Хотя разделение труда существует не со вчерашнего дня, но только в конце прошлого века общества начали осознавать этот закон, который до того времени управлял ими почти без их ведома. Несомненно, что уже в древности некоторые мыслители заметили его важность V но первым, кто попытался дать его ^те^рдто, -^36-11 Смит. Он же создал и самый этот термин, который впоследствии биология заимствовала у социальной науки. В настоящее время это явление стало до того распространенным, что бросается в глаза каждому. Не существует больше иллюзий относительно тенденций пашей современной промышленности; она все более и более тяготеет к могучим механизмам, к крупным группировкам сил и капиталов и, следовательно, к максимальному разделению труда. Не только внутри фабрик занятия обособлены и специализированы до бесконечности, но и всякая мануфактура сама по себе представляет специальность, предполагающую другие специальности. А. Смит и Стюарт Милль еще надеялись, что, по крайней мере, земледелие будет исключением из правила, и видели в нем последнее убежище мелкой собственности. Хотя в подобных вещах следует остерегаться чрезмерных обобщений, одпако трудпо, кажется, спорить нынче против того, что главные отрасли сельскохозяйственной индустрии все более и более втягиваются в общее движение37. Наконец, и сама торговля старается следовать за бесконечным разнообразием промышленных предприятий и отражать его со всеми нюансами. И в то время как эта эволюция совершается бессознательцо и стихийно, экономисты, изучающие ее причины и оценивающие результаты, не только не осуждают ее и не борются с ней, но провозглашают ее необходимость. Они видят в ней высший закон человеческих обществ и условие прогресса. Но разделение труда свойственно не только миру экономики; его возрастающее влияние ^мождо наблюдать в самых разнообразнь1х областях общественной жизни. По- тттйчбскиё, ^адйнистративные, судебные функции все более и более специализируются. То же самое происходит с искусством и наукой. Мы далеки от того времени, когда философия была единственной наукой; она раздробилась на множество специальных дисциплин, среди которых каждая имеет свой предмет, свой метод, свой дух. «С каждой половиной столетия люди,_щюславившиеся в ceJxdSe5. .с пеци авизировались» 38. Имея в виду указать характер исследований наиболее знаменитых ученых за последние 200 лет, Декандоль заметил, что в эпоху Лейбница и Ньютона ему приходилось употреблять «почти всегда два или три обозначения для всякого ученого, например: астроном и физик; математик, астроном и физик,— или же употреблять общие термины, такие, как «философ» и «натуралист». Но и этого было недостаточно. Математики и натуралисты бывали иногда обладателями обширных познаний или поэтами. Даже в конце XVIII в. необходимы были многочисленные обозначения для того, чтобы точно указать, что сделали замечательные люди, к примеру, такие, как Вольф, Галлер, Шарль Бонне, во многих отраслях науки и литературы. В XIX в. эта трудность исчезла или, по крайней мере, встречается очень редко» 39. Ученый не только пе занимается больше одновременно разными науками, но не может даже охватить одной какой-нибудь науки во всей ее целостности. Его исследования ограничиваются определенным кругом проблем или даже одной-единственной проблемой. В то же время занятие наукой, которое некогда почти всегда соединялось с другим, более прибыльным, таким, например, как занятие медика, священника, военного, судьи, все более становится самодостаточным. Декандоль предвидит даже, что в недалеком будущем профессии ученого и преподавателя, ныне еще столь тесно связанные, в конце концов отделятся друг от друга. Новейшие теоретические наблюдения в области биоло- гическоУ^^^соЖии^заставилй нас уййдетъ в разделении 'трУда^фа1ктта1<ои общности, какой экономисты, заговорившие о нем впервые, и не подозревали. Действительно, после трудов Вольфа, фон Яэпа. Мильн-Эдвардса известно, ,тто закшцзазделения труда применим к_о]ртанизмам так Как и к обществам, ^илл пажа^дыдвин^х'^тяержтг^ ттие, что о^гаш^.^ааддма^-^ иерархии^-мира- животных тем более высокое место, чем бо^щеихдад*ивлизированы в нем функцииг Следствием этого открытия было то, что поле деиствйя разделения труда безмерно увеличилось, а происхождение его было отодвинуто в бесконечно далекое прошлое, так как это разделение возникло почти одновременно с самой органической жизнью. Это уже не только социальный институт, имеющий свой источник в уме и воле людей, это общебиологический факт, условия которого надо, по-видимому, искать в основных свойствах организованной материи. Разделение общественного труда выступает уже только как частная форма этого всеобщего процесса, и общества, согласуясь с этим законом, по- видимому, подчиняются течению, которое возникло значительно раньше их и увлекает в одном и том же направлении весь живой мир. Подобный факт не может, очевидно, не оказывать глубокого влияния на наш моральный уклад, ибо развитие человека будет совершаться в двух совершенно противоположных направлениях, в зависимости от того, подчинимся мы этому движению или будем ему сопротивляться. Но тогда неотвратимо