Электронное биографическое интервью

Исследование биографий современных российских социологов было начато в середине 1990-х гг. Г.С. Батыгиным и его коллегами. Первый опыт работы в этом направлении был обобщен в книге [1].

Во-первых, в большинстве случаев эти письма не содержат интимных сведений, тем более нет в них и никакой секретной информации, однако, как правило, они носят личный характер, и с их отправителями не оговаривалась возможность последующей публикации написанного ими. Естественно, не используются письма, имевшие приписку типа «сообщаю только для тебя/вас». Во-вторых, обычно содержание письма является развитием давно начатого разговора, таким образом, цитирование даже краткого фрагмента текста предполагает описание предистории той или иной дискуссии, что невозможно по многим причинам.

Теперь опишу подробнее применявшийся метод сбора данных, в частности приемы формирования респондентского массива.

К рубежу 2004-2005 гг., когда настоящий проект начинался, я уже несколько лет наблюдал за развитием в США технологии онлайновых опросов при изучении общественного мнения, в том числе опроса с помощью электронной почты.

Живя постоянно в крошечном американском городке, редко и ненадолго приезжая в Россию, я понимал ограниченность моих возможностей в изучении истории современной российской социологии. Очевидно было, что я не смогу в полной мере использовать такие традиционные и эффективные методы исторических поисков, как работа в российских архивах и библиотеках, посещение научных центров в различных частях страны и встречи с большим числом социологов, обсуждение «лицом к лицу» промежуточных результатов исследований со специалистами. Не было у меня долгих рассуждений по поводу технологии интервьюирования - использование электронной почты оставалось единственным способом получения новой эмпирической информации.

Беседа о жизни человека - всегда штучна, интимна, ее развитие во многом определяется тем, как мы слушаем этого человека, как реагируем на сказанное (в моем случае - написанное) им. Иногда по развернутому, детальному ответу чувствуешь, что попал в дорогую для собеседника «точку», нащупал то, о чем ему самому давно хотелось рассказать. По содержанию ответов, их аргументированности и детальности можно было попытаться понять, интересна ли респонденту та или иная тема или она не казалась ему заслуживающей обсуждения. Но бывает, что ответ явно (или скрыто) указывает на нежелательность обсуждения предложенной темы или конкретного фрагмента жизни интервьюируемого. В таком случае я не настаивал, переходил к новой теме.

Все электронные беседы строились примерно по одному плану, поэтому можно говорить о присутствии во всех интервью ряда общих информационных блоков. Однако все беседы были сугубо индивидуализированными по набору и последовательности вопросов, по динамике развития линий жизни, степени открытости обсуждаемых тем, ритмике и литературному стилю. Все это формируется в процессе интервьюирования и во многом определяется личностными особенностями респондентов, их жизненным и профессиональным опытом и, конечно же, особенностями их взаимоотношений. Это данность, которую нельзя не учитывать, и иного не могло быть. Более формализованная, жесткая схема беседы противоречила бы стремлению к максимальному раскрепощению респондента и приданию интервью духа мемуарности.

Биографическое интервьюирование людей, достигших определенных успехов и признания в своей профессиональной деятельности, во многом отличается от других видов, форм, типов социологического интервью.

Проблема отбора респондентов возникла сразу, но специфика сбора данных - личные и весьма продолжительные интервью по электронной почте - не требовала предварительного ответа на все просматривавшиеся на старте работы методические и организационные вопросы комплектования выборки. Интервьюирование можно было начинать сразу, поскольку границы изучаемой совокупности в целом были ясны и несколько «жертв» для проведения первых опросов были намечены без особых затруднений.

