Франк С.Л. Предисловие редактора русского издания книги Э. Гуссерля. Логические исследования. Ч. 1.
«Логические исследования» проф. Э. Гуссерля— первая часть которых, посвященная уяснению понятия и основ науки логики, предлагается теперь вниманию русских читателей — представляют, по согласному мнению специалистов, одно из самых выдающихся произведений логической литературы последних лет. Бесспорная заслуга Гуссерля — все равно, разделяем ли мы его собственную точку зрения или нет— состоит в том, что он вносит подлинную ясность в основные логические понятия и тем содействует разрешению споров, которые грозят затянуться до бесконечности в силу двусмысленности и неопределенности понятий и терминов. Таковы споры о «нормативном» или «естественном» характере логических законов, об объективности и субъективности познания, об отношении между логикой и психологией и т.п. Сам Гуссерль стоит на точке зрения, которую можно было бы назвать идеалистическим объективизмом. Он проводит резкую и ясную границу между объективным идеально-логическим содержанием мышления и субъективным, реально-психологическим процессом мышления; на почве этого разграничения он решительно отвергает все попытки перенести на содержание мышления или познания субъективистические или психологические категории, применимые к процессу мышления и заимствованные из рассмотрения последнего. Эта позиция находится в двойственном отношении к идеям Канта и к современным философским учениям, отразившим влияние Канта. С одной стороны, никто глубже, чем Кант, не подметил основного различия между психологическим происхождением и логическим (или гносеологическим) значением наших идей, между генетическим (каузальным) объяснением познания в психологии и критическим уяснением его в гносеологии; достаточно указать, что именно это различение положило конец многовековому спору между эмпиризмом и рационализмом, путем выяснения, что познание психологически проистекает из опыта, но логически не может быть целиком обосновано на опытных данных. С другой стороны, однако, можно также сказать, что никто не содействовал распространению психологизма и субъективизма в философии более, чем Кант, который заставил весь объективный мир «вращаться» вокруг человеческого сознания. Правда, понятия «сознания», «Разума» и т.п. употребляются Кантом в столь многозначном и мало выясненном смысле, что, как известно, весьма трудно уловить подлинное значение соответствующих утверждений Канта. Однако, невозможно отрицать наличность прямых противоречий в его анализе познания, и бесспорно, что оба эти мотива — и психологический, и антипсихологический — присутствуют и даже резко выражены в его философии. Этим было создано, по справедливому замечанию Гуссерля (стр. 107), «невыносимое смешение отчасти правильных, отчасти ложных утверждений». В какой мере это смешение царит еще и в современной гносеологии, находящейся под сильнейшим влиянием Канта и разных форм кантианства, — это показывает представленный Гуссерлем поучительный разбор логических работ Зигварта, Эрманда, Ланге и др. Гуссерль, по меньшей мере, вносит полную ясность в положение дела, решительно примыкая к антипсихологической тенденции Канта и столь же решительно отвергая противоположную, психологическую тенденцию. Еще большее значение имеет труд Гуссерля, если противопоставить его тем уже явно психологическим и релятивистическим идеям, которые приобрели большую популярность в последнее время. Мы разумеем не только логические воззрения Милля, но и главным образом «эмпириокритицизм», а также самоновейшую форму скептического релятивизма — т. наз. «прагматизм». Эмпириокритицизм, который пользуется исключительным признанием среди некоторой части нашей интеллигенции, подвергнуть сжатой, но меткой и мастерской критике в особой (IX) главе этой книги. Признание плодотворности и законности «принципа экономии мышления», как телеологической точки зрения в психологии познания, сочетается у Гуссерля с убедительным уяснением несостоятельности этой философской концепции, поскольку она притязает заменить собою подлинный гносеологический анализ. О «прагматизме» Гуссерль еще не упоминает, так как появление его книги (в 1900 г.) предшествует расцвету этого движения, но читателю не трудно будет отнести общие аргументы Гуссерля и к этой, самой резкой форме критикуемого им субъективизма. Принципиальный объективизм Гуссерля приобретает, таким образом, и