому сценарию. В ней проступают тенденции и черты, которые порядком убавляют оптимизм и вызывают опасения. Причем, эти тенденции прямо или косвенно связаны с новыми постиндустриальными технологиями.

Начать с того, что внедрение автоматизации и электронных технологий существенно сокращает число рабочих мест. Один робот в среднем заменяет четырех работников. Япония, которая по количеству роботов намного опередила весь остальной мир, еще как-то справляется с проблемой безработицы благодаря уникальной специфике своих знаменитых фирм и традиционному искусству социального компромисса. США же и Европа искусственно притормаживают роботизацию, боясь социальных последствий. Но и здесь тенденции сокращения рабочих мест налицо. В США за 80-е гг. персонал сталелитейных компаний уменьшился в 6 раз при том же объеме выпуска. «Дженерал электрик» примерно за тот же период сократил персонал вдвое[13].

Американская администрация и сами компании, понимая опасность происходящего, всячески стремятся изыскивать новые рабочие места, но за счет понижения прежних уровней зарплат. В результате размывается былая гордость Америки — многочисленный средний класс, составлявший в 50-70-е гг. порядка 60% населения.

Ныне тенденция выглядит следующим образом: верхний слой населения (порядка трети) за счет притока специалистов по новым технологиям несколько увеличивается и материально существенно выигрывает; другая треть по жизненному уровню выглядит хуже, чем средний класс пару десятилетий назад; наконец, последняя треть вообще балансирует на черте бедности.

Конечно, от страны к стране существуют различия. Например в Швеции низко квалифицированный персонал в среде услуг в процентном соотношении в три раза больше, чем в Германии[14]. Но общая тенденция дифференциации сферы наемного труда, рост ее нижних слоев, образующих нечто вроде современных форм «резервной армии», просматривается везде.

Таким образом, социальная поляризация заметно обостряется. В тех же США сегодня пятая часть семей концентрирует 80% национального богатства, причем % из них — 40% национального богатства[15]. Данная тенденция просматривается по всему миру. Если после Второй мировой войны доходы верхних 20 % населения планеты превосходили доходы 20% нижних слоев в 30 раз, то теперь последняя цифра увеличилась вдвое,0). В'целом на постиндустриальной стадии, по мнению некоторых западных аналитиков, существует «реальная опасность... того, что небольшое меньшинство высококвалифицированных специалистов будет сосуществовать с большинством низкоквалифицированного и малооплачиваемого контингента на фоне массовой безработицы»11*.

Ожидается, что продукция биотехнологии вообще поставит под сомнение существование фермерского слоя и крестьянства. Помимо этого, у многих вызывают опасения биотехнологические эксперименты сами по себе — с их вторжением в мир ДНК, беспрецедентными скрещиваниями различных видов (к тому же окутанными до сих пор покровом секретности), причем при отсутствии надежного законодательства в области биотехнологической патентной практики.

Поражающими темпами развивается глобализация мирового хозяйства, в которой странным образом переплетаются тенденции хаотического фритредерского дерегулирования и централизации. Сегодня насчитывается 35 тысяч транснациональных корпораций, но правит бал какая-нибудь сотня их, а то и того меньше. По оценкам журнала «Экономист», 5 крупнейших ТНК контролируют более половины мирового производства товаров длительного пользования, самолетов, электронного оборудования, автомобилей и другой продукции,2). Шесть промышленных гигантов обеспечивают три четверти добываемой в мире нефти и 95 % железной руды. Особенно значительна степень концентрации в отраслях, связанных с информационными технологиями. Например, 2-3 компании практически контролируют международную сеть телекоммуникаций[16].

Экономическая мощь крупных транснационалов сравнима с ВНП средних государств, да они и диктуют свою волю многим странам.

Электронные технологии с огромной силой подхлестнули финансовую глобализацию. В международной финансовой компьютерной сети с необыкновенной легкостью перебрасываются громадные суммы денег с одного конца света на другой. Ежедневный объем этих трансакций достигает 1 трлн долл. Как результат, происходит возрастающее отделение финансовых потоков от реальной сферы торговли и производства. Ежедневный объем валютных торгов, вообще, в сотни раз превышает стоимость реально обмениваемых товаров и услуг16).

Возникает «экономика казино» со всей вытекающей непредсказуемостью. Трезвые наблюдатели уже давно предупреждают о возможности финансового краха, и это отнюдь не выглядит излишним алармизмом. Дело в том, что со времен бреттон- вудсских соглашений доллар стал мировой валютой. Но, во-первых, американская резервная система не в состоянии контролировать финансовую ситуацию, далеко выходящую за национальные рамки. Во-вторых, с начала 70-х гг. США и международные финансовые организации отказались от золотовалютного стандарта, потеряв тем самым пусть и не слишком совершенную, но пока единственную меру оценки денег. В результате доллар, марка, иена, франк и т.д. соизмеряются единственно с тем, как оценивают их торговцы и валютные спекулянты.

