Биография и судьба

Может быть описан набор внешних обстоятельств, которые влияют на поиски человеком своего жизненного пути, помогают или ограничивают выбор им главного в жизни дела, регламентируют характер и процесс его работы и возможности профессионального общения. Но практика показывает, что в сходных ситуациях одни творческие личности (в частности, речь идет о социологах) быстро находят «свою» область рационального и чувственного освоения и, несмотря на множество различных проблем и препятствий, которые им приходится преодолевать, чувствуют себя в ней комфортно, долгие годы неистово обследуют ее и добиваются заметных результатов. Другие, часто не менее одаренные, пробуют что-то, но, не испытывая удовлетворенности, пытаются найти себя в новой области. Иногда на определенном этапе поиск завершается успехом; человек находит свое дело и тем самым - себя. Третьи - так все время и мучаются, понимая, что жизнь уходит, а родное дело не найдено. Человек не распознал себя, не понял себя. Но бывает и так, что обстоятельства вынудили его отказаться от «себя».

Итогом анализа интервью должна быть история советской/ российской социологии как она видится ее создателями, но невозможно обойти вниманием темы более общего характера. Что такое биография? Как биография соотносится с судьбой?

К какой области науки относится изучение биографий? Какие методологические принципы лежат в основе понимания личности ученого? Эти и подобные вопросы постоянно напоминают о себе в процессе интервью и при анализе собранной информации.

Историком и искусствоведом И.Ф. Петровской [4] обосновано научное направление «биографика», призванное дать методологию изучения биографий. Биографика как специальная область исторической науки включает в себя разработку теоретических проблем познания биографии и закономерностей человеческой жизни, а также - собственно биографическое знание. Целостную биографию она понимает как повествование об истории индивидуального жизненного пути от его начала до конца; биография - больше, чем хроника жизни и творчества, в ней должно присутствовать понимание целостности прожитого человеком.

По мнению Петровской, воссоздание целостной биографии человека предполагает знание его жизненного пути, а также условий его жизни, включая быт, формы досуга и т. д. Внесоци- ального, внеисторического человека не бывает, познание индивидуального жизненного пути предполагает и изучение эпохи, в которой человек жил. Эпоха - не «исторический фон», а партнер человека на протяжении всей его жизни. Следовательно, значимой оказывается личная позиция человека в исторических событиях: участие или неучастие в них, их восприятие и оценка. В изучение индивидуального жизненного пути входит изучение эпохи и среды. Жизнь - это не только события, но и их переживание, следовательно, большое значение имеет также область чувств человека. Вникая в характер личности, приходится учитывать, что в нем сосуществуют «ведущие» и «второстепенные» черты, которые могут дополнять друг друга или контрастировать друг другу.

Аналогичный взгляд на биографию высказан социологом и культурологом Б.Н.

Традиционно ученых, изучающих жизнь и творчество выдающихся личностей, называют биографами, словом, производным от био-графия (описание жизни). Это представляется очевидным. Мне ни в коем случае не кажется необходимым нарушать сложившийся порядок, но представляется важным указать на существование несколько необычной, но весьма плодотворной трактовки деятельности по восстановлению образа биографируемых людей. Она принадлежит известному специалисту в области истории и философии физики Б.Г. Кузнецову, автору научных биографий А. Эйнштейна, Г. Галилея, И. Ньютона и других выдающихся ученых и мыслителей. Во введении к своей небольшой автобиографической книге, являющейся коллекцией эссе о встречах с людьми, оставившими неизгладимый след в его памяти (к примеру, Г.М. Кржижановский,

В.И. Вернадский, И.Е. Тамм, Ф. Жолио-Кюри, Луи де Бройль), он отмечал, что исследователя прошлого науки и творчества ученых, возможно, более уместно называть «биологом», нежели «биографом» [6]. «Графия» указывает на описание жизни, тогда как не используемый в наше время в его исходном смысле лин- неевский термин «биолог» соединяет «Биос» и «Логос» и указывает на постижение, познание жизни в ее единстве с окружающим миром.

То обстоятельство, что история науки не сводится к анализу жизненных путей и творчества отдельных социологов, заметно усложняет использование в настоящем исследовании возможностей, вытекающих из «био-логической» интерпретации «био-гра- фического» материала.

Согласно Петровской, «биография - это всегда история, рассказ о прошедшем». На мой взгляд, это верно лишь в том отношении, что биография - это описание преимущественно уже того, что состоялось или не состоялось, но было возможным или вероятным, иногда - лишь желанным.