широкий культурно-философский смысл, как одинокий, но сильный протест как бы самого научного духа против распространяющихся влияний скептического и субъективистического умонастроения, грозящих пошатнуть доверие к научной истине и поколебать ее самодовлеющее значение. Перевод предлагаемой первой части работы Гуссерля не представлял особых терминологических затруднений, так как большинство сложных и труднопередаваемых новых логических терминов, введенных Гуссерлем и в изобилии употребляемых им во второй (специальной) части его исследования, либо вообще не упоминаются в первой части, либо же встречаются в ней только спорадически и без твердо установленного технического значения, так что их можно было бы передавать описательно и в зависимости от общего контекста. Некоторое сомнение возбуждала только передача термина «Wissenschaftslehre». Слово «наукоучение», на котором я остановился при его переводе, отчасти неудобно тем, что оно исторически ассоциировалось с системой Фихте, к которой идеи Гуссерля не стоят ни в каком близ- ком отношении. Однако, заменить его удобным в иных отношениях термином «теория науки» (не говоря уже о менее точных передачах) оказалось невозможным, так как именно теоретический характер этой дисциплины является в работе Гуссерля спорным вопросом, подлежащим разрешению. С другой стороны, если сам автор пользуется термином «Wissenschafts- lehre»— который по-немецки тоже, ведь, непосредственно наводит на мысль о системе Фихте — в новом значении, примыкая не к учению Фихте, а к одноименному учению Больцано, то не было основания не делать того же и в русском переводе. Примечания Публикуется по изданию: Гуссерль Э. Логические исследования. Часть 1.СП6., 1909. С. VI1I-XI. Николай Онуфриевич Лосский (1870-1965) после окончания в 1898 году историко-философского факультета Санкт-Петербургского университета и командировок в Страсбург (1901), Лейпциг (1902) и Геттинген (1903), связанных с занятиями экспериментальной психологией и подготовкой магистерской диссертации, в 1903 году защищает в Санкт-Петербургском университете магистерскую диссертацию «Основные учения психологии с точки зрения волюнтаризма». В этой работе Лосский предпринимает, используя психологические учения Теодора Липпса и Уильяма Джемса, рассмотрение всей душевных состояний сознания, опираясь на различение «моих» и «данных мне» переживаний, и приходит к выводу, что только средние по степени сложности переживания относятся к я этого человека, а самые простые и самые сложные входят в область мира не-я. В опубликованной в 12-ом номере журнала «Русская мысль» за 1909 год рецензии Лосского на публикацию русского перевода первого тома «Логических исследований» это произведение рекомендуется как полезное не только для специалистов, но и для лиц, впервые приступающих к изучению логической науки. Приветствуя антипсихологический пафос «Исследований», Лосский указывает, что путем ясного различения акта суждения, представляющего собой психический процесс, и смысла суждения, которое есть не психический процесс, но идеальная значимость, намечается путь для освобождения от психологизма. Позднее — в 1911 году — Лосский читает на историкофилологическом факультете Санкт-Петербургского университета курс, посвященный «Интенционализму Гуссерля», а также готовит статью «Об интенцио- нализме Гуссерля в связи с интуитивизмом» для второй книги журнала «Логос» за 1910 год, которая, однако, так и не была опубликована. В своем докладе, прочитанном на IV философском конгрессе в Болонье «Теория познания и проблема происхождения знания» 127 Лосский, развивая тезис о независимости истинности знания от его происхождения, обращает- ся к гуссерлевской критике психологизма. Определяя теорию знания как теорию истины, он рассматривает проблемы, входящие в область теории знания - объективное значение знания, отношение знания к предмету и к бытию, свойства истины и т.