Мы как-то отвеклись, что с Югославией?

Рецензентом курсовой, которую я писала на третьем курсе, выступал Валерий Голофаст, который работал вместе с Барановым в Ленинградском секторе Института философии, у

А.Г. Харчева. Писал он рецензию на мою курсовую и на 4-м курсе. У меня до сих пор хранятся его комментарии. Так мы с ним познакомились.

Если оценивать в целом учебу на философском факультете с точки зрения моего приобщения к социологии, то следует отметить некоторые особенности процесса. Читали социологического материала нам немного: специализация наша называлась истмат-социология. Помню курс лекций Г.С. Антипиной по малым группам, лекции Э.В. Соколова по культуре. Зарубежную социологию и философию мы изучали с целью критики, курсы так и назывались - критика того-то и того-то. На четвертом курсе запомнились лекции В.Р. Полозова по социальному планированию; там было кое-что практическое. Был курс по социальной структуре, но не помню, кто читал, возможно, тот же Полозов. Уже в конце обучения мы все пребывали в весьма раздраженном состоянии, поскольку М.А. Киссель, который должен был защищать докторскую диссертацию, читал свой курс по буржуазной философии целый месяц в феврале, а мы уже должны были уйти на диплом.

Гораздо большее влияние на меня оказала работа в библиотеках.

... а что с внефакультетской деятельностью?

Вообще говоря, вся учеба в университете все-таки существовала параллельно моей личной жизни. Смешно, но постоянно всплывают воспоминания, весьма отвлеченные: окна моей комнаты выходили на Невский. И все мои знакомые, проходя мимо, смотрели, горит или нет в моей комнате свет. Горит - значит дома. И шли ко мне на огонек.

Моя квартира в то время была перекрестком дорог. Судеб. Людей. Напротив находился ресторан «Невский» - я знала наизусть весь их музыкальный репертуар. А также девушек, которые приходили часам к семи, потом часть из них, неразобранных, исчезала, чтобы появиться опять к 12-ти. Там же я назначала свидания - из окна было видно - пришел или нет.

Мои навыки в стенографии меня не отпускали. Так, на 3-м курсе в октябре-ноябре 1967 г. мне пришлось стенографировать процесс противников режима Брежнева, созданная ими организация называлась Всероссийский социал-христианский союз освобождения народа. Главной причиной, почему они решили бороться с властью, называли нарождающийся культ личности Брежнева. А в качестве идеологической основы - постоянно упоминали книгу Милована Джиласа. Он в СССР проходил под реномэ - югославский ревизионист. Помню, в числе главных организаторов были И.В. Огурцов (его упоминает Эдик Беляев в своем интервью), Е.А. Вагин - из Пушкинского Дома и Михаил Садо. Очень колоритная фигура, с восточного факультета, ассириец, который увлекательно рассказывал историю своего народа. Был еще один студент с юрфака, точно не помню фамилию.

Не буду подробно останавливаться на происходившем, но впечатление от всего этого действа было неоднозначно. И сторона обвинения, и обвиняемые являли собой любопытный предмет для наблюдения. То, что я там услышала, увидела, узнала, является основой для скепсиса в отношении диссидентов и всяческой оппозиции (плюс прибавились мои включенные наблюдения в течение современного политического процесса). То есть работает пословица: лучше один раз увидеть и услышать вживую, чем сто раз услышать или прочитать. Вывод же заключается в том, что наблюдения за разными сторонами жизни, в том числе и за диссидентами, и за обитателями «Сайгона», и за диссертантами - позволили мне сформировать собственный взгляд на эти стороны жизни, которые легли в основу принятия многих жизненных решений.

. А мой интерес к Ирвину Гофману обязан Дмитрию Ша- лину. Курсе на 3-м или 4-м он попросил меня напечатать какой-то свой текст по поводу Гофмана и Джорджа Мида. Я ими заинтересовалась. Мид меня не увлек, а Гофман - весьма. Опять же моя первоначальная профессия сыграла свою роль. Интересно, помнит ли об этом Дима?

... я узнал у Дмитрия, он помнит, похоже даже, что у него где-то хранится этот текст...

Напомню, в школе я категорически не хотела заниматься общественной работой, но на факультете - поступила цинично -

и стала членом бюро ВЛКСМ факультета. Это давало кое- какие дивиденды, в частности, для поездок за рубеж. Тогда же я освоила еще некоторые формы деятельности и новые социальные группы. Стала ездить в студенческие строительные отряды. Это опять же давало некоторое ощущение свободы, несмотря на формально жесткие законы в отношение сухого закона и других форм поведения, если ты пребывал в отряде где-нибудь в глуши. Однажды, уже будучи в аспирантуре, ездила на Алтай на границу с Монголией - свобода была и экономическая в части заработков, и в распределения доходов. И в плане поведения. А также в плане освоения новой действительности. Так, на Алтае большинство жителей вообще не знали, где находится какой-то Ленинград. Физику в школе преподавала женщина с 6-классным образованием. Многие мужчины имели по две жены. И даже ко мне посватался один чабан. Причем по всем правилам - пришел в штаб отряда и сказал, что ему нужна вторая жена. Одна - будет работать, вторая, то есть я - его ублажать.

Вспоминается еще одна форма нашей повседневности, которая давала много наблюдений и информации для социолога. Это стояние в очередях. Наиболее интересны и опять же социологичны были очереди за коврами и подписными книжными изданиями. Почему-то в них присутствовало много интеллигентов и интеллектуалов. В этих очередях приходилось стоять долго, они были не ситуативны и одноразовы, а длились годами, надо было регулярно отмечаться, в этих очередях завязывались знакомства и случалось много разговоров - совсем как на кухонных посиделках.