Но дело не только в валютных спекуляциях. В мире растет количество так называемых «фантомных денег», то есть кредитных денег, выпускаемых частными банками, имеющими лицензию на эмиссию. Так, Американская резервная система (на начало 90-х гг.) печатала лишь 8 % находящихся в обороте долларов, остальная масса денег эмитировалась частными банками.

В мутной воде финансовых и товарных потоков все явственней накапливается пена криминализации. Электронные технологии создают для этого новые возможности. Размножаются взломщики банковских компьютерных кодов («хакеры»). Фальшивый трансфер 20 млн долл. из Цюрихского банка в банк Нового Южного Уэльса через Нью-йоркское отделение стал лишь одной из первых ласточек. Сегодня насчитывают до десятка криминальных «ТНК», не считая сотен и тысяч средних и мелких групп. Главные трассы их деятельности — наркобизнес, торговля оружием, нелегальная иммиграция (фактически работорговля). С начала 70-х гг. продажа различных видов наркотиков (героина, кокаина, анаши и др.) выросла, по разным подсчетам, в 30, а то и в 50 раз. Только в США и в Европе их продается ежегодно на сумму 120-150 млрд долл., при фантастической прибыли (до 800%). Множество псевдофирм и оффшорных банков занимается отмыванием преступных денег. Как бороться с этим злом, пока непонятно. Во всяком случае, это не по зубам Интерполу.

Глобальная криминализация — один из признаков (и следствий) ослабления роли национальных государств. Параллельно с ними — и порой над ними — существуют различные международные организации, фактически нелегитимные: ВТО, МВФ, НАТО и другие. И хотя они состоят из представителей тех же государств, но эти корпорации чиновников, не избираемых, а назначаемых, приобретают большую независимость и значительные амбиции.

Наконец, существуют еще глобальные проблемы, хотя после того, как отшумели доклады Римского клуба, о них стали говорить меньше. Но проблемы-то остаются! Растет мировое население, которое сегодня потребляет уже 40 % существующей на Земле биомассы. Загрязнение окружающей среды, исчезновение невозобновляемых ресурсов, выброс углекислого газа в атмосферу, что обещает в не столь уж далеком будущем потепление мирового климата, — все это продолжается, и серьезных попыток как-то переломить данные тенденции не заметно. Хотя комиссия ООН, возглавлявшаяся известным норвежским политиком Гру Харлем Брутланд, недавно разработала концепцию устойчивого развития, согласно которой от затрат по восстановлению окружающей среды необходимо переходить к стратегии принципиального отказа от разрушения природы на базе новых, «чистых» технологий, концепция эта пока, в общем, осталась на бумаге.

Практически все перечисленные негативные тенденции связаны с одним двигательным началом — тем, что называют consumerism, потребительство. Достаточно только включить телевизор — неважно где, в Нью-Йорке, Москве или Сан-Паулу, — чтобы ощутить, в чем состоит основной нерв современной жизни. Она идет пока явно вопреки предсказаниям постиндустриальных теорий: знание не только не замещает товарные отношения, но и само все в большей степени становится товаром.

В США в одном только 1997 г., по оценкам специалистов, национальный бизнес потратил на маркетинг, главным образом на рекламу, 140 млрд долл. — огромная сумма (2% ВВП), примерно равная инвестициям в НИОКР и потраченная на то, чтобы убедить людей купить тот или иной товар, и побольше,9). А в глобальном масштабе транснациональные корпорации тратят на рекламу порядка половины тех средств, которые во всем мире расходуются на образование ^ Мир компьютеров, роботов, точнейших приборов вместе с тем заражен вирусом приобретательства, лихорадочной погони за прибылью и становится все более хаотичным, неуправляемым.

Чем объяснить такое несоответствие между логикой проекта и действительностью? Думается, происходит то, что не раз происходило в истории: технологические достижения в очередной раз обгоняют политические институты, социальные отношения и моральный уровень людей. В свое время появилось искушение использовать

,8* Подробнее см.: Strange S. The Retreat of the State. The Diffusion of Power in the World Economy. Cambridge, 1996.

,9^The Economist. 1998. 17-23 January. P. 92.

^ The Case Against Global Economy. P. 300.

2|) Bell D. The Cultural Contradictions of Capitalism. N. Y., 1976. P. 154.

достижения индустриальной эпохи на узкие властные цели — результатом были две мировые войны и разного рода тоталитарные режимы. Сегодня электронные технологии служат идолу всемирной товарно-потребительской ярмарки, «раскручивание» которой чревато многими серьезными издержками. Иначе говоря, должно пройти какое-то время, когда люди будут воспринимать потребительские цены более взвешенно, когда возникнут иные социальные отношения, институты, менталитет, более адекватные новым технологическим возможностям. Вся проблема в том, что период адаптации может длиться достаточно долго, а «муки родов» оказаться весьма болезненными.