д. Исследование этих проблем, по Лосскому, представляет собой изучение объективной, логической стороны знания. Психология же знания, напротив, занимается исследованием индивидуально-психической стороны происхождения знания, поскольку истина познается при участии психических деятельностей познающего. Согласно Лосскому, между истинностью знания и его происхождением отсутствует какая-либо связь. Логические учения об истине, стоящие на точке зрения генетизма, то есть пытающиеся построить теорию знания на исследовании процесса происхождения знания, рассматривают истину как событие, совершающееся во времени. Однако все учения подобного рода оказываются неспособными, по Лосскому, объяснить некоторые очевидные свойства истины, в первую очередь — ее общеобязательность. Признать истину общеобязательной, говорит Лосский, означает утверждать, что истина независима от познающего индивидуума, в силу чего содержание всякого истинного суждения для любого индивидуума есть истина. В этом смысле, отмечает он, можно говорить об абсолютности истины для познающего индивидуума. Логические же учения об истине генетического толка стоят на прямо противоположной точке зрения, поскольку считают свойства истины зависящими от познающего. Поэтому Лосский приходит к выводу, что генетические теории знания, страдающие натурализмом, не могут служить основой для построения объективной теории истины. В этой точке, однако же, намечается известное различие между позициями Лосского и Гуссерля. С одной стороны Лосский отдает дань признательности Гуссерлю, указывая в своем докладе, что в своих исследованиях им была «во многих отношениях использована критика психологизма, произведенная профессором Гуссерлем» 128. Однако в то же самое время Лосский старался отметить те точки расхождения, в которых его критика психологизма отличалась от критики психологизма Гуссерлем. Во-первых, Лосский считал главным объектом своей критики не психологизм, а генетизм в теории познания, а во-вторых, проблемы, возникавшие в теории знания в связи с генетизмом, он приписывал натурализму, под которым понимал логические учения об истине, согласно которым «причина объективной стороны знания, по крайней мере отчасти, находится в самом познающем индивидууме, как психическом или даже психофизическом целом, так что истина есть событие, разыгрывающееся в познающем индивидууме» 129. В силу этого Лосский склонялся к той точке зрения, что отдельные недостатки психологизма, выявленные Гуссерлем в первом томе его «Логических исследований», обусловлены не самим психологизмом, а связанным с ним в большинстве случаев натурализмом. Если бы это различение между психологизмом и натурализмом было бы проведено Гуссерлем более последовательно, то «его критика психологизма, - полагал Лосский, - ... в некоторых пунктах сделалсь бы более точною и потому еще более неотразимою» 130. В последующем Лосский неоднократно возвращался к гуссерлевским идеям, связанным с основными темами «Логических исследований». В частности, в своем учебнике «Логики» 131 132 он использовал не только критику Гуссерлем психологизма, но и его учение об истине и заблуждении (сс. 69 и далее, 92 и далее, 115-134, 148)‘. Т. Дмитриев Лосский Н.О. Гуссерль Э. Логические исследования. Часть первая. Пролегомены к чистой логике. Разрешенный автором перевод с немецкого Э.А. Бернштейн под редакцией и с предисловием С.Л. Франка. Книгоиздательство «Образование». СПб., 1909, 224 с. Логика переживает интересный фазис развития, характеризуемый в книге Гуссерля как состояние «войны всех против всех». Поставлены на очередь важнейшие вопросы; от той или иной трактовки их зависит построение всей системы логики, однако общепризнанного ответа на них нет, а потому нет и общепризнанной системы логики. К числу таких важнейших проблем принадлежит вопрос об отношении между психологией и логикой. На первый взгляд кажется несомненным, что суждение, умозаключение, вообще процессы мышления целиком суть психические процессы, а потому логика есть наука о психических явлениях, есть «ветвь психологии». Неудивительно поэтому, что психологизм широко распространен в логике. Естественным следствием психологизма в логике должно быть учение о том, что истина, как нечто обусловленное психической организацией человека, имеет лишь относительное значение (релятивизм). Далее вместе с психологизмом и релятивизмом в исследованиях по логике должен укорениться натурализм, т.