«Новые русские ученые»

Один из самых важных видов расслоения, переживаемого нашим научным сообществом, это, естественно, расслоение по уровню доходов. То, что это сообщество вместе со всем нашим обществом переживает нелегкий процесс имущественного расслоения, констатировалось уже в середине 90-х, хотя при этом отмечалось, что, поскольку и в советской науке зажиточные академики уживались с малообеспеченными «мэнээсами», данная проблема не оказалась абсолютно новой [1].

На первом этапе развития наших специфических рыночных отношений, а соответственно, и разрушения отечественной науки это была, проблема в основном взаимоотношений ученых, живущих на одну зарплату, и их коллег, имеющих заработки на стороне, причем классовая неприязнь первых ко вторым существенно тормозила распространение новых форм организации научной деятельности, таких как, например, научные парки [24]. Затем имущественное расслоение нашего научного сообщества приняло больший размах и приобрело большее разнообразие. Тем не менее все это разнообразие можно выстроить вдоль континуума, один полюс которого составляют научные сотрудники, живущие на одну зарплату или на зарплату, дополненную пенсией, другой — новый для нашей науки (и для страны в целом) феномен — «новые русские ученые».

Если первое явление нам всем хорошо знакомо, то обсуждение второго нуждается в предварении некоторым историческим контекстом. В 1998 г. психолог А.Г. Шмелев (не путать с экономистом) провел исследование, которое увенчалось выделением различных страт этого сообщества, в том числе группы молодых и достаточно обеспеченных научных сотрудников, среднедушевой доход в семьях которых составлял 300—600 долл. в месяц [14]. Он дал и социально-психологическую характеристику этой группы, отметив, в частности, что ей присуще не меньшее субъективное недовольство невостребованностью науки, снижением престижа научного труда и вообще происходящим в нашем обществе, чем для менее обеспеченных групп.

В российской науке начала XXI в. этот наиболее благополучный слой научных сотрудников стал еще более заметным, расширившись и укрепив свои позиции. Отдавая дань известной терминологической традиции, его можно назвать «новыми русскими (хотя правильнее

было бы, конечно, не русскими, а российскими) учеными», выделив в качестве ее системообразующих признаков следующие. Очень приличный, по нашим понятиям, уровень доходов — порядка 1000 у. е. в месяц и выше. Разнообразие источников доходов, работа одновременно в разных местах (при очень типичном расхождении местонахождения трудовой книжки и основного источника доходов). Соответствующая имущественная база — наличие собственной квартиры, дачи, автомобиля и т.п. Приличное знание по крайней мере одного иностранного языка и его регулярное использование. Высокий уровень востребованности, регулярное получение предложений о работе, публикациях и т.п. из разных мест и дефицит свободного времени. Современный уровень технической подготовки — использование компьютера, интернета, электронной почты и др. Получение грантов отечественных и зарубежных научных фондов, сотрудничество с последними также в качестве эксперта. Совмещение научной деятельности с включенностью в систему высшего образования, преподавание в каком-либо вузе, причем, как правило, в известном, а не в заштатном или «доморощенном». Регулярные поездки за рубеж и известность в мировой науке. Выступления в СМИ и сотрудничество с различными общественными организациями — в качестве эксперта, аналитика и т.п. Умеренно либеральные политические взгляды, сочетание прозападных ориентаций и нежелания возвращаться в советское прошлое с некоторой ностальгией по нему и достаточно критичным отношением к Западу.

В принципе, эти признаки можно дополнить и такими, как современный внешний вид, соответствующий возраст, независимое поведение, в меру наплевательское отношение к начальству, однако и перечисленных характеристик, по-видимому, достаточно для того, чтобы очертить портрет новой социальной группы.

дения между этими характеристиками, в том числе между первой и всеми прочими, т.е. можно работать в разных местах, много публиковаться, знать иностранные языки, ездить за рубеж, иметь либеральные политические взгляды и т.д., но мало зарабатывать, и наоборот. Однако все перечисленное прокладывает путь к неплохим заработкам и сопутствует им, а, например, получая гранты зарубежных фондов, практически невозможно оставаться бедным в силу приличного размера этих грантов.

Пути в «новые русские ученые» разнообразны, и, соответственно, существуют различные категории этого нового вида научных сотрудников, которые могут быть выделены на основе традиционных классификаций ученых. Такие классификации разрабатывали еще Аристотель, Ч. Дарвин, Максвелл, А. Пуанкаре, И.П. Павлов, JI. де Бройль, В. Оствальд, с увлечением систематизируя своих собратьев по профессии. Затем эстафету у них приняли профессиональные науковеды, выделив такие типы людей науки, как «эрудит», «пионер», «фанатик», «техник», «эстет», «диагност», «методолог», «независимый» (X. Гоу, Д. Вудворт), «адаптеры» и «новаторы» (М. Киртон), «ассимиляторы» и «исследователи» (Дж. Кауфман), «генераторы идей», «критики» и «эрудиты» (М.Г. Ярошевский) и др. [23]. Но, пожалуй, наибольшую известность приобрела классификация, в шутку (в чем ее автор не раз признавался впоследствии) разработанная Г. Селье и насчитывающая 72 типа, таких как «большой босс», «нарцисс», «женщина, высохшая в лаборатории», «мыслитель», «исполнитель», «книжный червь» и др. [15].

