VII. если смысл не принадлежит к временному бытию, то это не значит, что он является метафизической сущностью. Смысл дан в сложной слитности опыта вместе с другими элементами действительности, психическими и физическими. Он может быть выделен из непосредственно данного путем идейного разрыва сложного опытного комплекса и фиксирован затем в своей особности. Сверхвременность смысла, отрывая его от эмпирического бытия, не дает ему места в обители метаэмпирического; в каких бы формах не мыслилось последнее, сфера смысла остается ему чуждой. Из положительных свойств смысла, самым характерным является свойство тождественности. Каждый смысл, как таковой, равен самому себе; он есть нечто единое, внутренне завершенное и самодавлеющее. Вот почему он с точки зрения постигающей его мысли является повторяемым, т.е. может быть повторен, оставаясь одним и тем же, сохраняя свое полное тождество, и в этом отношении должен быть противопоставлен неповторяемости конкретного. Смысл, связанный со словом «треугольник», один и тот же, сколько бы раз мы не думали о нем и какие бы эмпирические треугольники ни представляли себе при этом. Смысл слова «снег» — один и тот же, каждый раз, как мы употребляем его, тогда как снег, сейчас тихо падающий на землю, единственен, этого снега не было никогда раньше и не будет никогда потом. Когда мысль, ухватывающая в изменчивом потоке опыта неизменно тождественный смысл, доходит до крайней границы отвлеченного постижения и обрывается, растворяясь в целостном ощущении постигнутого, — тогда мы чувствуем как загадкой сплетаются в одно тайна неустанного течения бытия и тайна полного неизменного покоя понятия. Только что намеченная краткая, сотканная почти из одних намеков характеристика смысла дает, однако, достаточно оснований для того, чтобы различать суждение, как процесс мысли, и суждение, как смысл. Но идея смысла еще недостаточно определяет понятие суждения. Ведь смысл имеют и отдельные слова и целые группы суждений. Идею суждения можно было бы сформулировать так: суждение есть связь двух элементов смысла. Элементом смысла здесь называется отдельный смысл, обособленный от других смыслов, напр., смысл того или другого представления. В суждении такие элементы смысла находятся в известной специфической связи. Это — логическая связь, которая должна быть прежде всего противопоставлена всем видам реальной временной связи, связи последовательности, причинности и т.п. Она сверхвременна, подобно связуемым ею элементам. Она не совпадает и с математической связью, потому что объединяет смыслы вообще, как таковые, а не те особые виды смысла, которые представляют из себя математические понятия величины, числа и проч. Логическая связь есть связь сопринадлежности смыслов. Объединяя два смысла в одно, она является источником нового третьего смысла, смысла единства двух логических содержаний. Итак, каждое суждение по своей логической конструкции есть связь элементов смысла. Эта логическая идея суждения лежит в основе идеи науки. Наука состоит из суждений. Однако, простая совокупность суждений еще не может быть названа наукой, — это очевидно само собой. Для того, чтобы те или другие суждения могли получить такую квалификацию, они должны стоять в некоторой взаимной связи, должны образовывать некоторое единство. Это единство есть единство системы. • Связь, объединяющая суждения науки, есть прежде всего связь логическая, т.е. она однородна с той связью, которая объединяет элементы смысла в каждом отдельном суждении. Подобно этой последней она может быть обозначена, как связь сопринадлежности; сопринадлежащие моменты устанавливаются здесь не в самих элементах смысла, как это имеет место в суждении, но в связи между этими элементами, т.е. в суждениях. Второй признак, характеризующий систематическую связь, определяется через категорию соподчинения; отдельные суждения науки должны быть отнесены к другим, как частные к общим, эти последние в свою очередь должны быть подчинены еще более общим и т.д. Вся научная система получает следующий логический строй: одно или несколько общих суждений частью непосредственно, частью через посредство других менее общих суждений логически объединяют все суждения, принадлежащие к составу науки. Отсюда понятно то определяющее значение, которое имеют в системе самые общие суждения; они являются источником внутреннего единства системы, их смысл несет в себе идею логической связи всех суждений системы, и каждое отдельное суждение становится элементом данной единой системы постольку, поскольку оно причастно ее общим положениям. Сосредоточивая в себе специфические особенности данной научной системы, общие положения определяют ее внешние границы, ее положение среди других научных систем. Система суждений получает значение особой науки лишь в том случае, если ее основные положения отличны от основоположений других дисциплин, если они имеют свое специфическое содержание. Развитое здесь специфическое понятие науки, как системы суждений, отнюдь не исчерпывает всех особенностей науки, но отражает в себе лишь один чисто логический ее облик. Оно предполагает отвлечение не только от субъективно-психологического момента в знании, но и от такого объективного момента его, каким является свойство истинности. Присоединение этого последнего к логическим особенностям науки дает идею науки, как системы знаний или системы истин *. В этом понятии науки истиной называется такое суждение, которое или непосредственно очевидно или же обосновано, т.