Однако, серьезно написанная автобиография или биография, созданная профессиональным историком, не может быть лишь о прошедшем, само по себе отдаленное время интересно только узкому кругу специалистов. Биография как био-логи- ческий портрет личности, оставившей яркий след в той или иной области человеческой деятельности, значима только в том случае, если прошлое, присутствующее в ней, воспринимается современностью как значимое, и в этом смысле биография, даже человека жившего много веков назад, - это и рассказ о настоящем. Другими словами, «чистого» прошлого в историко-биографических исследованиях не существует.

Историко-методологический анализ сжимает прошедшие годы, приближает прошлое и одновременно заставляет вглядываться в будущее. Или иначе: такой анализ раздвигает границы настоящего, утолщает его. В историческом взгляде на развитие тех или иных процессов настоящее не ограничивается временными рамками, как-то: вчера, сегодня, завтра, - но задается внутренней логикой этих процессов. События, удаленные от «сегодня» (в его буквальном понимании) на сотни лет, не кажутся далекими, древними, если их следы обнаруживаются в текущей повседневности. Люди, определившие развитие этих событий, оказываются современниками не только своего окружения, но и всех последующих поколений. Изучение прошлого, вырванного, отгороженного от современности, генерирует лишь вопрос: «А что было раньше?», тогда как историческая тематика, встроенная в «настоящее», добавляет к нему: «А что будет потом?».

Так, в рамках исследования постепенно оформилось стремление к постоянному «утолщению» настоящего, переносу из прошлого в современность того, что мне кажется необоснованно забытым, отброшенным.

Обсуждаемая в этом исследовании тема судьбы, в полной мере соотносимая с концепцией «толстого времени» и вписывающаяся скорее в био-логический, чем в био-графический подход к анализу жизненных траекторий, появилась в поле моего внимания в конце 2003 г. после прочтения небольшой книжки Ю.М. Беспаловой о западносибирских предпринимателях [7]. Не сразу, но я обратил внимание на раздел работы, в котором трактовалось соотношение имени, биографии и судьбы. Поскольку речь шла о людях, живших во второй половине Х1Х-начале XX в., то мне показался естественным разговор об их судьбе. Тогда, по моему представлению, о судьбе было оправданно говорить лишь применительно к персонам прошлого. Но постепенно такое ощущение стало размываться, ему на смену пришло понимание судьбы, которое, вообще говоря, можно распространить как на людей, жизненный путь которых уже завершился, так и на живущих и продолжающих работать.

Понятие судьбы и все, что его окружает, что с ним связано, восходит к глубокой древности и является предметом анализа, интерпретации, рассуждений религиозных и светских мыслителей, литераторов, исследователей культуры. Судьбу трактуют как рок, как книгу, в которой записана жизнь человека, как «зовущие» или «предупреждающие» знаки, которым человек должен следовать, как нечто родственное предназначению каждого человека, цели и смыслу его жизни. Судьбу рассматривают как некую высшую силу, или меру, устанавливающую баланс между самостоятельностью человека и его зависимостью от высших сил, между выбором и заданностью, или предопределенностью. В некоторых работах биография рассматривается как приближение к заранее предначертанному, в других - как никому не известный абсолютный идеал.

Мой опыт изучения жизненного пути людей, оставивших заметный след в ряде областей науки и культуры, показывает познавательную и методологическую плодотворность разделения биографии и судьбы - понятий близких, но имеющих разную субстанциональность.

судьба обычно дольше, продолжительнее жизни. Судьба - более многомерна, чем биография.

