Практическое социологическое рассуждение: составление отчетов в «ситуациях, в которых выбор делается на основании здравого смысла»
В 1957 г. лос-анджелесский Центр по предотвращению самоубийств и Управление судебно-медицинской экспертизы, проводящий расследование в случае скоропостижной или насильственной смерти, объединили усилия для придания оформляемым заключениям о смерти научного веса «в пределах практической достоверности, определяемых состоянием науки». Отобранные случаи «скоропостижной, насильственной смерти», в которых нельзя было однозначно сказать, имело ли место самоубийство или человек умер по какой-то другой причине, были переданы медицинским экспертом-следователем в ЦПС с просьбой о проведении расследования, называемого «психологической аутопсией» [1]. Отношение персонала ЦПС к выполнению своих исследований в ситуациях, в которых выбор определяется здравым смыслом, и его действия аналогичны действиям в других ситуациях, в том числе при изучении сомнений присяжных в случаях, когда была проявлена неосмотрительность, в действиях персонала клиники при отборе пациентов для амбулаторного психиатрического лечения, аспирантов- социологов, кодирующих содержание историй болезни в строгом соответствии с инструкциями кодирования и в бессчетном количестве профессиональных процедур, совершаемых при проведении антропологических, лингвистических, социально-психиатрических и социологических исследований. Следующие обстоятельства были признаны персоналом ЦПС основными условиями их работы, которые необходимо принимать во внимание при оценке ее эффективности, точности или ясности и при добавлении доказательств ЦПС к доказательствам присяжных, исследователей и пр.: 1) постоянная забота всех участников о согласовании действий во времени; 2) забота преимущественно о практическом вопросе «Что делать дальше?»; 3) забота исследователя о предоставлении из доступной ему сферы доказательств того, «что знают все», о том, как работают обстоятельства, в которых он должен выполнить свое исследование, и его забота о выполнении этого в реальных условиях, в которых должны быть приняты решения на основании его отобранных демонстрируемых действий; 4) утверждения, о которых на уровне беседы можно говорить как о «программах производства», «законах поведения», «правилах рационального принятия решений», «причинах», «условиях», «проверках гипотез», «моделях», «правилах индуктивных и дедуктивных умозаключений», в реальных ситуациях принимаются как данность и зависят от составляющих их рецептов, пословиц, слоганов и частично сформулированных планов действий; 5) знания и навыки, необходимые для действий в ситуациях, в которых предполагаются «правила рационального принятия решений» и прочее, чтобы «видеть», или того, что они делают, чтобы обеспечить объективный, эффективный, согласованный, полностью и эмпирически адекватный, т. е. рациональный, характер рецептов, прогнозов, пословиц, частичных описаний в реальном случае использования правил; 6) чтобы принимающий практическое решение мог оценить рациональные черты практических случаев, для него сама по себе релевантность «практического случая» должна иметь несомненный приоритет перед всеми без исключения «правилами принятия решений» или теориями принятия решений, а не наоборот; 7) последнее и, возможно, самое характерное, заключается в том, что все перечисленные признаки, вместе с «системой» альтернатив эксперта, его методами принятия «решений», его информацией, его выбором и рациональностью его отчетов и действий, должны быть согласованными частями тех же практических обстоятельств, в которых эксперты выполняли свою работу, — это характерная черта, о которой эксперты, если они осознают и утверждают практичность своих усилий, знают, в которой они нуждаются, на которую рассчитывают, которую принимают как данность, используют и представляют в лучшем виде. Проведение персоналом ЦПС экспертиз было неотъемлемой частью его повседневной работы. Персонал осознавал их как составную часть своей ежедневной деятельности, а потому он был тесно связан со сроком работы, с различными внутренними и внешними системами отчетности, контроля и проверки и с подобными организационно обеспечиваемыми «приоритетами релевантности» оценок того, что «реалистично», «практично» или «разумно» должно было быть и могло быть сделано, насколько быстро, с какими ресурсами, с кем для этого