Возвращение к вопросу о последнем освобождении индивидуума

Концлагерь в себе

От этого «белого» логоса мы, со своей стороны, всячески увертывались. Мы не хотели его признать, но не в открытую (это не получалось}, а косвенно. Из западных версий модерна мы выбрали одну — марксистскую — и под ней скрыли в XX веке свою русскую инаковость. Оппозиция Западу развертывалась под западными же знаменами. Но смысл был иной — под всеми основными пунктами модернизации мы понимали что-то свое, но не то чтобы ясное «свое», рационально спрятанное под внешне «чужое», а такое «свое», которое перестало быть «своим», но не стало и «чужим».

Мы с этой уклончивой тактикой — тактикой стратегического недопонимания — проиграли в 1991 году.

И вот тут как раз и возникает самое интересное: однополярный мир, глобальность американской доминации может длиться очень короткий момент. Более того, он вообще не может длиться, потому что весь смысл становления модерна заключался в том, чтобы побороть внутренние примеси, преодолеть исторические пережитки своей собственной истории и бороться с альтернативными изданиями — с фашизмом и коммунизмом. Как только либерализм в 1991 году одержал свою полную победу, настал триумф индивидуума — индивидуума в чистом виде.

Теперь индивидуум, освобожденный от иных забот, занялся самим собой. Начало этой озабоченности приходится на пару десятилетий раньше, когда общий исход противостояния Запад-Босток для европейских интеллектуалов был очевиден в философском смысле. На этот период приходится расцвет постструктуралистской философии, которая выросла из новых левых (в частности, это Бернар Анри Леви, Анри Глюксман, которые являются сегодня советниками президента Франции Н. Саркози). Они вместе с Р. Бартом заявили о «конце автора» и даже о «конце человека». Если Ницше в конце XIX века говорил, что «умер Бог», то в 80-е годы XX века «умер человек». Почему? По- тому что постмодернистская критика обнаружила, что под «человеком» в Новое время скрывается метафора Бога. Человек — это репрессивный аппарат, который собирает органы, чувства, желания, либидо, содержание бессознательного, складки и другие проявления телесного характера в репрессивную фашистскую мини-империю, где правит рассудок, подавляющий всякие импульсы, признанные им нежелательными, создающий ГУЛАГ и Освенцим в миниатюре, где бесконечные атомы желаний постоянно отправляются в «газовые камеры». Захотел человек сделать что- то неприличное — разум ему не дает. Постоянно только и делает, что не дает.

Избавившись от концлагеря вовне (победив тоталитарные режимы), индивидуум обнаружил этот концлагерь в самом себе. В либерализме человеческое эго боролось за свободу от суперэго. А когда оно победило суперэго во всех своих формах, оно сказало: а само-то я разве не суперэго? Посмотрите, как я веду себя по отношению к своим помыслам! Постмодернисты решили, что самым безобразным образом, самым «фашистским», «коммунистическим». Что мы делаем с какими-то темными желаниями, которые появляются в нас? Во-первых, их называем «темными», считаем «неприличными», потом почему-то запрещаем им реализовываться. Значит, мы сами являемся «фашистами» для самих себя. Ролан Барт сказал, что язык — это фашизм17. Когда постструктуралисты начали его внимательно исследовать с этой точки зрения, оказалось, что язык содержит все формы репрессий, подавлений, иерархий. Вместо жестко структурированного языка Барт предлагает бессмысленно бубнить, пускать пузыри. Нужно сесть где-нибудь в кафе, и пусть дальше само все происходит, без языка, а совокупность клаксонов, выкриков, шумов, звук капели образует новый постъя'шк — на сей раз по-настоящему плюральный, либерально-демократический и свободный, в отличие от «тоталитарно»", репрессивной речи, на которой изъясняются обычные люди. Об этом много написано у Юлии Кристевой, жены Ролана Барта1Я.

Мы можем подумать, что речь идет о каких-то экстравагантных изысках. На самом деле речь идет о неумолимой поступи человеческой истории, которая движется по жестко определенному, ясному, продуманному н стройному в самом себе плану. Как только человек вступил на путь свободы, он рано или поздно, если он до этого дойдет правильно и не собьется на коммунистический, фашистский или какой-нибудь другой окольный путь, дойдет до самоликвидации. И впереди у него только ничто.