Синкретизм при организационной слабости

Во время организационного распада претерпели изменения доктрины всех существовавших школ, это коснулось даже эпикурейцев (в более ограниченном масштабе). Выжили некоторые версии всех главных позиций, но теперь уже без настоящей веры в себя; прежние полемические атаки и упорная оборона сменились тенденцией к синкретичности (см. рис. 3.6). Первые признаки такой направленности проявились уже во времена Филона из Ларисы (ок. 110 г. до н. э.), который начал смещаться от скептической Академии, а также инициировал миграцию философов в Рим. Филон примирял философию и риторику [Rawson, 1985, р. 146]; казалось бы, безобидный шаг, но он положил конец длительному соперничеству. Антагонизм между этими двумя научными профессиями вернулся к оппозиции между типами школ, основанных Платоном и Исократом, и до этого — к борьбе Сократа (или образа Сократа, предложенного Платоном) против софистов. Философы искали какую-то новую материальную основу. Рынок для риторов по подготовке ораторов и правоведов станет главной поддержкой интеллектуальной жизни в течение римского периода[77]. Этому альянсу философии и риторики предстояло стать роковым для последующей мысли, поскольку в итоге философские доктрины склонялись к тому, чтобы стать просто частью риторского «саквояжа с фокусами». Результирующая тенденция к эклектике проявлялась особенно сильно во времена «Второй софистики» в 100-х гг.

В философском стане росла мощная тенденция к синкретизму. Сами по себе философские школы были слабы и лишены надежных организационных основ, они проявляли склонность жаться друг к другу в надежде на поддержку. Академия как организация больше не существовала; вместо этого мы находим одиночных платоников, чья основная деятельность состояла в соединении (синкретиза- ции) той или иной версии более ранних доктрин (т. е. от Платона до Ксенократа) со своими прежними доктринами:соперницами. Теперь аристотелевские учения

созрели для захвата их соперниками. Первоначальные тексты восстанавливались и публиковались, но без участия какой-либо организованной школы, которая формировала бы ортодоксальный взгляд относительно этих текстов или продолжала материалистическую науку позднего Перипатоса. В то время существовало несколько версий lt;пониманияgt; Аристотеля; одна сплавляла Аристотеля с Платоном в некий дуализм идей (форм) и материи, причем с математикой (взятой в качестве эквивалента психического уровня души) как посредницей между ними. Другая форма синкретизма совмещала Платоновы диалоги с онтологической интерпретацией Аристотелевой логики; этой линии следовали прежде всего учителя-платоники, такие как Апулей в Афинах и Альбин в Пергаме в 100-х гг. н. э. [CHLG, 1967, р. 64, 70].

Еще одно направление представляло собой соединение учения Платона со стоицизмом. Инициировал это движение от вражды к альянсу Антиох из Аскало- на, прокламируя платоническое знание как то, чем обладает стоический мудрец. Сенека обучал платонизирующему стоицизму, используя его как часть своей всеохватывающей синкретичности; он также часто цитировал прежнюю излюбленную мишень стоиков — Эпикура — для поддержки стоических этических доктрин и подхватил популярное морализирование киников. Марк Аврелий представлял себе стоицизм как «мешок всякой всячины» и не особенно заботился по поводу несовместимости различных метафизических линий, однако придавал большое значение нравственной позиции.

В это время главное интеллектуальное действие заключалось в развитии позиций «за» синкретизмы и «против» синкретизмов разных сортов. Нумений из Апамеи (ок. 150 г. н. э.) утверждал, что Платон и Сократ были пифагорейцами, что стоики вывели свою философию из идей Академии и что Аристотелева философия не могла справиться с Платоновой [CHLG, 1967, р. 90, 96]. Другие платоники в этом столетии находились на антиаристотелевских позициях, но поддерживали стоическое учение, в то время как третьи, например Кальвен Тавр, исповедовали проаристотелевские и антистоические взгляды [Dillon, 1977, р. 265; CHLG, 1967, 73-83]. Некоторые из этих синкретических доктрин вызывали противостояние и вели к утверждению более отчетливых доктрин. Знаменитый Ге- род Аттик полемизировал с синкретичным соединением учения Платона с другими доктринами. Лукиан из Самосаты — ритор, философ и популярный писатель, оставшийся в Афинах около 150 г., — смеялся и над платониками, и над стоиками, и над киниками и скептиками как вдохновителями предрассудков и отстаивал при этом материалистическую позицию эпикурейцев [ЕР, 1967, vol. 5, р. 98-99].

В таком контексте появляется последний значительный скептик — Секст Эмпирик (ок. 200 г. н. э.). Скептицизм был надежным долговременным оружием

в споре между теоретиками в области врачевания, а Секст вышел из линии медицинского эмпиризма Малой Азии (и, вероятно, Александрии), хотя он был известен прежде всего в Риме. Таким образом, он вошел в те же круги, что и его почти современник Гален (расцвет 160-190 гг. н. э.) — последний великий конструктивный теоретик в lt;античнойgt; медицине. В то время как Гален был объединителем доктрин, Секст занял соперничающую позицию, критикуя все эти доктрины и медицинские теории самого Галена в частности. Оба они, и Гален, и Секст, по- видимому, обращались прежде всего к простой публике и стали известны гораздо шире, чем в области медицины.

В следующем столетии данная ситуация быстро менялась. Линии битвы потрясающим образом выравнивались в соответствии с религиозными позициями; и материализм, и скептицизм исчезли, когда была сформирована грандиозная языческая коалиция против христианства.