В рамках биографического анализа можно говорить о трех смыслах понятия судьбы. Во-первых, судьба - это то, с чем человек приходит в мир, каждому что-то дано от рождения. Одним дано воспринять и распознать этот дар, «зов» довольно рано, и тогда комплекс этих ощущений детерминирует ведущие жизненные ценности и установки человека, в частности выбор им профессии. Например, Т.И. Заславская так определила свое решение заняться наукой: «...посвящение жизни науке легко объяснимо: дед и отец были профессорами, и я с детства знала, что наука - самое интересное и достойное занятие» [8, С. 150]. С особенностями внутрисемейной атмосферы связывает свою судьбу исследователя и А.Ю. Мягков: «Мама хотела, чтобы я стал преподавателем, ученым. Папа тоже никогда не возражал. Он и сам очень многие годы работал со студентами энерготехникума и энергетического института. <...> У нас в доме, как правило, в периоды вузовских сессий... часто бывали студенты с их неизменными тубусами, чертежами и папками. <...> Ко всему этому я за долгие годы настолько привык, что к моменту выбора профессии иной судьбы для себя я уже просто не представлял» [9, С. 5]. Напротив, А.Е. Чирикова лишь благодарит родителей за их невмешательство в ее выбор: «Мои родители... были довольно далеки от той сферы деятельности, которую я себе выбрала как будущую профессию еще в 8-м классе... Я до сих пор благодарна им за то, что они всегда уважали мой выбор. Я была убеждена с 14 лет, что буду психологом» [10, С. 5]. Скорее всего, в ее предбиографии, в необычности истории ее родительской семьи были не замеченные ею или не упомянутые в интервью обстоятельства, определившие направленность развития ее интересов от биологии - что весьма распространено в детстве - к психологии, т. е. к человеку.

Но многим в силу объективных и субъективных обстоятельств не дано ощущение того, что он должен, призван что-то сделать для себя и других, возможно, для человечества в целом. К примеру, в одном из писем В.А. Ядов, характеризуя Б.А. Грушина и отмечая близость восприятия ими обоими социологии и жизни, писал о своем друге: «Он по природе человек ДОЛГА, но долга не только перед близкими и своим обществом, но как пророка - долга перед самой историей. Мессио- нерская черта»5.

Во-вторых, судьба, которую человек сам создает своей жизнью; это судьба рукотворная, не унаследованная, не «подаренная», но приобретенная, слепленная самой жизнью человека. В-третьих, судьба - это форма существования человека после его смерти, это жизнь того, что он оставил другим.

В своей давней книге И.С. Кон предпослал разделу, озаглавленному «Биография и судьба», слова И.А. Бунина: «Все человеческие судьбы слагаются случайно, в зависимости от судеб, их окружающих...» [11, С. 170]. Пока наше общество было атеистическим, иногда воинственно антирелигиозным, оно так же формировало все новые поколения. Соответственно обществоведы, в том числе и биографы, могли не учитывать (и не учитывали) фактора религиозности среды и приобщенности населения и личности к церкви. Тем более что большинство людей скрывало свою религиозность. Процессы, происходящие в последние годы в российском социуме, указывают на то, что эта исследовательская парадигматика в ближайшие годы будет трансформироваться.

В беседах с социологами, особенно при личных встречах, они не раз говорили мне о том, что были крещены в детстве или принимали решение о крещении самостоятельно в юности или в зрелые годы. Однако по договоренности эти факты не входили в финальный текст интервью. Лишь в двух интервью эта информация присутствует: в беседах с М.А.Тарусиным [12] и В.А. Бачининым [13].

Мне кажется, что в историко-науковедческих отечественных работах, касающихся становления современного этапа советской/российской социологии, сюжеты судьбо-биографичес- кого рода не рассматривались. Прежде всего, это может быть объяснено дальнозоркостью истории, ей необходимо время, чтобы понять и оценить истинные масштабы сделанного тем или иным социологом. Второе: явно существующие методологические сложности в исследовании этой проблемы просматриваются уже на стадии очерчивания того, что такое судьба и как она может анализироваться. И третье: задумываясь, а тем более пытаясь заглянуть в судьбу человека, биограф испытывает определенный душевный дискомфорт; он взваливает на себя огромный груз, погружает себя в сложное нравственное пространство, ведь определение судьбы, если отвлечься от деталей, - это формулирование своего рода приговора. Прав С.С. Аверинцев, указывая на родственность слов «суд» и «судьба». К счастью, сама история, будущее наделены правом отмены, пересмотра решения о судьбе творческого человека, вынесенного его биографами.

В богатой постбиографической жизни исторических личностей невозможно отделить факты от мифов, и дело не в ограниченности информационной базы, а в психологии людей. Например, в уже написанных биографиях Владимира Высоцкого, умершего в 1980 г., сложно отделить правду от мифов, вымысла. И в будущем отфильтровать одно от другого будет невозможно, ибо каждый, кто возьмется за описание его жизни, будет не только читать его стихи, слушать его песни, но вынужден будет постоянно обращаться к тому, что будет опубликовано до него. Аналогичная метаморфоза произошла и с образом Андрея Дмитриевича Сахарова в течение двух десятилетий после его смерти. Одни фрагменты его жизни в силу закрытости тематики, по которой он работал, и сложности для неспециалистов исследовавшихся им научных проблем остаются практически не известными, анализ и освещение других сторон его жизни, в частности его правозащитной деятельности, нередко крайне субъективизированы, политизированы.