встает вопрос: к какому из этих двух направлений следует стремиться? Должны ли мы стремиться стать законченным и полным существом, самодовлеющим целым или, наоборот, быть только частичкой целого, органом организма? Словом, представляет ли разделение труда, будучи законом природы, также и моральное правило человеческого поведения, и если оно таково, то почему и в какой степени? Не стоит доказывать важное значепие этой практической проблемы, ибо, как бы ни относиться к разделению труда, для всякого очевидно, что оно существует и все больше становится одпой из фундаментальных основ общественного строя. Нравственное сознапие наций часто ставило перед собой эту проблему, но ставило невнятно, пе приходя ни к какому решению. Здесь сталкиваются два противоположных стремления, и ни одно из них пе имеет над другим решающего перевеса. Бесспорно, общественное мнение все более и более склоняется к тому, чтобы сделать из разделения труда повелительное правило поведения и навязать его в качестве долга. Правда, те. кто пытается нарушить его, не паказываются определенным наказанием, установленным законом, но их порицают. Прошло время, когда совершенным человеком нам казался тот, кто, умея интересоваться всем и не привязываясь ни к чему исключительно, обладал способностью все пробовать и все понимать и находил средства соединять и собирать в себе все лучшее в цивилизации. Но в настоящее время эта общая культура, столь хвалимая когда-то, производит на нас впечатление чего-то изнеженного и расслабленного40. Чтобы бороться с природой, мы нуждаемся в более мощных способностях и в более производительной энергии. Мы хотим, чтобы деятельность не разбрасывалась по широкой поверхности, а концентрировалась и выигрывала в интенсивности то, что теряет в объеме. Мы не доверяем этим слишком подвижным талантам, которые, будучи одинаково хороши для всех занятий, не желают выбрать специальную роль и остановиться на ней. Мы испытываем неприязнь к этим людям, единственная забота которых — сформировать и усовершенствовать все свои способности, однако определенно никак не используя их и не жертвуя ни одной из них, как будто каждая из них должна быть самодовлеющим и независимым целым. Нам кажется, что это состояние отчуждения и неопределенности содержит в себе нечто антисоциальное. Благовоспитанный человек былых времен в наших глазах просто дилетант, а мы отказываем дилетантизму во всякой моральной ценности. Мы видим скорее совершенство в компетентном человеке, который не стремится быть всесторонним, но производит, который имеет свою ограниченную задачу и посвящает себя ей, который делает свое дело, оставляет свой след. «Совершенствоваться,— говорит Секретан,— это значит изучить свою роль, это значит стать способным выполнять свою функцию... Мера нашего совершенства заключается не в довольстве самим собой, не в аплодисментах толпы или в одобрительной улыбке жеманного дилетантизма, но в сумме оказанных услуг и в способности оказывать их еще» 41. Поэтому моральный идеал вместо прежнего единственного, простого, безличного, каким он был, все более и более разнообразится. Мы уже не думаем, что единственный долг человека — осуществить в себе черты человека вообще; но мы убеждены, что не менее важны его профессиональные обязанности. Один факт, помимо прочих, делает особенно заметным отмеченное умонастроение: это все более специальный характер воспитания. Все более и более считаем мы необходимым не подвергать всех наших детей влиянию единообразной культуры (как если бы они должны были вести одну и ту же жизнь), но воспитывать их по-разному, имея в виду различные обязанности, которые им придется исполнять. Словом, одной из категоричнее™ императив MopaJfbHor? сознания т^гг^рт^ ттритумя рт следующую форм ^сНр.лаи с.еПя. г ществлять опреЗелеННУю^ф>Ш1киию. Но наряду с "этими факт^ГшГТЯйЖно привести противоположные им. Если общественное мнение и санкционирует правило разделения труда, то не без некоторого беспокойства и колебаний. Повелевая людям специализироваться, оно как бы постоянно боится, чтоб они не слишком специализировались. Наряду с правилами, прославляющими интенсивный труд, есть другие, не менее распространенные, указывающие на опасности. «Довольно печально,— говорит Жан-Батист Сей,— замечать, что только и делаешь что Vis часть булавки. И пусть не воображают, что только рабочий, который всю свою жизнь занят пилой или молотком, извращает таким образом достоинство своей природы; так происходит и с человеком, который по своему занятию развивает самые тонкие способности своего ума» 42. Еще в начале столетия Лемон- те43, сравнивая существование современного рабочего со свободной и просторной жизнью дикаря, находил вторую гораздо благоприятнее первой. Токвиль не менее суров. «По мере того,— говорит он.—как приндид, .