Венский круЖок как цепь противоборств

В период между 1910 и 1940 гг. шла интенсивная перегруппировка сил. Выбывает целый строй «^интеллектуальных движенийgt; предыдущего поколения: идеалисты, неокантианцы, представители психологии ментального акта по Брентано (так называемый австрийский реализм), а также виталисты, эволюционисты, утилитаристы и материалисты.

Нельзя сказать, что произошел разрыв в межрегиональных сетях: многие из старых линий преемственности все еще существуют, но ученики позднейшего времени двигаются в новых направлениях (см. рис. 13.3). В Англии из идеалистических и утилитаристских сетей вышли и поднялись Рассел и Мур. В Германии Брентано был превзойден Гуссерлем, а тот, в свою очередь,— Хайдеггером; другая ветвь последователей Брентано, через Твардовского и его учеников в львовско-варшавской школе, ведет к Тарскому. Неокантианцы также разделяются; Гуссерль учился и в Марбурге, и в Вене; Риккерт был учителем и Карнапа, и Хайдеггера, которых можно назвать «сетевыми братьями», вовлеченными, так сказать, в «братоубийственную» вражду; и это действительно потрясает, когда видишь, что через Гуссерля учителем учителя Хайдеггера был математик Вей-

/>1935 г.

ерштрасс. Как обычно, интеллектуальная энергия протекает по каналам личных контактов, тогда как содержание идей перестраивается в соответствии с горизонтальными напряжениями противостояния, изменяющими конфигурацию пространства внимания.

Перегруппировка происходила более или менее одновременно в каждой из рассматриваемых стран. В Англии и Соединенных Штатах этот период был концом идеализма. Последние системы, принадлежавшие Мак-Таггарту, Стоуту, Уайтхеду, Пирсу, Ройсу, дотягивали до 1910—20-х гг., но имели тупиковый характер. Также и прагматизм, будучи формой ухода от идеализма, расцветал на рубеже веков, а затем к 1930-м гг. сошел на нет под натиском логических позитивистов и философов обыденного языка. Данный паттерн позволяет считать, что внутренней причиной перегруппировки послужило завершение lt;антиgt;религиоз- ной секуляризации в университетах. Но это не объясняет, почему происходила одновременная перегруппировка в Германии, где секуляризация прошла задолго до этого. Во Франции, где академическая организация больше всего отличалась от немецкой модели, усвоенной практически повсюду, существовала наименьшая координация с содержанием испытывающих перегруппировку в других странах lt;интеллектуальныхgt; движений. Ни логический позитивизм, ни движение анализа обыденного языка не развивались во Франции; когда в конце 1920-х и в 1930-е гг. сюда докатилась волна перегруппировки, местные спиритуализм и витализм были вытеснены феноменологией и экзистенциализмом, импортированными из Германии.

С помощью нескольких отступлений в прошлое мы проследим становление каждого из трех главных движений: во-первых, логических позитивистов, чьим флагманом был Венский кружок; затем движения анализа обыденного языка, имевшего начало в британских сетях одновременно с расселовским логицист- ским движением, причем Витгенштейн здесь играл роль отступника и перебежчика из одного лагеря в другой. Наконец, мы возвратимся к Германии, чтобы рассмотреть параллельное направление развития, возникшее в сетях математиков и неокантианцев, которое породило феноменологию и, в конечном счете, экзистенциализм. Два этих крупных немецких движения, вырастая во многом из одних и тех же корней, вели к реорганизации интеллектуального поля вокруг новых конфликтов и все более противостояли друг другу.

Венский кружок является сплавом трех родительских сетей: неокантианцев, физиков-позитивистов и математических логиков, выросших из борьбы по пово-

23

ду оснований математики . В пересечении этих сетей на отдельных интеллектуалах, а также в сверхконцентрации противостояний, происходивших как внутри каждой группы, так и между ними, мы находим источник творческой энергии Венского кружка (см. рис. 13.4).

Когда логические позитивисты превзошли неокантианцев, они разрушили некий modus vivendi* между учеными и философами, восходящий к деятельности Гельмгольца в 1850-х гг. Законы математической науки долгое время защищались марбургской школой Когена. Интерпретация учеником Когена Кассирером новой феноменалистической физики, как широко считалось, сохраняла объективность лучше, чем это делал экстремизм Маха, и обеспечивала лучшее философское истолкование эйнштейновской теории относительности. В 1910 г. воззрение Кассирера, оказывавшее большое влияние, состояло в том, что материя, вещество и сила не имеют онтологической реальности; предметом науки является просто феноменологическое описание, структурированное теоретическими

= направление критики
alt="" /> утверждениями о функциональных связях.

Неокантианство менялось, но такие процессы творческого развития обычно служат сохранению жизнеспособности школы. Почему же тогда это направление умерло? Кассирер воспринял как урок релятивистской физики то, что особенности евклидовой геометрии не могут быть приняты a priori; имелось некое развитие категорий, служивших фильтрами для опыта. Вдруг исчезла атмосфера сочувствия по отношению к такого рода воззрениям. Вместо того чтобы позволить неокантианцам расширить их позицию, Шлик стал обращаться к более строгому стандарту. Было доказано, что узкое толкование кантианских категорий ошибочно, тогда как более широкое их толкование Кассирером не может считаться приемлемым, поскольку гибкость неокантианства обнаружила скользкий, ненаучный и нефальсифицируемый опытом характер этой философии. Были введены новые

правила игры: до этого от философии, особенно занимавшейся основаниями опыта, не ждали, что она должна быть проверяемой таким же образом, как и опытная наука[458].

Исторические сравнения показывают, что школа обычно способна находить интеллектуальные ресурсы, чтобы сколь угодно долго защищать себя от критики; одна только внешняя критика никогда не губит какую-либо философскую позицию[459]. Неокантианство перестало быть жизнеспособным претендентом на центр внимания; даже те, кто был ему многим обязан, выступили против него. Есть и другие признаки утраты самосознания (идентичности) в поведении самих неокантианцев: после 1910 г. Наторп оставил работу над логическим обоснованием точных наук ради метафизики, восходящей к платоническому религиозному мистицизму; в 1920-х гг. ученик Когена Николай Гартман перевернул неокантианский приоритет эпистемологии перед онтологией; другие стали экзистенциалистами.

Действовал закон малых чисел: поскольку новые движения обнаружили ресурсы для овладения пространством внимания, появилось все более мощное рвение к тому, чтобы подхватить самые энергетически богатые темы; прежние позиции были вытеснены, но не потому, что они были уже не жизнеспособны, а потому, что не было достаточного пространства для сохранения полудюжины

старых группировок вместе с тремя или четырьмя новыми. Неокантианство было особенно уязвимым, поскольку, будучи господствующей немецкой школой последних двух поколений, оно заполонило пространство внимания разнообразными подчиненными позициями. Неокантианцы сами себя децентрализовали, надзирая над дисциплинарной дифференциацией и создавая темы более высокого уровня (метатемы) из проблем проведения границ между дисциплинами. Совершенно противоположным был дух редукционистских программ Карнапа и Ней- рата, направленных на унификацию lt;естественныхgt; наук. Их сосредоточенный на физике «империализм» имел преходящий характер, но сам этот жест указывал на глубинную тягу данного движения — к радикальному упрощению пространства внимания.