Проблема смерти

"Некрофил - запоздалое дитя рассудочной эпохи. Отпрыск абстрактной логики, отвергающий полнокровие жизни. Чадо мертвящих цивилизационных структур. Плод технического сумасшествия... Следствие длительных культурных мутаций, явивших раковую опухоль, омертвение жизненных тканей. Он - неожиданный итог незавершенности, открытости человека, одна из альтернатив человеческой эволюции" [I].

Страсть к распаду, разрыву, гибели, смерти, небытию здесь дополняется сугубым интересом ко всякого рода искусственным моделям, конструкциям, приспособлениям, техническим усовершенствованиям. Отсутствие любви к Богу и ближнему компенсируется пристрастием к вещам, машинам, электронике, компьютерам, на которые человек переносит свою заботу и даже нечто, напоминающее нежность...

Особым знаком новой городской культуры сделались искусственные цветы, выставляемые буквально повсюду - в дорогих магазинах, шикарных гостиных, офисах, ресторанах. Еще совсем недавно - десять лет назад - бумажные и пластмассовые цветы были олицетворением безвкусицы, мещанства, провинциализма.

Этот "пересотворенный" искусственный мир, глобальный римейк, который человек водворил на месте мира Божьего, создает ему лишь иллюзию комфорта, господства и контроля над собой, в то время как он сам начинает управлять человеком, диктовать ему свои законы, внушать свои стереотипы и, в конечном счете, обезличивать, деперсонифицировать и умертвлять свою жертву.

В этом случае осознание своего "я", как и собственного призвания, подменяется фиктивной самоидентификацией, а все уникальное, подлинное, индивидуальное в человеке - стереотипным и обезличенным. Человек превращается в набор навязанных ему извне социокультурных и эмоциональных трафаретов.

Таким образом, " новый человек" представляет собой разные типы невротических личностей, объединенные едиными доминантными свойствами, попросту - смертными грехами. Однако двухтысячелетняя история христианства, знающая Единого Безгрешного, свидетельствует, что человек всегда оставался и осознавал себя грешником. Мало того, чем выше он поднимался по духовной лестнице, чем более он приближался к святости, тем более он сокрушался о своих грехах. Но наша эпоха утрудила себя задачей внушить человеку и обществу мысль о том, что грех, и в том числе грех смертный, является нормой человеческого поведения, "нормальным" проявлением природных инстинктов. Она назвала это "свободой совести", как будто совесть может зависеть от человеческого волеизъявления и человек может манипулировать ею, как пожелает: захочет - и она начнет его "угрызать", не захочет - и она начнет повторять ему: благоже, благоже.

Этот узаконенный разрыв с Богом, обставленный как манифестация человеческих прав и свобод, дает человеку иллюзию собственной безответственности, "права на бесчестье", - и в этом существенное отличие человека нашего времени.

Нравственное богословие свидетельствует, что грех никогда не водворяется в человеке без его соизволения. Он никогда не действует в одиночку - один грех тянет за собой и другие.

Итак, роковой сдвиг сознания уже произошел - об этом свидетельствует и элитарная постмодернистская, и массовая культура, в которой так или иначе задействованы те же механизмы, деформирующие реальность. Наркомания, алкоголизм, оккультизм и сектантство суть все та же борьба с ней, так или иначе обязывающей человека нести свой крест: крест рода, крест Отечества, крест собственной жизни, крест любви, крест богоподобия.

Отвергнув дар Христовой любви и свободы, "новый человек" закабалил себя духу времени и продал себя на рабство произволу субъективизма и своеволия. Замкнувшись на собственном эго, он перестал ощущать онтологичность бытия, его ценностность и значимость. Он сделался плоским. Он опошлился.

Ибо что такое пошлость, как не утрата сущности при сохранении ее видимости? Пошлость не есть нечто сотворенное и устойчивое, нечто существующее как таковое. Она возникает тогда, когда объект (вещь, явление, лицо) приобретает знаковый характер, когда он перестает являть собой - в платоновом, в церковном смысле - откровение реальности, когда он делается лишь иллюзией, претензией, указывающей на то, что должно было бы иметь место, но чего не существует на самом деле.

Ханжество, претендующее на то, чтобы казаться добродетелью, или фарисейство, создающее лишь видимость праведности, но таковой не являющееся, - это пошлость. Плюрализм, с его втоптанной в землю ценностной иерархией, с его разнузданностью и развороченностью, с его идеями женской эмансипации и сексуальной революционностью, которыми он подменяет и попирает дар божественной свободы человека, претендуя при этом на достоинство "истинного человеколюбия и свободы", - это пошлость. Имидж, создающий человеку лишь видимость некой сущности и закрывающий его истинный образ, - это пошлость.

Ибо пошлость и есть искажение путей Божьих в мире, провозглашенное как норма; клевета, выдающая себя за истину. Главным пошляком мировой трагедии оказывается сатана, посягающий на чужое место: взойду на небо, выше звезд Божиих вознесу престол мой (Ис. 14, 13). Всякое сознательное человеческое движение к тому, чтобы соответствовать духу времени - в манерах, в речи, в облике, в образе мыслей, в стиле жизни - есть движение к опошлению. И наоборот: возвращение к Богу сулит человеку обретение самого себя, такого, каким его художественно и любовно сотворил и замыслил Творец. Даже наглотавшись свиных рожков пошлости современного мира, " новый человек" Эры Водолея еще имеет возможность вернуться в объятья своего любящего Отца.

Примечания:

[I] Гуревич П.С. Разрушительное в человеке как тайна // В кн: Фромм Э. Анатомия человеческой деструктивности. М.: "Республика", 1994. С. 12.