Носителями информации о становлении постхрущёвской российской социологии являются люди, которые участвовали в этом процессе, задавали его основную конфигурацию и непосредственно наблюдали все происходившее. В начале работы предполагалось, что исследование прежде всего будет фокусироваться на рассмотрении процессов, протекавших в относительно узком временном интервале - конец 1950-начало 1980-х гг. В те годы, особенно в первой половине указанного отрезка времени, научных центров было немного и не существовало широкой системы профессиональной подготовки социологов, генеральная совокупность (здесь этот термин очень условен, так как он относится к методологии выборочных опросов) настоящего исследования виделась достаточно ограниченной. Однако ее границы были расплывчаты, и ее полный охват был невозможен. Многих участников этого процесса уже нет в живых; кто-то отошел от социологии. Ряд специалистов, внесших заметный вклад в развитие советской социологии, теперь живет в независимых постсоветских государствах, и хотя многие из них активно продолжают свою профессиональную деятельность и их воспоминания могли бы быть крайне ценными, на настоящем этапе работы я не включил их в изучаемую общность.

Весьма скоро обнаружилась ошибочность установки на интервьюирование лишь представителей первых поколений социологов.

Начинать опрос следовало по возможности быстрее, поэтому первым критерием для отбора респондентов оказалось наличие у них электронной почты. Практика показала, что это не слишком жесткий критерий; - в начале нового века электронная почта подавляющим числом социологов старших поколений уже была освоена. Вместе с тем то, что некоторые из потенциальных респондентов не пользуются электронной почтой, сделало невозможным проведение с ними интервью.

Второй критерий - возраст опрашиваемых. Ниже данная тема рассматривается подробно, сейчас лишь замечу, что первоначально это были ученые, возраст которых варьировал в узком возрастном промежутке: старшие приближались или уже отметили 80-летие, младшие перешагнули 60-летний рубеж. Ведь именно эти ученые могли многое рассказать о прошлом. Позже возрастной интервал был расширен, и я стал опрашивать более молодых социологов.

Третий критерий - успешность деятельности ученых. Она не связывается напрямую с наличием степеней и званий, должностным статусом, количеством опубликованных работ и т. д. Речь идет скорее о признании потенциального респондента профессиональным сообществом. (Сводная информация об участниках настоящего исследования приведена ниже, Гл. 4, раздел «Матрица биографий».)

Безусловно, значимым фактором в выборе собеседников является характер моих личных отношений с потенциальными респондентами, особенно важным это было в начале работы. И я ценю их согласие - ведь решиться на биографическое интервью нелегко. Во-первых, это трудоемкое дело: приобретя некий опыт, я предупреждал, что беседа будет длиться не менее двух-трех месяцев. Во-вторых, говорить о себе - дело сложное. Это не просто воспоминания, но осмысление прожитого, тем более в «присутствии» множества потенциальных слушателей, т. е. будущих читателей.

Было естественным начинать изучение прошлого с анализа биографий тех, кто стоял у истоков советской социологии и кто шел непосредственно за ними.

им пришлось закладывать основы социологического изучения современной российской действительности. Исследование биографий социологов-первопроходцев - это не некая периферийная тематика, изучение которой можно было отложить на будущее; оно - одно из центральных для понимания процесса зарождения современной отечественной социологии и многих особенностей ее развития. К тому же в памяти этих людей хранится уникальная информация о становлении социологического знания и функционировании нашего социологического сообщества.

Трое из уже названных выше ученых, с опроса которых начинался рассматриваемый процесс - Я.И. Гилинский, Б.М. Фирсов и В.А. Ядов, - известны специалистам России и многих стран; к тому же они обладают высшими учеными степенями и званиями, являются почетными докторами ряда университетов и членами международных профессиональных ассоциаций. Поэтому можно утверждать, что, каковы бы ни были критерии формирования массива для проведения биографического интервьюирования, они были бы включены в него.

Биографическое интервью я определяю, прежде всего, как специфическую форму коммуникации между доверяющими друг другу знакомыми (необходимо иметь в виду разную степень знакомства) людьми. Интервью превращало наши отношения в определенном смысле в неравные (интервьюер - респондент), и, таким образом, каждый брал на себя новые коммуникационные функции. В настоящий момент, проведя свыше четырех десятков интервью и несколько раз выступив сам в качестве респондента, я отдаю себе отчет в том, насколько сложны и ответственны эти роли в диалоге, где предметом обсуждения является биография, профессиональная деятельность одного из участников беседы.