Лишь в исключительных случаях историки, биографы имеют дело с биографиями, как правило же, - с судьбами. И чем более продолжительный интервал времени разделяет биографа и био- графируемого, тем тоньше оказывается биографический пласт и тем сложнее выделить его из судьбы. Обычно, к тому моменту, когда ученые, писатели берутся за изучение биографий своих героев, они уже давно пребывают во власти судеб этих людей, «околдованы» ими. В противном случае нет повода для всматривания в жизнь этих акторов. Ведь нередко проходят десятилетия от момента первого знакомства будущего исследователя с именем, фрагментами жизни заинтересовавшей его исторической личности до принятия им решения о направленном познании жизни этой личности и создания ее жизнеописания.

Мифологизация образа человека, «пропитывание» биографии судьбой происходит за несколько десятилетий, а часто и значительно быстрее. И есть моменты, способствующие мифологизации образа того или иного человека, ускоряющие ее. Во-первых, это бедность, неполнота информации о жизни человека, иногда - в силу стечения жизненных обстоятельств, например утраты «материализованного прошлого»: документов, следов деятельности человека, в других случаях это происходит в силу личностных особенностей человека, его стремления «закрыть» свою жизнь от других. К примеру, до недавнего времени весьма скудной была информация о жизни Ю.А. Левады, который добровольно отделил себя от «всех значимых социальных субъектов» (А. Левинсон), отводил друзьям роль не поддерживающих, а не мешающих (А. Левинсон), живший «наедине с собой» (Б. Фирсов). Он сам говорил о себе: «Я довольно одинокий волк всю жизнь» [14, С. 165]. Вышедшие в последнее время книги воспоминаний о Леваде [15], [16] позволяют по-новому увидеть его биографию.

Природа второго обстоятельства коренится в восприятии современниками личностей, оказывающихся в центре важных исторических событий. Так, все перипетии давления властей на Леваду, поводом для которых были его «Лекции по социологии», и его стойкое сопротивление этим акциям сразу внесли его биографию в историю становления советской социологии. Поэтому на протяжении значительной части жизни Левады его биография оказалась вплетенной в его судьбу. Существовал человек, и существовала легенда о нем.

Биографии исторических личностей, написанные в разное время, даже если они базируются на одном и том же фактическом материале, различны в силу двух обстоятельств. Во-первых, автор, стремящийся написать новую биографию героя, находится в ином поле судьбы последнего, чем те, кто воспринимал его жизнь и дела десятилетиями, часто - столетиями раньше. Во-вторых, данный автор и герой будут находиться совсем в ином коммуникационном пространстве, у них будет иное общение, чем у тех, кто писал на эту же тему раньше. Так, к примеру, личное знакомство с биографируемым может способствовать анализу его жизни и творчества, но может, наоборот, связывать работу биографа.

В общем случае познание судьбы предполагает изучение предбиографии человека, его биографии и постбиографии. Исследование предбиографии как части судьбы - мало разработанная тема, хотя в жизни родителей и более далеких предков, а также в достаточно консервативном мире традиций и культуры, в который человек входит сразу после своего рождения (или даже раньше), может быть обнаружено многое для понимания его деятельности. Часто именно это прошлое, не осознаваемое человеком в детстве, но окутывающее его, может оказаться доминирующим фактором его первичной социализации.

Есть еще одно понятие, редко используемое в историко-на- уковедческой практике, но отвечающее установке на био-ло- гическое прочтение жизненного пути человека. Это - мания, свойство одновременно личное и надличное, его истоки иногда коренятся в предбиографии, но бывает оно и почти осознанно самоформируемым. Это свойство творческой личности, во многом определяющее ее биографию и, как следствие, постбиогра- фическую часть ее судьбы.

Слово «мания», нередко с негативной коннотацией, используют как категорию психопатологии, но мне хотелось бы вернуться к его базовому греческому значению: страсть, влечение, одержимость, неистовство. В моем понимании, мания - это комплекс разнообразных идей, возникающих у исследователя под воздействием какого-то сложного взаимодействия внешних обстоятельств и внутренних переживаний и детерминирующих его суперактивность в разработке представляющихся ему важными проблем. Обычно это множество идей захватывает сознание человека целиком, порождает его высочайшую сосредоточенность, концентрацию на выделенных им самим познавательных проблемах и заставляет его отказываться от многого, почти от всего ради достижения поставленной научной цели. Естественно, речь может идти как о теоретических проблемах, так и о программах прикладной направленности. Историками культуры и науки нередко подмечаются элементы маниакальности в творчестве великих музыкантов, художников, поэтов, математиков, ученых-естествоиспытателей и изобретателей.