е. склонность рассматривать процессы мышления, имея в виду не норму, не идеал, а факт (то, что есть, а не то, что должно быть). К сожалению, однако, многие системы логики грубо непоследовательны; зачастую, например, автор обширного труда по логике убежден в абсолютном значении истины и в то же время излагает такие важные отделы логики, как глава о законах мышления, в духе психологизма. Отсюда возникает не только bellum omnium contra omnes, но и вражда с самим собою, которая в курсе логики производит более, чем где бы то ни было, грустное впечатление. Понятно поэтому, что лицо, приступающее впервые к изучению логики, нуждается во введении в логику, которое помогло бы разобраться в различных направлениях, существующих в этой науке, и дало бы руково дящую нить для анализа и критики различных систем логики. Таким введением, по крайней мере по некоторым вопросам, может служить первый том логических исследований Гуссерля. В этой книге особенно обстоятельно изложена характеристика психологизма и путем ясного различения акта суждения (который представляет собой психический процесс) и содержания (смысла) суждения (которое не есть психический процесс) указан путь для освобождения от психологизма. На почве этого различения Гуссерль во втором томе «Логических исследований» строит свой интенционализм (учение о том, что акт знания не содержит в себе предмета знания, но имеет его в виду, интендирует его) и учение об «общих предметах» (идеях), как условии истинности суждений. Кроме психологизма Гуссерль рассматривает в первом томе также чрезвычайно важный для последовательного построения системы логики вопрос об отношении нормативных наук к теоретическим, подвергает критике принцип экономии мышления, наконец, устанавливает понятие чистой логики, т.е. логики, исследующей «идеальные условия возможности науки вообще». Конечно, этим не исчерпываются вопросы, с которыми надо ознакомиться для критического изучения логики, однако, нельзя не поблагодарить Гуссерля и за то, что дано в его «Пролегоменах к чистой логике», и нельзя не приветствовать появления в русском переводе этой книги, полезной не только для специалистов, но и для лиц, впервые начинающих изучение логики. Перевод выполнен хорошим литературным языком. Имя редактора служит ручательством за его точность.133 Примечания Публикуется по: Русская мысль. 1909. № 12. С. 292-293. 1 Плохое это ручательство. Сергей Иосифович Гессен (1887-1950) после окончания в 1905 году Петербургской гимназии учился в Гейдельберге и Фрайбурге у Виндельбанда, Риккерта и Эмиля Ласка. В 1910 году он защитил во Фрайбургском университете диссертацию на тему «Индивидуальная причинность» *, написанную в духе Баденской школы неокантиантства. Гессен наряду с Федором Августовичем Степуном и Борисом Валентиновичем Яковенко был одним из инициаторов создания международного философского журнала «Логос», который, будучи задуман первоначально в качестве органа для пропаганды и развития неокантианских идей, впоследствии послужил одним из основных источников распространения и осмысления гуссерлевской феноменологии в России. Впервые интерес к феноменологии проявился у Гессена, по его собственному признанию в 1908 году во Фрайбурге, где он вместе со своими друзьями и коллегами по учебе Рихардом Кронером и Георгом Мелиссом организовал философский кружок, главной темой дисскуссий в котором были проблемы гносеологии. Наряду с философией Баденской школы неокантиантства участники школы занимались основательным изучением Марбургской школы неокантиантства (Коген, На- торп, Кассирер) и логики Гуссерля. Примечательно, что в тот период Гессен, — по своему собственному признанию, — практически не знал работ таких русских философов, как Вл. Соловьев, А. Введенский, Н. Лосский, И. Лапшин, работы которых стали предметом его занятий значительно позднее, уже после возвращения из Германии в Россию 134. Этот интерес Гессена к феноменологии получил свое развитие в 1910 году, когда Гессен откликнулся на выход первого тома «Логических исследований» двумя рецензиями, одна из которых была опубликована в первой книге журнала «Логос» за 1910 год, а вторая — в 102-ой книге журнала «Вопросы философии и психологии» за 1910 год. В этих публикациях Гессен оценил «Логические исследования» Гуссерля как одно из самых выдающихся проявлений немецкой философской литературы первого десятилетия XX века. Указывая на «громадное философское и общекультурное значение исчерпывающего обоснования независимого и самодовлеющего значения гносеологии, как особой науки», имеющей свое собственное оправдание, проделанного Гуссерлем в «Исследованиях», Гессен специально отметил важность этой работы для конституирования автономной философской мысли в России. Приверженность Гессена концептуальным построениям Баденской школы неокантианства самым непосредственным образом сказалась на тех критических замечаниях, которые были им