нужно было встречаться, с кем нужно было разговаривать, как долго и т. д. Подобные соображения обеспечивают утверждению «Мы сделали, что смогли, и во имя всех разумных интересов пришли к следующему выводу» организационно приемлемый смысл, факты, беспристрастность, анонимность авторства, цель, воспроизводимость, т. е. надлежащим образом составленный и явно рациональный отчет об экспертизе. От индивидов требовалось (в рамках их профессиональных способностей) сформулировать отчет о том, как на самом деле (в практическом смысле этого слова) умер человек. «На самом деле» означало неизбежное упоминание повседневной, рутинной профессиональной работы. Только индивиды — работники ЦАС имели право использовать такие работы как приемлемые основания для рекомендации обоснованности результата без необходимости упоминать подробности. В особо трудных случаях обычные профессиональные работы должны были цитироваться точно, в «релевантной части». В противном случае эти отличительные признаки исключались из результата. Их место занимал отчет о том, как проводилась экспертиза, показывающий, как это было сделано на самом деле в соответствии с обычными требованиями, обычными навыками, обычными процедурами и с обычными разговорами персонала ЦПС, беседующего как добросовестные профессионалы об обычных требованиях, обычных навыках и обычных процедурах. В каждом случае должна была быть установлена причина смерти. Выбор надлежало сделать из признанных законом возможных сочетаний четырех основных причин: естественной смерти, смерти в резуль тате несчастного случая, самоубийства или убийства [2]. Все причины использовались таким образом, чтобы не только выдержать всю неоднозначность, неопределенность и импровизации, которые возникают при их каждом конкретном использовании, но для того, чтобы спровоцировать неоднозначность, неопределенность или импровиза- ционность. Это было частью работы: неопределенность -??? не только проблема (возможно, она и есть проблема), но люди были поставлены в такие условия, чтобы спровоцировать неопределенность или неоднозначность, спровоцировать импровизационность, спровоцировать компромисс и тому подобное. Суть заключается не в том, чтобы, имея в своем распоряжении перечень возможных причин, проводить такое исследование, результаты которого позволили бы выбрать одну из них. Формула была иной, а именно: «Вот что мы сделали, и среди причин, которые были предметом нашего исследования, эта причина в конечном итоге объясняет полученные нами результаты наилучшим образом». Исследование активно направлялось использованием исследователем воображаемых обстоятельств, в которых причина должна будет «использоваться» той или другой заинтересованной стороной, в том числе и той, которая представляет покойного, и это было сделано исследователями, чтобы решить — с использованием всех найденных «фактов», — что данные «факты» можно было бы использовать для маскировки, если маскировка нужна, или для неоднозначности, для видимости, как ключ к разгадке или как пример, если таковые нужны. Следовательно, рутинное исследование было исследованием, для выполнения которого исследователь использовал особые обстоятельства; он должен осознать и представить практическую адекватность своей работы, но он также зависит от особых обстоятельств. Если эта работа оценивалась индивидом, т. е. если индивид с уважением рассматривал реальные процедуры, благодаря которым она была выполнена, рутинное исследование не было исследованием, выполненным по правилам или в соответствии с правилами. Казалось, что оно в значительно большей степени состояло из исследования, которое открыто признавало свою неудачу, но точно так же, как оно признавалось не оправдавшим надежд, признавалась и его адекватность, и для него ничего не предлагалось и не требовалось, особенно в том, что касается объяснений. То, что индивиды делают в своих исследованиях, всегда кого-нибудь касается, в том смысле, что конкретные, находящиеся в определенных точках организации личности, местонахождение которых можно установить, проявляют интерес к отчету сотрудников ЦПС, к тому, о чем будет сообщено как о «случившемся на самом деле». Подобные соображения оказывают сильное влияние на воспринимаемую особенность исследований, заключающуюся в том, что по ходу выполнения они направляются мнением, из которого заранее уже известно, что они справедливы для всех