Таким образом, еще до начала опроса жанр задумывавшихся интервью трактовался как синтетический, соединяющий в себе черты мемуаров и исторического исследования. Историзм возникал уже постольку, поскольку темой интервью были значимые для человека события его профессиональной жизни (а у подавляющего числа опрошенных другой жизни фактически и не было), мемуарный аспект - поскольку не предполагалось ограничивать опрашиваемых в их праве освещать то, что они наблюдали, что с ними происходило, так, как это виделось им.

Фактор личного знакомства с большим числом социологов России на первых порах имел большое значение: дело было новым и, естественно, приходилось рассчитывать на дружеское понимание и поддержку людей, которых я давно знал и считал своими друзьями. Но на каком-то этапе в силу многих причин пришлось искать и других, новых потенциальных респондентов. Самый простой путь - в теории выборки он называется методом «снежного кома» - просить коллег называть тех, кого, по их мнению, следует опросить в рамках развивающегося проекта. Так, в ходе интервью Ядов дал очень высокую оценку работам А.Б. Гофмана, специалиста по истории западной социологии, известного мне тогда лишь по его публикациям. Отправленное Гофману электронное письмо, в котором формулировались цели биографического опроса и перечислялось уже сделанное, а затем короткий телефонный разговор с ним имели позитивный отклик. Так я начал опрашивать социолога, с которым лично не был знаком; познакомиться с ним мне удалось лишь в середине нашей беседы, когда я был в Москве. К настоящему моменту уже накоплен определенный опыт ведения биографического электронного интервью с людьми, с которыми я совместно не работал, и даже с теми, с кем никогда не встречался. Таким образом, личное знакомство - фактор, который упрощает коммуникацию и облегчает первые этапы проведения интервью, но не ограничивает область использования рассматриваемого метода.

Обращаясь с предложением об интервью, я всегда говорил не только о важности получения информации о жизни и работе моего потенциального респондента, но и об ответственности каждого, кто работает в социологии, за то, чтобы наша история была максимально полной, представительной. Тем не менее, далеко не все мои обращения к коллегам - знакомым и незнакомым - имели положительный отклик. Кто-то объяснял свой отказ занятостью, кто-то нерасположенностью к использованию электронной почты, кто-то отсутствием установки на рассказ о себе.

Были случаи, когда респонденты старались свести рассказ о себе к минимуму. Так, начав интервью с Б.И. Максимовым, с которым к моменту опроса мы были знакомы около четырех десятилетий, с ряда общих вопросов, я через некоторое время предложил перейти к собственно биографической тематике. Но он ответил: «Так то так, но я не хотел бы выпячивать свою автобиографию, по крайней мере, начинать с нее. Во-первых, полная автобиография - это необъятно, во-вторых, я человек скромный. Разумеется, мне не обойтись без автобиографического стиля, но я хотел бы ограничиться приключениями в сфере социологии. Говорить хотя и о себе, но через социологию, и через себя о ней в основном, личное подавать через социологическое (или наоборот)» [3, С. 4]. И затем, уже подходя к середине интервью, я еще раз попросил моего собеседника рассказать о родительской семье, обучении в школе и т. д. И после замечания: «Ты все же настаиваешь на автобиографических вопросах. Ну, что ж делать... только кратко!» он начал рассказ о себе.

Замечу: отказ кого-либо от участия в интервью не означает, что информация об этом человеке, его жизненный опыт и профессиональный путь автоматически не были отражены в книге. При необходимости такие данные можно было найти в уже опубликованных интервью с ним или в мемуарной литературе. Сказанное относится лишь к представителям старших поколений (первого и второго) социологов, но оно практически не распространяется на биографические интервью с учеными третьего поколения; мне не были известны беседы подобного типа и с социологами четвертой когорты.