выдвинуты в адрес логических изысканий Гуссерля. Выделяя основные недостатки первого и второго тома «Исследований», Гессен подверг критике: (1) отождествление предмета логики с предметом математики, то есть смысла с идеальным бытием; (2) определение всеобщности тождественного смысла в виде всеобщности вида (Species), относящегося к различным актам познания, как экземплярам этого вида; (3) предоставление приоритета наукам теоретическим или «номологическим» перед науками описательными или «онтологическими». Первое из этих замечаний было скорее всего продиктовано позицией, занятой ведущим сотрудником Баденской школы и философским наставником Гессена Генрихом Риккертом в статье «Два пути теории познания» 135 по отношению к «Логическим исследованиям» Гуссерля. В этой статье Риккерт, опираясь на произведенную Гуссерлем исчерпывающую критику психологического и нормативистского обоснования «чистой логики», приходит к выводу о необходимости разделить два пути обоснования знания - трансцендентально-логический и трансцендентально-психологический. Однако несмотря на точки соприкосновения с Гуссерлем, касающиеся в первую очередь «антипсихологизма» последнего, Риккерт решительно не соглашается с ним в том, что касается статуса идеальных значений («смыслов») как предметной области «чистой логики». Если Гуссерль говорит во втором томе «Логических исследований», что значения образуют собой область идеальных предметов, и что эти предметы не существуют реально, но «значат» (gelten) или «имеются», то Риккерт, соглашаясь с первой частью утверждения Гуссерля, касающейся реального не — существования идеальных предметов, отказывав!ся принять вторую. Для Риккерта, как впрочем и для его ученика Гессена, идеальные предметы, мыслимые как значимые ценности, являются предметом трансцендентального долженствования. Именно этим обстоятельством и объясняется, по — видимому, выдвигаемое Гессеном возражение против гуссерлевской трактовки значений («смыслов») как области идеальных предметов, равно как и его критика гуссерлевского определения всеобщности тождественного смысла в виде всеобщности вида (Species). Для уяснения позиции Гуссерля по этому вопросу очень важны его указания, находящиеся в § 32 второго тома «Логических исследований». Идеальность значения, утверждает Гуссерль в этом параграфе, не является идеальностью в нормативном смысле. «Идеальность значений, - пишет он, - есть особый случай идеальности видового (Spezifischen) вообще. Ее смысл, следовательно, никоим образом не заключается в нормативной идеальности, как будто бы здесь шла речь об идеале полноты, об идеальной ценности границы, которая противопоставляется отдельным случаям ее более или менее приближенных реализаций»136. Напротив, настаивает Гуссерль на своей правоте, идеальность видового есть крайняя противоположность реальности или индивидуальности; «это, - указывает он, - не цель возможных стремлений, его идеальность есть есть «единство во многообразии»: ни сам вид, а только подпадающие под него единичности могут быть практическим идеалом» 137 138. В этих разногласиях по поводу трактовки идеальности значения кроется, по-видимому, один из ключевых пунктов расхождения между феноменологией и неокантианством. Последнее же возражение, — предоставление Гуссерлем приоритета наукам теоретическим или «комологическим» перед науками описательными или «онтологическими», — как это нетрудно заметить, было продиктовано точкой зрения баденских неокантианцев, в первую очередь Риккерта, для которого все науки по своему методу разделялись на две группы — теоретические или «номологические» («номотетические») и описательные («идеографические»), или же, что тоже самое, на науки о природе и науки о культуре, причем последние обладали своего рода ценностным приоритетом над вторыми. Здесь, однако, требуется отметить, что в последующем Гессен смягчил свой ригористический дуализм, выразившийся в жестком противопоставлении двух типов наук, и вслед за Риккертом пришел к выводу, что выделение «идеографических» наук по принципу познавательного интереса исследователей к однократным и единичным событиям не является достаточным условием для конституирования своеобразного «идеографического» метода изучения *. Если попытаться дать общую оценку критическим замечаниям Гессена на «Логические исследования», то следует сказать, что высоко оценивая предпринятое Гуссерлем опровержение «психологизма» в