разделения ТРУД? получает все большее применение, ремесло прогрессирует, а ремеслепник регрессирует» v. Ь целом правилоГ повелевающее нам специализироваться, повсюду как бы отрицается противоположным правилом, далеко не утратившим свой авторитет и обязывающим нас всех осуществлять один и тот же идеал. В принципе, конечно, конфликт этот не содержит в себе ничего удивительного. Нравственная жизнь, так же как и телесная и умственная, отвечает различным и даже противоречивым потребностям; естественно поэтому, что она отчасти создается из антагонистических элементов, которые взаимно друг друга ограничивают и уравновешивают. Тем не менее столь явный антагонизм не может не тревожить нравственное сознание наций. Поэтому также необходимо, чтобы оно смогло объяснить сеое, откуда проистекает подобное противоречие. Чтобы положить конец этой неопределенности, мы не станем прибегать к обычному методу моралистов, которые, когда они хотят вынести суждение о моральной ценности какого-нибудь предписания, начинают с выдвижения некоей общей формулы морали, чтобы затем сравнить ее с оспариваемым правилом. Теперь нам известно, чего стоят эти поверхностно сделанные обобщения 44. Выдвинутые в самом начале исследования, до всякого наблюдения фактов, они имеют целью не объяснить их, но выдвинуть абстрактный принцип идеального законодательства, которое необходимо создать из разных частей. Они, стало быть, не дают нам ясного представления о существенных характеристиках реальных моральных правил в таком-то обществе или в определенном социальном типе, но они выражают лишь способ, которым моралист представляет себе мораль. Конечно, и в этом качестве они поучительны, так как дают нам знать о нравственных стремлениях, возникающих в рассматриваемый момент. Но они представляют интерес только как факт, а не как научная точка зрения. Ничто не позволяет увидеть в личных стремлениях мыслителя, какими бы реальными они ни были, адекватное выражение нравственной реальности. Они представляют потребности, которые всегда лишь частичны; они отвечают некоему отдельному и предопределенному с1е81с1егаит1’у21*, который сознание посредством привычной для него иллюзии возводит в конечную или единственную цель. Как часто они оказываются патологическими по природе! К ним, стало быть, невозможно отнестись как к объективным критериям, позволяющим оценить нравственный характер тех или иных обычаев. Нам следует отбросить эти дедукции, которые обычно используются только в качестве псевдоаргументов и с целью оправдать задним числом предвзятые чувства и личные впечатления. Единственный путь к объективной оценке разделения труда — это изучить его вначале в себе самом чисто умозрительным образом; выяснить, чему оно служит и от чего зависит,— словом, составить себе о нем как можно более адекватное понятие. После этого мы сможем сравнить его с другими моральными фактами и выяснить его отношения с ними. Если мы найдем, что оно играет такую же роль, как и другой обычай, моральный и нормальный характер которого неоспорим, что если в известных случаях оно не исполняет эту роль, то только в силу анормальных уклонений, что определяющие его причины суть также определяющие причины других моральных правил, то мы сможем заключить, что оно должно быть помещено среди последних. И таким образом, не заменяя своими желаниями моральное сознание обществ, не претендуя на законодательную деятельность вместо него, мы сможем внести в него немного света и уменьшить его затруднения. Поэтому наш труд распадается на три главные части. Сначала мы исследуем, какова функция разделения труда, т. е. какой социальной потребности оно соответствует. Затем мы определим причины и условия, от которых опо зависит. ч Наконец,— так как оно не служило бы объектом столь серьезных обвинений, если бы действительно не отклонялось более или менее часто от нормального состояния,— мы постараемся классифицировать главные представляемые им анормальные формы, чтобы избежать смешения их с другими. Это исследование представит тем больше интереса, что здесь, как и в биологии, патологическое поможет нам лучше понять физиологическое. Кроме того, если так спорили о моральной ценности разделения труда, то не столько потому, что оно не находится в согласии с общей формулой нравственности, сколько потому, что пренебрегли фактическими вопросами, которыми мы займемся. Всегда рассуждали так, как будто они были очевидны; как будто бы, чтобы узнать природу, роль, причины разделения труда, достаточно анализировать понятие, которое каждый из нас имеет о нем. Такой метод не позволяет прийти к научным выводам; поэтому после Адама Смита теория разделения труда очень мало продвинулась вперед. «Его продолжатели,— говорит Шмоллер,— с удивительной бедностью мысли неотрывно привязывались к его примерам и замечаниям до тех пор, пока социалисты не расширили поля своих наблюдений и не противопоставили разделение труда в теперешних фабриках разделению его в мастерских XVIII в. Но и этим путем теория не была развита систематически и глубоко; технологические размышления или банальные наблюдения некоторых экономистов также не смогли существенно способствовать развитию этих идей» и. Чтобы знать, что объективно представляет сооои разделение труда, мало развить содержание идеи, которую мы себе составляем о нем. но надо рассматривать его как объективный факт, наблюдать его, сравнивать, и мы увидим, что результат наших наблюдений часто расходится с тем, который нам внушает внутреннее чувство 45.