Римская осноВа и Вторая перегруппировка

Материальная основа всего философского пространства внимания решительно изменилась, когда геополитический триумф превратил римский патронаж в арбитра интеллектуальной жизни. Баланс могущества между царствами и военными союзами, которые поделили империю Александра, все больше сводился к римскому протекторату; к 86 г.

При перемещении на римскую основу происходит взрывной рост инноваций, который затем приводит к иному пути интеллектуальной жизни (см. рис. 3.5). Стоицизм получает новую систему благодаря Посидонию, а эпикурейство находит классическое выражение у Лукреция. Аристотелизм теряет независимость от платонического идеализма, в то время как платонизм отвергает скептицизм и возвращается к религиозной онтологии эманаций, синкретично смешиваясь с возрожденной неопифагорейской нумерологией. Скептицизм, брошенный на произвол судьбы в результате контрреволюции в платонической школе, подхватывается медицинскими школами, которые сами переживают перегруппировку, и получает свою классическую формулировку у Энесидема.

В том поколении, в котором исчезли афинские школы, также произошел взрывной рост инноваций в родосской школе стоицизма— последнем интеллектуальном центре вне римской гегемонии.

Другие школы претерпели столь же крупные доктринальные сдвиги. Аристотелики, чья интеллектуальная значительность увядала уже в предыдущем столетии, выбрали путь, типичный для слабеющей позиции, становясь эклектичными и склоняясь в сторону эпикурейства и пифагорейства. К тому времени, когда учения Аристотеля пришли р Рим (ок. 70 г. до н. э.), их исповедовали уже не члены школы перипатетиков, а самостоятельные ученые, такие как Тираннио и Андроник Родосский [CHLG, 1967, р. 112-115; Guthrie, 1961-1982, vol. 6, p. 60-61]. Материализм начального периода был забыт, а тексты Аристотеля теперь рассматривались как модификация Платоновой доктрины о Формах.

Когда распутались нити lt;интеллектуальныхgt; маневров прошедших двух столетий, Академия вновь пережила революцию. Филон из Ларисы (ок. 110 г. дон. э.) уже смягчил скептическую позицию в сторону фаллибилизма (принципа исправления ошибок), делая упор на трудности познания, но удерживая саму его цель [Tarrant, 1985, vol. 3, p. 54-57]. Это могло бы рассматриваться как отступление к воззрениям обывателей, поскольку чистый скептицизм интеллектуально респектабелен только в пределах хорошо защищенного интеллектуального сообщества, которое в то время распадалось.

имевший престижную римскую денежную поддержку (sponsorship), шел еще дальше, прокламируя веру в мудреца, достигающего полноты истины через безошибочную очевидность. Антиох нападал не только на огульный скептицизм, но также на умеренные формы пробабилизма (принципа вероятности) и фаплиби- лизма, которые поддерживались его предшественниками в Академии. Религиозный поворот Антиоха вызывал протест среди наиболее традиционных членов скептической Академии. Это противоречие оказалось ответственным за основное творческое развитие при переходе к римскому периоду.

Особенность скептицизма заключалась в том, что он действовал как меташкола над столкновением позиций в интеллектуальном пространстве и поэтому был особенно уместным во времена хаоса интеллектуальных траекторий. Когда во фракциях римской философии установился синкретизм, их постоянным сопровождением стал именно скептицизм. Он также приобрел значительную материальную основу в виде медицинских школ, организационная значимость которых вырастала в то время, когда философская подготовка теряла силу и исчезала.

Обе перегруппировки философских школ — эллинистическая перегруппировка около 300 г. до н. э. и римская перегруппировка после 100 г. до н. э. — совпадали с реорганизацией медицинских школ. Около 300-250 гг. до н. э., т. е. во время первой великой перегруппировки в эллинистической философии, появились терапевты-эмпирики [Frede, 1987, р. 236-239, 243-260]. Эмпирики подчеркивали исключительную ценность практического опыта в противоположность философски ориентированным медицинским школам того времени, основывавшимся иногда на учении Эмпедокла или, возможно, на учениях других досокра- тиков, в частности на атомизме Демокрита, а позже — на доктринах перипатетиков и связанных с ними анатомических исследованиях.

Когда в следующем поколении афинские философские школы распадались, медицинские школы переживали перегруппировку. Новая фракция — мето- • диеты — бросила вызов как рационалистам (т. е. приверженцам всех старых философских и физических доктрин), так и эмпирикам, предлагая среднюю позицию и утверждая, что наблюдения за растяжением и сокращением дают основу

для врачебной практики. Эта трансформация идейного материала тогдашней медицины, кажется, была связана с начавшимся в это время объединением эмпириков lt;в медицинеgt; со скептицизмом в философии. Терапевт-эмпирик Гераклид из Тарента (ок. 100 г. до н. э.) являлся, возможно, учителем Энесидема [Frede, 1987, р. 251-252]. Энесидем шел дальше академического фаллибилизма Филона в систематизации знаменитых тропов и отвергал как догматическое даже утверждение некоего мыслителя, что он ничего не знает или знает вероятностным образом. Майкл Фреде [Frede, 1987, р. 249; ср.: р. 218-222) заходит так далеко, что даже предполагает изобретение в то время «пирронианского скептицизма», который затем ретроспективно был приписан знаменитому основателю[74]. Позиция Энесидема стала голосом меньшинства в философии двух последующих столетий; Академия отказалась от скептической позиции в любом ее аспекте, и никакая другая фракция не подхватила эту позицию, поскольку правилом того времени стал синкретизм положительного учения.