Анализ процессов зарождения рекламы и технологии массовых опросов в США, а также изучение большого числа биографий выдающихся американских бизнесменов, рекламистов и полстеров позволил мне наблюдать пути становления и характер деятельности большого числа творческих личностей, зажженных своими идеями, совершавших то, что противоречило существовавшим традициям нормального ведения бизнеса или сложившимся представлениям об изучении рынка и массовых политических установок. Каждый из них вошел в историю как «отец» инновации, изменившей жизнь людей и общества. В своем деле они видели некое предназначение, ответ на вызовы прошлого и запросы будущего. Они могли быть одержимыми и были таковыми. Они чувствовали себя свободными и - главное - независимыми от власти, от государства. Они не ждали от него помощи и не выстраивали свои дела, согласуя их с интересами государства. Их жизнь - это торжество личности. В старости у людей всегда много печальных мыслей и тяжелых воспоминаний, но вряд ли все эти люди с грустью думали о том, что государство, власть противодействовали им.

Изучение биографий российских социологов дает иную картину взаимоотношений творца и власти: здесь стремление что- то сделать постоянно осаживалось сверху. Те, кому историей было уготовано в конце 1950-начале 1960-х гг. начать новый этап в развитии российской социологии, шли в университеты, познав тяготы войны, пережив гибель родных, испытав огромную радость Победы. Они гордились своим государством, верили в могущество, силу социализма, были заботливо ограждены родителями, старшими от знания дореволюционной жизни и событий конца 1930-х гг. Они осознанно шли учиться, чтобы лучше узнать мир и чтобы улучшить жизнь людей. То была юношеская одержимость; они прекрасно учились, многие были сталинскими стипендиатами и получали «красные» дипломы, искренне занимались общественной работой по линии комсомола, рано начинали самостоятельные научные исследования.

В период еще сохранявшегося «оттепельного» тепла эти молодые ученые, тогда 30-летние, боролись за конституирование социологии как самостоятельной науки и смогли провести исследования, признанные сегодня классикой советской социологии. Но прошло несколько лет, и многое стало меняться. Планы - разваливались, надежды - улетучивались, возможности для работы и публикации результатов - сокращались, и т. д. Одержимость ученых в познании общества и их предложения по коррекции социальной политики начинали пугать власть, поддержка властными структурами социологии сменилась подозрительностью к ученым и созданием условий, в которых творчество активно подавлялось.

Усиление цензуры и распространение самоцензуры имело следствием выхолащивание из публикуемых результатов наиболее ценного, нового, могущего будоражить сознание. Высокой степени драматизм присутствует в суждении Левады, высказанном им в начале 1990-х гг., о возможности заниматься интеллектуальной деятельностью во второй половине 1970-х: «Она [возможность], на самом деле, у всех есть. Если кто захотел бы, она бы сохранялась, потому что сплошной завесы не было, стена была дырчатая» [14, С. 165].

Власть еще обращалась к социологам, но одновременно ограничивалась семантика пространства, в котором им было разрешено работать. Выход за «флажки» грозил приостановкой проекта или отлучением строптивых от него. Перед ученым возникали следующие альтернативы: изучение иных ниш социологической проблематики, либо переход в смежные области науки, либо уход из науки вообще. Обращение к биографическому материалу дает массу примеров подобной эволюции жизненных траекторий социологов нескольких поколений. Лишь единицам удавалось, претерпевая множество неудобств и идя на жертвы, не отступить от своих замыслов, демонстрируя некую маниакальность или следование предначертанию судьбы. Одной из отличительных черт хрущёвского и более поздних советских режимов было стремление к унификации поведения личности, и, безусловно, это оборачивалось сокращением допустимых стилей творческого поведения.

Наука развивалась в ненормальных условиях, бессмысленно было думать о реализации своих планов познания общества и участия в его трансформации. Неистовство не могло быть востребовано, обстановка в стране глушила его. Перестройка показала, что молчание и пассивность социологов первых поколений в 1970-начале 1980-х гг. была вынужденной; они были резко ограничены в правах и возможностях.