Условиями проведения интервью оговаривалась его последующая, причем скорая, публикация; этот факт имел серьезное, системообразующее значение как для характера общения «интервьюер - опрашиваемый», так и для результата электронной беседы. Каждый понимал, что, с одной стороны, сказанное вскоре станет опубликованным и заживет своей собственной жизнью. Пройдет время, какие-то факты, события, обстоятельства, приведенные в интервью, будут проверены и приняты профессиональным сообществом и, как результат, войдут в историю социологии; рассказы, воспоминания о людях помогут восстановить коммуникационные сети, существовавшие в разные периоды развития отечественной социологии, и лучше понять пути ее движения. С другой стороны, что-то окажется неверным, ошибочным с исторической точки зрения, противоречащим документам и воспоминаниям других участников описываемых событий. Это вполне возможно, ибо жанр интервью, характер общения не предполагает того, чтобы опрашиваемый при описании своей жизни постоянно сверял воспоминания с какими-либо записями, документами. Да чаще всего это и невозможно.

Как интервьюер и одновременно исследователь, я позволял себе - но каждый раз старался делать это максимально тактично - просить моего собеседника развернуть, детализировать тот или иной фрагмент описания и очень редко - снять какие- то факты или утверждения. Конечно, тем самым я вмешивался в ход повествования и препятствовал тому, чтобы то или иное событие прошлого стало публичным. Но я старался это делать только в случаях, когда предполагал, что оглашаемая критическая информация, особенно касающаяся умерших наших коллег, имеет скорее межличностный, чем общественнопрофессиональный характер, и потому она мало существенна для описания и понимания процесса становления отечественной социологии. Это - первая причина моего «редакторского» вмешательства в текст интервью. Вторая причина - технологическая - это ограниченность журнального пространства, где проходила первоначальная обкатка материалов - всего два печатных листа. Что касается собственно редакторской правки, то она была минимальной: мне хотелось сохранить не только смысл высказываний моего собеседника, но и присущие ему особенности письма.

Довольно быстро сложился режим общения в ходе беседы: я старался высылать новые порции вопросов вскоре после получения ответов, понимая важность, необходимость использования «сегодняшнего» настроя моего собеседника на воспоминание и описание былого. (Речь идет об использовании инерции движения.) Но при этом мне не хотелось торопить моего собеседника с ответом, я делал это лишь в тех случаях, когда работа завершалась и подготавливалась к публикации. Обычно интервью продолжалось 3-5 месяцев, но были и рекорды обоих типов: быстрые - несколько недель и долгие - более года.

Вопрос редактирования текстов интервью имеет разные аспекты. Прежде всего, отмечу, что в процессе сбора биографической информации я выступал не как «киберинтервьюер», диктующий респонденту вопросы, сформулированные неким анонимным исследователем, но как аналитик, преследующий определенные научные цели. Потому я в той или иной мере ограничивал пространство высказываний моего собеседника и фокусировал его внимание на темы, интересные мне. Таким образом, редактировать тексты приходилось постоянно, но сложнее всего было готовить материалы к публикации. Дело в том, что, неспешно начинаясь и развиваясь, интервью с какого-то момента стремительно набирает темп и наращивает объем: человек осознает, что ему предоставлен редкий случай рассказать о прожитом и сделанном, и не известно, будет ли у него еще когда-нибудь подобная возможность, а если да, то как скоро. Таким образом, завершить интервью, прервать поток воспоминаний часто оказывается не легче, чем ответить на первые вопросы. Начинать страшно, завершать - грустно, а может быть, наоборот.

