Разделение феноменологического дВшкения

В техническом плане Хайдеггер продолжал проект Гуссерля. Последний долгое время занимался феноменологией времени, хотя в его ранних работах это оставалось не более чем побочной темой. В 1920-х гг., Гуссерль, подобно Хайдеггеру, все больше сосредоточивался на проблеме времени как имеющей,

вообще говоря, центральное значение для бытия объектов.

Два этих философа различаются в нескольких ключевых моментах. Для Гуссерля субъективность остается предпочтительной точкой отсчета. Хайдеггер же хочет порвать с любыми остатками идеалистической традиции; чтобы утвердить первичность духовного субъекта, он ослабляет религиозную напряженность и фактически трактует спасение как происходящее -автоматически. Неоортодок- сальные богословы ранее уже восставали против этой упрощенной формы религии, а Хайдеггер обостряет различие позиций с помощью онтологических оснований. Dasein есть бытие-в-мире, и скорее смертность, чем бессмертие, является здесь центральным моментом; мучительно неизвестно, может ли вообще существовать духовная трансценденция. Таким образом Хайдеггер отбрасывает феноменологическое epoche, которое через «заключение в скобки» реальности мира оставляет без внимания данную фундаментальную черту Dasein 3. В 1920-х гг. Гуссерль продвигался к тому, чтобы описывать временность как нечто центральное для феноменологии; Хайдеггер существенно превзошел своего учителя в драматизации значимости этого хода, подчеркивая, что отношение Dasein ко временности может быть подлинным или неподлинным, отсекающим себя от своей глубочайшей реальности через уклонение от собственного будущего — смерти.

Онтологический проект Хайдеггера окончился неудачей. Он так никогда и не продемонстрировал однозначности бытия. В 1962 г. он объявил, что выявление этой однозначности увязло в проблеме соединения Dasein с наличием пространственного мира [Dostal, 1993, р. 160]: Вторая часть книги «Sein und Zeit», в которой предполагалось реконструировать исторический путь западной онтологии, оказавшийся ложным, осталась неоконченной из-за неспособности Хайдеггера завершить последний раздел первой части книги, в котором нужно было перейти от временности Dasein к временности бытия вообще. В своих поздних работах Хайдеггер уходит от Dasein и, будучи настроен все более жестко по отношению к христианству, прямо рассматривает способ, которым Бытие «говорит с нами». Его поиск смысла бытия в истории принимает вид искания новой эсхатологии, возможности нового появления Бога в мире[478]. Даже своей неудачей онтологический проект Хайдеггера составил некий новый центр внимания и набор проблем для интеллектуального мира. Его анализ Dasein, предпринятый в качестве пути к общему вопросу бытия, стал определяющим пунктом для нарождавшегося движения экзистенциалистски ориентированных теологии и психологии.

В конце XX в. историзирование Хайдеггера, очищенное от онтологии и эсхатологических обертонов, вошло в состав излюбленных текстов постмодернистов. Хайдеггер также дал дорогу еще одной грандиозной попытке продвинуться в центральную область онтологии; в руках Сартра неспособность найти бытие как таковое оказалось главным моментом системы, в которой бытие характеризуется своей негативностью, отсутствием у него оснований.

Феноменология Гуссерля, как и всякое успешное движение, разделяется на противоборствующие течения. В некотором смысле подобно Канту в его преклонных годах, Гуссерль, с одной стороны, был вознесен тем движением, которое породил, с другой стороны, его приводили в смятение направления, по которым оно развивалось. Гуссерль рассматривал свой собственный ранний формализм, свой поиск строгих научных оснований, как нечто типичное для патологического сознания, возникшего в рамках истории Нового времени. Он заявлял, что феноменология должна развиваться через «растворение предпосылки объективности» [Roberts, 1972, р. 209]; теперь он стал врагом сциентизма, в котором усматривал характерную печать своего времени, тем более что сциентизм становился знаменитым благодаря манифестам Венского кружка. У Гуссерля появился апокалиптический тон; тема его последней работы — «Кризис европейских наук» воспроизводит тему его лекции 1935 г. «Кризис европейского человека». Кризис был своего рода «товарным запасом» Гуссерля на протяжении всей его жизни. Теперь на место кризиса оснований математики, начавшегося в 1880-х гг., встал, по мнецию Гуссерля, кризис, возникший вследствие безличности сциентизма — триумфа натуралистической установки над царством вечных истин. В то же время Гуссерль боролся и на другом фронте — против иррационализма, столь очевидного в идеологии победивших нацистов, и против своего протеже Хайдеггера: «Крах Европы есть ее отчуждение от своего собственного рационального смысла жизни, ее впадение в неприятие духа, впадение в варварство» (цит. по: [Natanson, 1973, р. 145]).

Однако нацизм вовсе не являлся интеллектуальным движением, а приход к власти нацистов был вызван геополитическим и экономическим кризисами, ничего общего не имевшими с философией. Это не мешало тому, что практически каждое интеллектуальное движение 1930-х гг. и нескольких последующих десятилетий обвинялось интеллектуальными соперниками в нацизме, появившемся якобы в результате неспособности людей усвоить правильные предпосылки, будь это положения марксизма, логического позитивизма, анализа обыденного языка, попперовского фаллибилизма, экзистенциализма или феноменологии. Интеллектуальный кризис, который к 1930-м гг. воспринимался Гуссерлем как крах всей западной культурной традиции, был обычным условием интеллектуальной жизни с ее творческими взрывами, появляющимися благодаря использованию глубоких затруднений предшествовавших движений, формирующими новые движения, которые переживают свои собственные расколы и столкновения. Бла

годаря Гуссерлю, ключевым интеллектуальным ресурсом стало явное «вызывание кризиса» ^подобное оккультному вызыванию духовgt;. Это было отнюдь не самым малым из культурного капитала, воспринятого последователями Гуссерля.