логике и теории познания, Гессен сходится с ним прежде всего в понимании философии как самостоятельной науки, имеющей свой собственный особый предмет исследования и свой особый метод. Гессен соглашается с Гуссерлем и в том, что предмет и метод философии должны получить «антипсихологистическое» обоснование, поскольку вопрос о смысле, достоверности и логическом составе знания не совпадает с вопросом о его происхождении и его психологически - биологической и общественной функциями в жизни человечества. При этом, однако, саму философию Гессен был склонен трактовать в неокантианском духе, разумея под ней «строгую науку» о смысле, составе и значении культурных ценностей. В этом он всегда оставался верным приверженцем Баденской школы неокантианства, талантливым учеником Риккерта и Ласка. Судя по всему, именно эта интеллектуальная «идиосинкразия», обусловленная жесткой корпоративной идентификацией Гессена с неокантианской школой, стала того, что он, хотя и подчеркивал в своих рецензиях принципиальное значение «Логических исследований» для конституирования автономной, свободной от социального, религиозного и иных «служений» философской мысли в России, тем не менее не рассматривал феноменологию как самостоятельное направление современной философии, не ограничивающееся критической задачей опровержения «психологизма», но преследующего свои собственные положительные цели и задачи реформы всей архитектоники западной философии. Впрочем, Гессен и впоследствии (как и Борис Валентинович Яковенко или Федор Августович Степун) сохранил сформировавшееся еще в годы учебы в Германии отношение к феноменологии как к одному из философских направлений, — наряду прежде всего с Баденской и Марбургской школой неокан- тиантства и интуитивистской метафизикой Анри Бергсона, — которые, будучи направлены на обновление философии, имели общие цели и задачи. Именно этим, вероятно, объясняется то обстоятельство, что в последующем в своих немногочисленных, надо сказать, публикациях, посвященных проблемам теоретической философии, он так и не сделал феноменологию объектом отдельного анализа, ограничиваясь упоминаниями о ней в общем ряду с другими философскими школами и направлениями. Об этом, в частности, свидетельствует опубликованная им в первой книге журнала «Логос» за 1910 год статья «Мистика и метафизика», в которой феноменология Гуссерля рассматривается как одно из воплощений фундаментальной тенденции западноевропейской философии: а именно тенденции к такому расширению доступной разуму области, которое связано с обособлением «чистой философии» (в частности, «чистой логики»), как самостоятельной области знания. Этой рационалистической тенденции, представленной «трансцендентным» Когена, «идеальным» Гуссерля, «миром ценностей» Риккерта, противостоит противоположная тенденция к введению в философию иррационального момента, восходящая к Иоанну Готлибу Фихте и в современной философии представленная интуитивистской метафизикой Бергсона, прагматизмом, а также работами выдающегося представителя Баденской школы неокантиантства Эмиля Ласка. Более того, переплетение этих двух на первый взгляд взаимоисключающих тенденций он обнаруживает и в самой феноменологии. «Не говоря уже о таких явлениях, как прагматизм, иррациональный момент дает знать о себе и у таких серьезных и характерных для современного состояния философии мыслителей, как Гуссерль (срав. обвинение Гуссерля Наторпом в «мистике» 139 140 141 142) и Риккерт, в философии которого понятие «иррациональной действительности» и «иррационального содержания» играет такую большую роль» *. Тот же самый подход прослеживается и в более поздней статье Гессена «Новый опыт интуитивной философии» (1915) *, посвященной разбору монографии Семена Людвиговича Франка «Предмет знания». В ней Гессен пишет о феноменологии Гуссерля как об одном из полюсов современного философского мышления (а именно, интуитивизма, противостоящего различным версиям трансцендентализма, представленными в первую очередь неокантианскими школами), настоятельно требующего соответствующего философского синтеза, одной из попыток осуществления которого, хотя и не до конца удачной, и являлась, по его мнению, докторская диссертация Франка. Примечательно, что свой собственный философский метод Гессен мыслил как своеобразный синтез этих двух основных тенденций современной западной философии. «Эту точку зрения, — писал он о своем понимании