практических целей. Таким образом, задача индивида, выполняющего исследование, заключается в том, чтобы составить отчет об истинной причине смерти члена общества, который адекватно изложен, достаточно подробен, ясен и т. д. для любых практических целей. С того момента, когда был поставлен вопрос «Что на самом деле произошло?», так же как и после того, как в документы был внесен ответ на него и было принято решение о причине смерти, можно не только рассмотреть хронику всего процесса, но и предсказать ее в свете того, что может быть сделано или будет сделано с этими решениями. Вряд ли можно считать новостью то, что на пути к решению, то, каким оно будет, было рассмотрено и предсказано в свете его ожидаемых последствий. После того как была выдана рекомендация и судебно-медицинский эксперт подписал свидетельство о смерти, результат, как говорят, еще может быть подвергнут «ревизии». Вероятность принятия решения, нуждающегося в «повторном» рассмотрении, все еще не исключена. Исследователи очень хотели не сомневаться в своей способности завершить работу таким отчетом о смерти человека, который позволил бы судебно-медицинскому эксперту и его персоналу опровергнуть утверждение о том, что отчет не полный или что причина смерти либо противоположна, либо противоречит той, на которой «настаивают» исследователи. Возможность жалоб со стороны выживших вовсе не принимается в расчет. Эти вопросы рассматриваются как некая последовательность эпизодов, большинство которых решаются достаточно быстро. Большие возможности заложены в устойчивых процессах, заключенных в том обстоятельстве, что офис следователя, производящего дознание в случае насильственной смерти, — это политическое учреждение. Деятельность такого офиса постоянно производит записи о своей деятельности. Эти записи рассматриваются как продукты исследовательской деятельности самого следователя, его персонала и его консультанта. Деятельность офиса — это методы составления отчетов, научных для всех практических целей. Это включало «написание» как процедуру, являющуюся основанием для того, чтобы отчет 26 Глаеа 1. Что такое этнометодология? был «подшит к делу», так как он написан. Таким образом, го обстоятельство, что исследователь «делает» отчет, превращает отчет в предмет исследования, только частично идентифицируемый другими людьми. Их интерес к тому, почему, как или что делал составитель отчета, будет в известной мере релевантен его навыкам и положению как профессионала. Но исследователям также известно, что при «рассмотрении» отчета будут задействованы и другие интересы, потому что работу следователя будут пристально рассматривать, чтобы увидеть ее научную адекватность для всех практических целей в том виде, как ее представляет Себе научное сообщество. Не только для исследователей, но для всех сторон существует вопрос: «Что действительно было выяснено для всех практических целей?», который неизбежно включает в себя вопросы о том, как много вы можете выяснить, как много вы можете открыть, как много вы можете приукрасить, как много вы можете утаить, как много вы можете считать -«не касающимся» некоторых важных личностей, включая и исследователей. Все они приобрели интерес потому, что исследователи в силу своего профессионального долга составили письменный отчет о том, как — для всех практических целей — люди действительно умерли и умерли в обществе. Решения имели неизбежные логические последствия. Под этим понимается то, что исследователям нужно было весьма многословно сказать: «Что в действительности произошло?». Важными словами были названия, данные тексту для того, чтобы показать: текст является «объяснением» названия. Но из чего присвоенное название как «объясняющие» состоит, в любой конкретный момент времени никому ничего не говорит с какой бы то ни было завершенностью, даже если оно и содержит «такое большое количество слов». На самом деле то, что оно содержит «такое большое количество слов», что, например, написанный текст был «подшит к делу», создает основания для того, чтобы сделать из него нечто, содержащее «так много слов», и использовать это нечто в качестве отчета о смерти. Рассматриваемые с уважением к паттернам использования, заглавия и сопровождающие их тексты имеют открытый ряд следствий, В любом случае использования текстов можно увидеть, что может быть сделано с ними, или к чему они придут, или что остается сделанным «для данного времени», открывая способы, которыми обстоятельства этого решения могут быть организованы таким образом, что «дело снова будет открыто», будет «подана жалоба» или «найдено решение» и т. д. Для персонала ЦПС подобные способы как паттерны неизменны, но как конкретные процессы, которые должны происходить, в каждом конкретном случае неопреленны. В ЦПС исследования начинаются тогда, когда следователь, производящий дознание в случае насильственной смерти, находит ее причину неоднозначной. Такую смерть он использует как прецедент, с помощью которого изучаются различные способы жизни в обществе, которые могли бы закончиться подобной смертью; они изучаются и «прочитываются» в том числе «по тому, что осталось», по разным кусочкам и фрагментам, например тела и его атрибутов, по бутылочкам с лекарствами, по запискам, по кускам одежды и прочим памятным вещам — по всему тому, что можно сфотографировать, собрать и сохранить. Собираются также и «останки» другого сорта: слухи, брошенные на ходу замечания и истории — материал из «репертуара» любого человека, с которым может быть установлена связь в процессе рутинной работы ведения беседы. Эти любые фрагменты и куски, на которые история, правило или пословица могут пролить свет, используются для формирования распознаваемо связного, стандартного, типичного, обоснованного, единообразного, последовательного, т. е. профессионально защищаемого — а потому для индивидов распознаваемо рационального — отчета о том, как общество работало для того, чтобы получить эти вещественные доказательства. Это будет легче выполнить, если читатель обратится к любому стандартному учебнику по судебной медицине. В нем он непременно найдет фотографию жертвы с перерезанным горлом. Если судебно-медицинский эксперт, производящий дознание, захочет использовать этот снимок для обоснования своего мнения о том, что причина смерти неоднозначна, он может сказать примерно следующее; «В случае, когда тело выглядит так, как на этой фотографии, вы имеете дело с самоубийством, потому что у раны “рваные края”, что характерно для больших ран. Можно представить себе, что такие края есть результат того, что человек сначала сделал несколько предварительных надрезов, словно он сомневался, а потом нанес себе рану, оказавшуюся смертельной. Можно представить себе и другие способы нанесения подобной раны, ибо раны с рваными краями могут быть и результатом других действий. Следует начать с фактической картины и представить себе, как разные действия могли бы быть организованы таким образом, что эта фотография окажется совместимой с ними. О том, что запечатлено на фотографии, следует думать как о фазе действия. Можно ли сказать, что каждой реальной картине соответствует всего один-единственный способ действий, с которым она совместима? Это и есть вопрос, на который должен ответить судебно-медицинский эксперт». Следователь, производящий дознание в случаях насильственной смерти, и сотрудники ЦПС задают его из уважения к каждому конкретному случаю, и потому складывается такое впечатление, что их работа по достижению практических решений почти неизбежно должна иметь следующие преобладающие и важные характеристики. Сотрудники ЦПС должны добиваться этой разрешимости, проявляя уважение к тому, что дано: они должны начать, «имея столько-то», с этого внешнего вида, с этой записки, с этой коллекции всего того, что находится под руками. И что бы это ни было, это достаточно хорошо в том смысле, что все это не только будет работать, но и работает. Человек заставляет работать все, что имеет. Говоря так, я не имею в виду, что исследователь из ЦПС слишком легко удовлетворяется или что он не ищет других доказательств, когда это необходимо. Речь о другом: «что угодно» — это то, с чем ему приходится иметь дело, то, что будет использовано, чтобы выяснить, чтобы сделать разрешимым способ, которым действовало общество, чтобы получить ту картину, прийти к той сцене как к конечному результату. При таком подходе останки на столе в морге служат не только прецедентом, но и целью исследования, проводимого в ЦПС. С чем бы сотрудники ЦПС ни сталкивались, это должно таким образом служить прецедентом при изучении останков, чтобы понять, как могло действовать общество, чтобы получить то, что исследователь имеет «в конце», «в конечном итоге» и «в любом случае». Исследование может прийти к тому, к чему пришла смерть.