Одна тайна все же остается. Каждая философская школа в этом ряде перегруппировок прошла через ряд революций, но было одно исключение — эпикурейцы. Каким же образом они смогли сохранить неизменность своей доктрины, несмотря на всю эту конкуренцию и организационное смещение? Можно было бы также удивиться, каким образом интеллектуалы могут вообще поддерживать какую-либо значительность lt;своей деятельностиgt; простым повторением унаследованной позиции. Однако у эпикурейцев на протяжении двухсот лет прослеживается ряд довольно хорошо известных представителей, написавших множество книг [Reale, 1985, р. 183-184]. Их интеллектуальная активность сохранялась за счет применения их доктрины к текущим темам специальных наук, а также ведения полемики против стоиков и академиков. Эти направления деятельности отличались замечательно устойчивыми линиями борьбы; они оказывали малое либо нулевое влияние на саму эпикурейскую доктрину и на ее оппонентов, не сделали особого вклада и в развитие специальных наук.

Один ответ состоит в том, что эпикурейцы были организационно более обособлены, чем другие школы, будучи сообществом lt;движенияgt; жизненного стиля, главным образом занятым организацией ритуального поклонения рядовых последователей. Эпикурейцы, по-видимому, имели лишь небольшие контакты с

сетями интеллектуального мира, судя по редкости связей с иными школами или переходов к ним (см. рис. 3.4 и 3.5). В античности было хорошо известно: в противоположность другим школам, люди, вошедшие в сообщество эпикурейцев, никогда его не покидали, что давало повод для известной насмешки; в этом отношении их сравнивали с евнухами [D. L., 1925, vol. 4, p. 43][75]. Тем не менее отсутствие интеллектуального изменения остается загадкой; приверженность эпикурейцев жизненному стилю ухода и неинтеллектуального созерцания имеет параллели повсюду в других организационных целостностях, таких как буддизм, в котором, однако, развивался активный интеллектуальный сектор со стремительной динамикой доктринального изменения.

Стагнация эпикурейского учения может быть приписана, главным образом, строю фракций в интеллектуальном поле. Эпикурейцы закрепились в самой крайней доктрине этой области — материализме. Лишь те позиции, которые были ближе к центру, перестраивали свои альянсы в ходе маневров в интеллектуальном пространстве. Можно было бы спросить, почему противоположный край идеализма не оставался столь же неподвижным; здесь ответ, по-видимому, состоит в том, что представители этой стороны — в то время ими были мегарики со своим элеатским принципом, школа математического идеализма Евдокса и ранние платоники — граничили с религиозными позициями в народной культуре, в том числе с астрологией, поклонением звездам и мистериальными культами. Трансцендентально-антиматериалистическая сторона интеллектуального поля была более плотно заполнена, чем полюс материализма. Эпикурейцы достаточно рано захватили связное учение крайнего материализма и не испытывали ни с чьей стороны каких-либо конкурентных давлений, которые толкали бы, к его изменению. Хотя их ячейка никогда не пользовалась особой популярностью, у них была достаточно устойчивая клиентура последователей, а не слишком большой размер сообщества предохранял эпикурейцев от опасности фрагментации вследствие успеха, характерной для действия закона малых чисел.

В рамках этой общей стабильности эпикурейцы демонстрируют некоторую пертурбацию как раз в то время, когда этого можно было бы ожидать,— в период организационного перехода, когда афинская школа прекратила свою деятельность, а интеллектуальная жизнь вошла в орбиту римского патронажа. Переворот в организационной основе интеллектуальной жизни повлиял также и на эпикурейство. Зенон Сидонский, возможно последний эпикурейский схоларх в Афинах (№166 на рис. 3.5), критиковал стоическую эпистемологию и продолжал

развивать философию математики, основанную на выведении всего знания из опыта [DSB, 1981, vol. 14, р. 612]. Это было новшеством для эпикурейской доктрины, поскольку Эпикур откровенно презирал математику. Зенон Сидонский также критиковал Евклида (который был связан с аристотеликами в Александрии) и предполагал возможность неевклидовой геометрии.

alt="" />alt="" />

200 гг. до н. э. -

г. н. э.

-> = связь «учитель — ученик» : конфликтная связь

Строчные = второстепенный философ (номер или имя в скобках) = нефилософ Ас = академик (из Афинской Академии) Md/emp = из школы медиков-эмпириков Sk = скептик              pol              --              политик

В следующем поколении ученик Зенона Филодем оказался в Неаполе, где на короткий период эпикурейство получило патронаж со стороны знатных римлян, включая кружок Юлия Цезаря. В то время произошло даже что-то вроде раскола эпикурейцев по рангам — так обычно случается в периоды успеха, когда открываются новые возможности,— когда Филодем спорил с другими эпикурейцами о теориях логики и математики [Rawson, 1985, р. 58-59, 295-296; Windelband, 1892/1901, р. 195]. Было даже продвижение к теории индукции — значительный прорыв в античной логике. В тот же период Лукреций представил свое, строго ортодоксальное изложение классического эпикурейства, по-видимому, в другом кружке, не у Филодема[76]. Подъем популярности эпикурейства был кратким; ко времени Августа политический провал неортодоксального подхода к религии вытолкнул эпикурейцев из Рима, и в дальнейшем мы не видим у них творчества до самого конца античной эпохи.