е. приведено в связь с непосредственно очевидным суждением через ряд других суждений, образующих систему доказательств. Для более точного определения той грани логического понятия 'Так понимает идею науки Husserl. Logische Untersuchungen. Bd. I S. 5, 14-15 и др. науки, которая отделяет его от идеи науки, как системы истин, следует указать на общую основу различения обоих понятий, на их взаимное отношение и на то значение, которое имеет противопоставление их одно другому. Возможность установить чисто логическое понятие науки, оторванное от понятия истинности, опирается на возможность различать чисто логические моменты от моментов ценности как в суждении, так и в системе суждений. К логическим моментам относятся: связь элементов смысла (в суждении), связь соподчинения (в системе суждений); к моментам ценности: истинность первой связи, обоснованность второй. Логические моменты науки отличны от моментов ценности по самой своей природе, и это ясно уже из того, что квалификация суждения или связи между суждениями с точки зрения категории ценности, не вносит изменений в их логическую структуру. Связь элементов смысла в суждении, как логическая связь, не испытывает ни малейшего изменения от того, что она квалифицируется, как ценная; на связь соподчинения между суждениями не имеет ни малейшего влияния то, что одно из этих суждений, как истинное, обосновывает другое, т е. сообщает истинность этому последнему. Момент ценности не принадлежит к природе логического, как такового и не связан необходимо с нею. Он вносится в сферу смысла через посредство нового подхода к ней, через рассмотрения ее с новой точки зрения. Если наличность оценки в знании не изменяет логического строя науки по существу, то она все же обусловливает особый специфический распорядок образующих науку суждений, не совпадающий с порядком суждений в науке, как чисто логической системе. Это происходит потому, что истинность суждений должна быть доказана, а доказательство может быть дано, нередко, так сказать обходным путем через посредство целой цепи суждений, которые могут и не иметь непосредственного отношения к доказываемым истинам, могут и не войти целиком в систему уже доказанных истин, но тем не менее относятся к составу науки. Поэтому идею науки в смысле совокупности знаний было правильнее определить, как систему доказательств. Однако, как ясно из этого сопоставления, логическая идея науки предполагается идеей науки, как системы знаний: каждая отдельная истина должна быть, помимо своих специфических свойств, связью элементов смысла, а каждое доказательство предполагает наличность сопринадлежащих моментов в суждении. Логическая идея науки закрепляет самое ядро научного знания; она образует самую основную предпосылку его, и без нее невозможно построить ни одного понятия науки. Итак, исследование логического момента в знании приводит к следующим выводам: «логическое» определяется через идею смысла, смысл есть последняя основа науки. Эти выводы несут в себе более точное определение и обоснование для той идеи логики, которая была подсказана результатами критического анализа системы Зигварта. Логика должна быть учением о смысле, как о необходимой и первой основе научного знания. Примечания Печатается по изданию: Вопросы философии и психологии. М., 1911. Кн. 109 (IV). С. 449-471. Василий Васильевич Зеньковский (1881 -1962) более известен как автор двухтомной «Истории русской философии» (Париж, 1948), и ряда работ по так называемой христианской антропологии и педагогике. Видный представитель русской интеллектуальной эмиграции (долгой время — профессор Богословского института в Париже), Зеньковский был одним из претендентов на адекватное выражение «русской идеи», «последнего синтеза» русской православной философии. Его хорошо знали все видные русские религиозные философы (Бердяев, Булгаков, Карсавин, Франк, Лосский и др.). Однако, начинал он как ученый в менее одиозном (с профессиональной точки зрения) окружении Киевского университета. В частности, как Шпет и Блонский, Зеньковский подвизался в семинарии Г.И. Челпанова, уровень которого чувствуется в публикуемых нами фрагментах двух его работ того времени («О функции сказуемого», 1908; «Проблема психической причинности», 1914). Правда следы последующего разложения философского дискурса, обнаружению которых будет в основном посвящен наш комментарий, чувствуются уже и там. Фигура Зеньковского, в рассматриваемом нами контексте, интересна тем, что он ссылается на Гуссерля как на главный авторитет в движении его собственной мысли, без какой-либо критики и отрицания. Но при этом его, хотя и скудная, интерпретация феноменологического метода, выдает полное непонимание сути осуществленного Гуссерлем поворота в рассмотрении традиционных философских и психологических проблем. Зеньковский, подобно Франку, пытается интегрировать феноменологию в старые психологистические контексты, совершенно не замечая их обоюдную несводимость. Разоблачению этого феноменального симулякра в русской философской литературе начала XX века, посвящена специальная рецензия Шпета на «Проблему психической причинности» (Вопросы философии и психологии. 1915. Кн. 127 (II). С. 283-313). Кроме того, в личном архиве Шпета (ОР РГБ, ф. 718) хранится сама монография Зеньковского с любопытными пометками Шпета на полях, которые и легли в основу наших комментариев. В работе Зеньковского просматривается и ряд тем русской религиозной философии, выводящих ее за пределы феноменологической парадигмы понимания сознания. Как всегда (ср. жалобы Ильина, Лосского и др.) форсмажорные обстоятельства не позволили русскому философу выполнить свою работу на должном научном уровне — во введении к книге Зеньковский пишет, что все подготовительные материалы к ней, которые он собрал в «заграничной библиотеке», сгорели в «общеевропейском пожаре» (Шпет поставил против этого места характерную галочку, догадываясь, наверное, чего стоят подобные оправдания). Еще любопытно, что один из представителей русской эмигрантской философии, бывший «логосовец» Б.В. Яковенко, первоначально также критически, как и Шпет, воспринявший книгу Зеньковского (см.; Логос. М., 1992. № 3. С. 256), позднее в специальной статье «Эд. Гуссерль и русская философия» (Der Russische Gedanke, 1929/1930. Jg. I. H. 2), назвал ее одной из лучших феноменологических исследований в России. Таким образом, только долгая историческая рецепция позволяет нам сегодня расставить все точки над i в проблемном пространстве, задаваемом такой темой, как «Феноменология в России» и отделить, так сказать, «овнов от козлищ».