Теперь еще об одной стороне вмешательства в процесс интервьюирования, о которой приходится постоянно помнить и понимать, что это - неизбежно. Своими вопросами интервьюер провоцирует ответы собеседника, вынуждает его размышлять относительно тех событий и тех людей в его жизни, о которых в силу тех или иных обстоятельств ему не хочется вспоминать. И это не обязательно что-то неприятное или тяжелое. Может быть, наоборот, очень близкое человеку, но то, что он не хотел бы открывать другим. Безусловно, власть интервьюера весьма условна, тем более в избранной форме проведения интервью, и все же она существует. И не каждый из собеседников может напрямую отказаться от ответа на присланный вопрос или от размышления по предложенной теме. С одной стороны, сказанное высвечивает этическую сторону процесса интервьюирования. С другой стороны, интервью, о котором здесь идет речь, трактуется как инструмент исторического, науковедческого исследования, и - возможно - такая его целевая ориентация «разрешает» интервьюеру проявлять некую настойчивость - не разрешаемую повседневной этикой общения - в его устремлениях к поиску информации о прошлом.

Опыт написания биографий людей творческого труда, в том числе советских/российских социологов, и биографического интервьюирования позволяет мне проводить аналогии этих процессов с тем, что мы наблюдаем и переживаем, знакомясь с людьми, совместно с которыми нам предстоит что-либо сделать. Сначала - встречаемся и взаимно представляемся, потом -

выполняем задуманное, и наконец наступает момент расставания. И, как в реальной жизни, биографическое портретиро- вание - создание биографий или беседа с человеком о нем самом -

может быть легким или трудным, совместный труд может вызывать или не вызывать чувство удовлетворенности, а расставание может произойти, но может и не произойти. Очевидно одно: невозможно в процессе общения с человеком оставаться равнодушным к нему. Однако конкретика возникающих отношений детерминируется многими обстоятельствами, которые, по-видимому, можно объединить в две группы. Первая включает в себя личностные черты «биографируемого», которые могут импонировать биографу, но могут и не нравиться ему. Вторая группа складывается из параметров внешнего, оболочечного типа, например, успешности профессиональной деятельности человека, тесноты его связей с другими действующими лицами историко-биографического исследования и множества других личностных и средовых обстоятельств.

Методология биографических интервью не дает однозначного ответа относительно права интервьюера-исследователя рекомендовать респонденту воздерживаться от резкостей. Есть точка зрения, согласно которой все произнесенное опрашиваемыми должно сохраняться, ибо эти оценки - часть жизненных реалий и характеристика сознания людей. Теоретически это положение мне импонирует, в нем есть логика, но на практике следование ему способно привести к появлению в печати массы заявлений, суждений, потенциально «напрягающих» наше и без того далекое от единства социологическое сообщество. Если бы собираемые сейчас интервью лишь «складировались» для публикации в середине XXI в. или позже, то, возможно, в них надо было бы все сохранять: пусть разбираются во всем следующие поколения социологов. Но тексты интервью публикуются сейчас, и потому мне не часто, но все же приходилось отдельные высказывания моих респондентов корректировать или просто не публиковать. Я благодарен всем, кто, осознавая ответственность за сказанное, воспринимал это с пониманием.

Получив первую порцию вопросов, респондент отвечал на них и высылал мне ответы. Я старался в течение нескольких дней все прочесть и выслать новые вопросы. По моему представлению, это должно было убедить опрашиваемого в том, что мне не безразлично, о чем он пишет, что я со всем знакомлюсь и жду его ответы. Одновременно это позволяло респонденту сохранять инерцию воспоминаний, держать ритм общения. Представьте себе, что в живой беседе вы просите собеседника рассказать о себе, о своем детстве, о родителях, но когда он начинает отвечать, вы не слушаете его, часто отвлекаетесь. Будет он с вами откровенен?