философского метода в работе «Основы педагогики» (1922), в известном смысле подводившей итог его философским исканиям первой четверти века, — можно было бы обозначить как попытку синтеза разума и интуиции, монизма и плюрализма, рационализма и иррационализма. Постольку она приближается к «принципу гетерологии», развиваемому Риккертом в его последних трудах и намеченному в своеобразной форме беезвременно погибшим на войне Ласком. Впрочем, если существо «гетерологии» видеть в том, что противоборство двух начал она превращает в единство двух моментов, и что для нее «одно» постигается и сохраняет себя, как то же самое, лишь через обнаружение в нем «другого», то можно сказать, что в ней в сущности обновляется вечный мотив философской мысли, мотив диалектики, который еще Платон выразил устами Диотимы, определивши философов как тех, кто пребывает «посреди обоих начал», в самой своей двойственности составляющих неразрывное единство» ,0. Т. Дмитриев Гессен С.И. Гуссерль Э. Логические исследования. 4.1. Пролегомены к чистой логике. Разрешенный автором перевод Э.А. Бернштейн под ред. и с пред. С.Л. Франка. СПБ., 1909.1 «Логические исследования» Гуссерля представляют собой, без сомнения одно из самых выдающихся явлений немецкой философской литературы за последнее десятилетие (на немецком языке «Исследования» вышли в 1900 — 1901 г.). Мимо них не может пройти никто, интересующийся гносеологическими проблемами. Поэтому нельзя не приветствовать появления хорошего русского перевода 1-го тома «Исследований», кстати сказать, единственно доступного для перевода. Второй том, намечающий основные черты положительной гносеологической теории Гуссерля, не поддается никакому переводу — в виду трудностей языка и терминологии, осложненной экскурсами грамматического характера, но перевод его и не представляет большой необходимости. Центр тяжести первого тома лежит в критике. Поэтому теорию Гуссерля легче всего обозначить отрицательным термином «антипсихологизм». Первый том и представляет собой детальное и исчерпывающее опровержение психологизма, т.е. теорий, пытающихся обосновать логику на психологии, а также необходимо связанных с психологизмом релятивизма и скептицизма. Гуссерль сам — бывший психологист: в 1891 г. он выпустил в свет «Философию математики», в которой пытался обосновать математику путем установления эмпирического происхождения ее понятий. Поэтому он как нельзя лучше знает аргументы психологистов, а главное — тонко понимает мотивы их упорства. Он уступает психологистам максимум того, что можно им уступить, и все-таки обнаруживает несостоятельность психологизма. Психологисты правы в своем обычном споре с нормативистами вроде Зигварта. Логика, как техническое учение о том, как в действительности должно мыслить, чтобы приходить к истинным результатам, необходимо основана на психологии, изучающей то, что в действительности всегда происходит. Простого противоречия истинности и ложности недостаточно для того, чтобы обосновать самостоятельность логики. Нормативисты — те же психологисты, ибо ведь и психологисты (вроде Липпса) не отождествляют логики с психологией, а только основывают первую на второй. Но будучи совершенно правы в своем утверждении, что логика как техническое учение необходимо предполагает чисто теоретические законы психологии, психологисты совершенно произвольно расширяют это свое утверждение, выставляя положение, что техническая логика основана только на психологии. Здесь пробел в их аргументации. Возможно, что техническая логика кроме психологии предполагает еще какие-нибудь теоретические науки, и между ними и чисто теоретическую «чистую логику». — Путем тонкого и глубокого анализа Гуссерль доказывает затем необходимость чистой логики, как особой науки, имеющей свой собственный объект и метод. Чистая логика необходима, ибо она есть теоретическая наука о предпосылках всякой специальной науки (в том числе и психологии), без которых невозможна никакая теория вообще. В этом только смысле она «априорна», т.е. независима в своих выводах ни от каких эмпирических наук, будь то физика, психология и т.п. Всякий психологизм неизбежно противоречив, приводит к релятивизму и скептицизму. То же можно сказать о биологизме в логике, т.