Эти систематизации действительно помогли упорядочить личностное разнообразие ученых, сведя их к нескольким базовым типам.

Одна из главных демаркационных линий в современном российском научном сообществе пролегает именно между «местниками» и «космополитами»: если первые живут в пределах своих институтов и редко проникают во внешнюю научную среду, то вторые обитают в основном за пределами alma mater, с которой подчас бывают связаны лишь местом нахождения своих трудовых книжек. А наиболее специфический для современной российской науки подтип «космополитов» — это космополиты в прямом смысле слова, т.е. ученые, ориентированные, как упомянутые выше «западники», на зарубежные стандарты производства и распространения знания либо вообще на эмиграцию. Причем, как показывают исследования, ориентация на эмиграцию отнюдь не сразу выливается в реальную, поведенческую эмиграцию, а существует в виде «установки», которая для воплощения в соответствующие действия требует определенных условий. Так, согласно результатам различных опросов, от 50 до 90% живущих в России ученых отвечают, что хотели бы уехать на длительную работу за рубеж и готовы это сделать, как только предоставится соответствующая возможность [24]. Выезд же ученых на постоянное местожительство за границу происходит не единомоменто, а готовится в течение 1—3 лет, которые требуются для «вызревания» этого психологически очень непростого решения [ 11]. В результате «установка на эмиграцию» не только создает этому процессу немалый потенциал — несмотря на оптимистичные разговоры о том, что сам процесс постепенно «сходит на нет», основанные на соответствующих цифрах[57], но и порождает в нашей науке очень внушительный слой «космополитов» не в метафорическом, а в прямом смысле слова.

Наблюдается, впрочем, и обратный процесс — возвращение в Россию ученых, обучавшихся или прошедших стажировку за рубежом, причем соответствующий слой нашего научного сообщества быстро разрастается. Пока, к сожалению, нет надежных статистических данных о его численности, хотя отмечается, что «если ограничить наше суждение областью социальных наук, то численность научных сотрудников и преподавателей, получивших в той или иной форме поддержку западных фондов и университетов с 1994 по 1999 гг., составляет 500—700 человек» [4, с. 76]. Зато даны психологические и социологические характеристики этого слоя, не оставляющие сомнений в том, что он набирает силу и создает свою собственную субкультуру. Вот,

например, как характеризовал его Г.С. Батыгин. «К 2001 г. прозападный контингент превратился во вполне распознаваемую часть профессионального сообщества (российского — А.Ю.). В определенном отношении они являются замкнутой группой и образуют свой круг общения, маркированный внешним видом, стилем письма, в том числе символическим цитированием и профессиональным жаргоном, а также независимым поведением, определенный хотя бы тем обстоятельством, что их научные работы публикуются на иностранных языках» [4, с. 76].

Нет нужды уточнять, пропасть какого размера разделяет эту группу российских ученых и противоположную ей наиболее консервативную часть «почвенников». Воспроизведем лишь пример, который привел тот же Г.С. Батыгин. В 1999 г. в одном из наших периферийных университетов защищал докторскую диссертацию российский выпускник Манчестерского университета, работа которого была посвящена полемике по поводу концепции власти, разработанной М. Вебером. Почти никто из местных мэтров не понял, о чем идет речь. Но всех выручил председатель Диссертационного совета, усталый седой обществовед, который спросил с укоризной: «А как Вы относитесь к принципу партийности?» Диссертант остолбенел и от отчаяния попытался примирить принцип партийности с легитимным господством [4, с. 76].

В описанной ситуации воплощена еще одна важная особенность отношений между разными слоями нашего гуманитарного научного сообщества. Хотя истинное знание имеется у одних, основные рычаги власти пока находятся у других. Послать бы седовласого с его принципом партийности подальше, да нельзя — надо защитить диссертацию. А спор соответствующих парадигм явно может быть разрешен только тем способом, который описывает Т. Кун, ссылаясь на М. Планка, — вытеснением сторонников отживающей парадигмы со всех ключевых постов, в котором решающую роль играет их физическое вымирание [ 12].