Такова общая схема проведения интервью, однако, встречались и некоторые отклонения от нее. Большинство из биографических бесед строились в строго линейном порядке: от детства респондента до времени опроса. Но иногда сюжет интервью развивался в ином ключе. Как правило, это было вызвано тем, что я недостаточно знал моего собеседника до начала интервьюирования, и поэтому, прежде всего, приходилось лучше ознакомиться и с областью его научных поисков. Несколько варьировала и степень «мягкости» электронной беседы. В общем случае это было неформализованное анкетирование. И в целом такой прием эффективен - ведь общая историческая направленность исследования должна быть конкретизирована применительно к собеседнику: его научным интересам, поколенческой принадлежности, опыту работу по той или иной проблематике. Однако в ряде случаев развитие беседы свидетельствовало о том, что вопросы не столько помогают человеку, сколько сковывают его. Тогда я старался задавать более общие - стратегического плана - вопросы, а в работе с Е.А. Здравомысловой возникла схема, получившая название интервью-эссе. Были сформулированы лишь несколько тем для ее воспоминаний, а все остальное я оставил не ее усмотрение.

У каждого метода сбора информации есть позитивные и негативные стороны; это относится и к электронному интервью. Тем не менее, соотнося цели и характер проводимого истори- ко-науковедческого исследования и возможности онлайновой беседы, я склонен оценивать этот метод весьма высоко - в определенных отношениях он представляется мне более эффективным, чем живое интервью. Мне приходилось давать интервью «под диктофон» и отвечать на вопросы, получаемые по электронной почте. И я отдаю предпочтение второму варианту. Этот метод оказался релевантным целям настоящего исследования, он комфортен для опрашиваемого и информативен для исторического поиска.

Во-первых, онлайновая беседа - это «мягкая» форма анкетирования, позволяющая респонденту обстоятельно ознакомиться с вопросами, настроиться на ответы, выбрать подходящее для работы время и отвечать на вопросы с той степенью развернутости, которую он считает необходимой. Он может спокойно подумать, вспомнить что-то, обратиться к документам или дневниковым записям, которые многими ведутся на протяжении десятилетий, уточнить кое-что по своим публикациям и лишь затем отвечать. У отвечающего есть возможность многократно редактировать свои ответы, дополнять их, вспоминая нечто важное.

Во-вторых, постепенно интервью превращается в диалог: спрашивающий и отвечающий имеют возможность уточнять вопросы и ответы. Случалось, что респондент возвращался к вопросам, на которые он уже ответил, и дополнял сказанное несколькими страницами текста. Обычно такие дополнения - о «наболевшем», давно хранившемся в памяти, но почти забытом - это более личностное, чем сказанное ранее. Это - мему- арность.

В-третьих, почти всегда переписка, относящаяся непосредственно к интервью (повторю, в целом оно длится несколько месяцев), дополняется, окаймляется обсуждением многих тем, выходящих за рамки предмета. И это придает самому интервью более неформальный, дружеский тон, сближает опрос с беседой. Нередко переписка - конечно, уже не с такой регулярностью - сохраняется и после завершения интервью.

В-четвертых, в этом методе интервью, в отличие от, скажем, беседы под диктофон, интервьюер не сидит напротив и своим присутствием (молчанием или взглядом, нетерпением или репликами и т. д.) не влияет на мнение респондента. Нет ощущения цейтнота; напротив, у респондента нет необходимости отвечать слишком быстро и кратко на вопросы, требующие не просто размышлений, но точной датировки и развернутой аргументации. Человек остается сам с собой, он думает и пишет, отвечая даже не на сам вопрос, а на собственную версию этого вопроса. Мне не раз приходилось видеть, что мой собеседник понимал вопрос не так, как я предполагал. Вот эта свобода респондента в интерпретации вопроса, в выборе времени для ответа, а также пребывание в привычной для него (как правило, домашней) обстановке сближает ответы человека с тем, как если бы он просто записывал свои воспоминания.

После публикации текстов нередко люди, давно знающие человека, рассказавшего о себе, отмечали, что в интервью он - узнаваем, чувствуются его интонации. Значит, беседы были по-настоящему обстоятельны, исповедальны.