е. об эмпириокритицизме, которому Гуссерль посвящает особую главу. — Но мало того, психологизм вообще не есть ответ на логическую проблему: он ее игнорирует. Мы должны различать между фактическим актом познания («актом суждения»), чисто субъективным, различным в различных субъектах, зависящим и от чисто индивидуальной и от родовой психической организации субъекта, и тождественным содержанием (смыслом) познания (суждения), всегда одним и тем же, независящем в значении своем от познающих субъектов и даже от того, имеются ли вообще познающие субъекты или нет. Если психология изучает акты познания, устанавливая эмпирические законы, управляющие этими фактическими процессами, то логика имеет в виду смысл познания, ее интересует вопрос, как возможна независимая от познающих субъектов абсолютная значимость (Geltung) содержания знания. В этом делении объектов логики и психологии Гуссерль соприкасается с Лейбницем (verit6s ?ternelles et v6rit6s de fait), с Кантом (затемнившим это деление так наз трансцендентальной психологией, представляющей одну из самых опасных форм психологизма), с Больцано, «Наукоучение» которого оказало на Гуссерля наибольшее влияние. Из новейших логиков Гуссерль тесно соприкасается с марбургской школой (срав. приветствующую рецензию Наторпа на труд Гуссерля в Kantstudien 1901 г.), с Рик- кертом, который под его влиянием освобождается от нормативистической терминологии (срав. последнюю статью Риккерта в Kantstudien 1909 г. «Zwei Wege der Erkentnisstheorie»). Наконец, резкое разграничение логики и психологии соответствует мотивам нормативистов, желавших того же самого, что и Гуссерль, но неправильно усматривавших особенность логики в производном факторе'— в понятии технической нормы и условного долженствования. Нужно ли еще указывать на громадное философское и общекультурное значение такого исчерпывающего обоснования независимого и самодовлеющего значения гносеологии, как особой науки, ничему не служащей и себя самое оправдывающей? Ведь настоятельная необходимость освобождения философии от разного рода служений и сознания автономного значения ее задач признается решительно всеми, кому дороги судьбы русской философии. Более спорными представляются некоторые особенности положительной теории Гуссерля, только намеченные им в первом томе и подробно развитые во втором, непереведенном на русский язык. Так, спорно отождествление предмета логики с предметом математики, т.е. смысла с идеальным бытием. Не есть ли это математический реализм понятий, аналогичный оспариваемому Гуссерлем психологическому реализму понятий? Много возражений вызывает определение всеобщности тождественного смысла, как всеобщности вида (Species), относящегося к различным актам познания, как к экземплярам этого вида. Наконец, спорно также столь же рационалистическое предоставление примата наукам теоретическим или «номологическим» над науками описательными или «онтологическими». Перевод следует в общем признать превосходным. Напрасно только мелкий шрифт автора в тексте ничем не отмечен в русском переводе. Непонятно также, почему редактор перевода противится введению совершенно необходимого термина «значимость» (Geltung). Избегая этого неологизма (за которым стоит авторитет Вл. Соловьева), он принужден переводить этот важный термин различными словами: обязательность, действительность, значение, истинность. А это часто не вполне соответствует мысли автора, у которого термин Bedeutung (переводимый тоже термином «значение») имеет совершенно отличный от термина Geltung смысл. Перевод Geltung как «действительность», правда, вполне соответствует намерениям Гуссерля, отождествляющего сферу значимостей со сферой идеального бытия. Но такой перевод тем самым затушевывает недоказанное Гуссерлем (и характерное для него) отождествление. Наконец, перевод «обязательный» приводит иногда к таким неудачным выражениям, как «обязательная возможность» (стр. 161р. пер.). Необходимость введения для термина Geltung столь же однозначного термина «значимость» особенно ясна при переводах авторов, придерживающихся теории ценностей, как чистых значимостей, противополагаемых ими всякой действительности.143 (Так, например, если бы переводчик «Предмета знания» Риккерта не перевел бы gilt через действительно, то Н.Лосский не построил бы на подобной эквивокации одного из своих опровержений теории Риккерта, см. «Обоснование интуитивизма», 1906 г., стр. 234). 3— В заключение указываем читателю на искажающую смысл опечатку на стр. 220 рус. пер. (стр. 14 сверху): следует читать «а не последнее», тогда как в переводе стоит «последнее».