Впрочем, и «новые русские ученые» неоднородны. Продолжая традицию, заложенную Г. Селье, их ключевые типы тоже можно классифицировать в полушутливой форме (нисколько не умаляющей вполне серьезного содержания этой классификации), заложив в ее основу то, какие именно стратегии адаптации к сложившимся условиям они используют и, соответственно, какие из перечисленных признаков «новых русских ученых» свойственны им в наибольшей степени. Эти типы будут выглядеть примерно так. Тип I— «дети капитана Гранта». Ученые, основной источник доходов которых составляют исследовательские гранты научных фондов, преимущественно зарубежных, поскольку на гранты отечественных фондов после всех

сопутствующих их выплате поборов не только стать «новым русским», но и вообще прожить нельзя. Этот слой тоже постоянно разрастается, поскольку все больше наших ученых вовлекаются в «охоту» за грантами зарубежных фондов, соответственно, возрастает и численность попавших в цель, а получив хотя бы один такой грант, можно обеспечить себе безбедное существование по крайней мере на несколько лет. Тип II — «контрактники». Работают по заказам зарубежных фирм, которых вопреки социальному заказу, сложившемуся в нашей стране, больше интересуют не наши гуманитарии, а российские специалисты в области естественных и технических наук. Данный способ существования становится все более распространенным среди наших ученых в связи с тем, что западные страны в последнее время явно предпочитают не вывозить наши «мозги», а использовать труд ученых, живущих в России. В результате, по имеющимся данным, сейчас около 8 тыс. российских ученых, не покидая нашу страну, работают на американских заказчиков и около 20 тыс. — на Евросоюз, а так называемая электронная утечка умов расценивается как вытесняющая традиционную, «живую», разновидность этого процесса [24]. Тип III — «бизнесмены». К нему принадлежат те лица, которые «являются в академических организациях по сути «мертвыми душами», но статистикой учитываются как живые» [1, с. 149], т.е. научные сотрудники (формально), которые подрабатывают за пределами науки. Их многочисленность связана с тем, что, по различным подсчетам, сейчас от 50 до 75% сотрудников наших НИИ имеют приработки за пределами науки [24], а двойная занятость среди них случается примерно в 3 раза чаще, чем среди населения России в целом [7]. Тип IV — «перелетные птицы». Живут в основном за счет регулярных поездок за рубеж, где зарабатывают существенно больше, чем в родном отчестве. Ярко выраженные «космополиты» в смысле ориентированности не на отечественную (где нет денег), а на зарубежную (где они есть) науку. Вместе с тем не желают эмигрировать, во-первых, понимая, что на те сравнительно небольшие средства, которые они зарабатывают за рубежом, проще прожить в России, во-вторых, фигурируют за рубежом в качестве представителей российской науки, из чего извлекают немалые дивиденды. Тип V — «начальники». Некогда главенствовавший в отечественной науке тип, не утративший своих позиций в связи с разрастанием коммерческой деятельности наших НИИ[58]. В результате ряд руководителей научных учреждений по уровню доходов тоже относим к «новым русским ученым», хотя часто других признаков этой группы не разделяет. Тип VI — «консультанты и аналитики». Ориентированы на СМИ, консультирование бизнесменов и политиков, т.е. на тот мир, где в отличие от мира науки сосредоточены большие деньги. Очень склонны создавать описанные «независимые» исследовательские центры, фактически не имея связей с нашей официальной наукой.

Тип VII — «латифундисты». Не имеют достаточных доходов от своей основной, да и вообще от какой-либо деятельности, однако обладают недвижимостью, оставшейся им от прежних, благополучных для нашей науки времен: квартирами, которые можно выгодно сдавать, и т.п.[59] Что они и делают, зарабатывая себе на хлеб насущный в качестве не научных сотрудников, а своего рода современных латифундистов, и ведя тот образ жизни, который можно условно назвать «толстовским», имея в виду, что великий носитель этой фамилии жил на доходы от своего имения, а не от своей писательской деятельности, которой, в свою очередь, занимался не ради заработка, а для души.

Эти типы «новых русских ученых» и соответствующие стратегии приспособления к тому, что у нас называется рыночной экономикой, разумеется, выглядят очень по-разному в свете интересов отечественной науки. В то же время все они имеют некоторый общий позитивный знаменатель — формирование того самого среднего класса, который считается главным дефицитом социальной структуры современного российского общества. Перечисленными путями, как бы они ни выглядели с позиций принятого в «нормальной» науке, наши ученые преодолевают нищету отечественной науки, при этом не порывая с нею и кто в большей, кто в меньшей степени оставаясь учеными. Наверное, это — единственно реальный в нынешних условиях способ самосохранения у нас людей науки, а, значит, и самой науки, хотя, конечно, хочется надеяться на то, что наступит время, когда ради занятия ею им не придется проделывать столь сложные и противоестественные социальные трансформации.