Переиздавая этот труд, мы воздержались от внесения изменений в его первоначальное содержание. Книга обладает индивидуальностью, которую она должна сохранить. Следует сохранить за ней тот облик, в котором она стала известна читателям \ Но есть одна идея, которая в первом издании осталась в тени и которую нам представляется полезным обсудить отдельно и более подробно. Это позволит нам прояснить некоторые части настоящего труда, а также трудов, опубликованных после него 1. Речь идет о роли, которую призваны сыграть в социальной организации современных народов профессиональные группы. Первоначально мы лишь слегка прикоснулись к этой проблеме 2, так как рассчитывали вернуться к ней и посвятить ей специальное исследование. Поскольку другие занятия помешали нам осуществить этот замысел и неясно, когда появится возможность его осуществить, мы хотели бы воспользоваться этим вторым изданием и показать, как этот вопрос связан с предметом настоящего труда, в каких понятиях этот вопрос рассматривается, и особенно постараться устранить причины, мешающие еще очень многим понять его важность и актуальность. Это и явится предметом рассмотрения в настоящем новом предисловии. I На протяжении этой книги мы неоднократно подчеркиваем состояние правовой и нравственной аномии, в кото- ром находится в настоящее время экономическая жизнь \ Действительно, в ряду данных функций профессиональная этика существует поистине лишь в зачаточном состоянии. Есть профессиональная этика адвоката и судьи, солдата и преподавателя, врача и священника и т. д. Но если попытаться более или менее ясно сформулировать бытующие идеи относительно того, каковы должны быть отношения нанимателя с наемным работником, рабочего — с главой предприятия, конкурирую- щих промышленников между собой или с публикой, то какие же туманные формулы мы получим! Несколько общих мест о верности и преданности, которые наемные работники всякого рода должпы испытывать к своим нанимателям; об умеренности, с которой последние должны использовать свое экономическое преобладание; некоторое порицание за явно бесчестную конкурентную борьбу, за слишком бросающуюся в глаза эксплуатацию потребителя — вот почти все, чем располагает нравственное сознание в этих профессиях. Кроме того, большинство этих предписаний совершенно лишены юридического характера. Они санкционированы лишь общественным мнением, пе законом, а мы хорошо знаем, насколько это мнение снисходительно в отношении выполнения отмеченных расплывчатых обязанностей. Действия, достойные самого сурового осуждения, столь часто оправдываются успехом, что граница между дозволенным и запретным, справедливым и несправедливым теперь совершенно неустойчива и, кажется, может перемещаться индивидами почти произвольно. Столь неопределенная и неустойчивая мораль не сможет создать дисциплину. Отсюда следует, что вся эта сфера коллективной жизни в значительной мере лишена умеряющего воздействия образца. Именно с этим аномическим состоянием, как мы покажем далее, связаны непрерывно возрождающиеся конфликты и всякого рода беспорядки, грустное зрелище которых разворачивается перед нами в экономическом мире. Поскольку ничто не сдерживает существующие силы и не очерчивает им границ, которые бы они уважали, они стремятся развиться неограниченно, взаимно подавить и покорить друг друга. Конечно, сильнейшим удается подавить слабейших и подчинить их себе. Но подчиненный, если и покоряется на какое-то время гнету, который он вынужден терпеть, все-таки с этим не согласен, и, следовательно, в результате не сможет уста- повиться устойчивое равновесие3. Насильно навязываемые перемирия всегда носят временный характер и не умиротворяют людей. Человеческие страсти успокаиваются только перед лицом нравственной силы, которую они уважают. Если всякий авторитет такого рода отсутствует, то господствует право сильного и явное или скрытое состояние войны непременно становится хроническим. То, что такая анархия — явление болезненное, совершенно очевидно, поскольку она противоречит самой цели существования всякого общества, которая состоит в уничтожении или, по крайней мере, ослаблении войны между людьми, подчиняя физическое право сильнейшего более высокому закону. Напрасно для оправдания этого разрегулированного состояния подчеркивают, что оно способствует развитию свободы индивида. Нет ничего более ложного, чем антагонизм между авторитетом образца и свободой индивида, антагонизм, который слишком часто старались обнаружить. Наоборот, свобода (мы имеем в виду настоящую свободу, уважение к которой общество обязано обеспечить) сама есть продукт регламентации. Я могу быть свободным только в той мере, в какой другой удерживается от того, чтобы воспользоваться своим физическим, экономическим или каким-либо иным превосходством для порабощения моей свободы, и только социальный образец может воспрепятствовать этому злоупотреблению силой. Известно теперь, какая сложная регламентация необходима, чтобы обеспечить индивидам экономическую независимость, без которой их свобода лишь номинальна. Но особенно в настоящее время усиливает исключительную серьезность этого положения неизвестное ранее развитие экономических функций, происшедшее примерно в последние два столетия. В то время как в былые времена они играли лишь второстепенную роль, теперь они выдвинулись на первое место. Мы далеки от тех ‘Ч)('мен, когда они с высокомерием оставлялись в удел низшим классам. Перед ними все более отступают военные, административные, религиозные функции. Только научные функции в состоянии соперничать с ними, да и наука теперь обладает престижем почти в той же мере, 15 какой она может служить практике, т. е. в значительной части — экономическим занятиям. Вот почему не без основания было сказано, что наши общества являются или стремятся быть главным образом промышленными. Форма деятельности, занявшая столь важное место в нашей социальной жизни в целом, не может, очевидно, оставаться до такой степени неотрегулированной, чтобы не вызывать самые глубокие потрясения. Это особенно важный источник общей деморализации. Именно потому, что экономические функции теперь охватывают наибольшее число граждан, есть масса индивидов, жизнь которых почти целиком протекает в промышленной и торговой среде. Отсюда следует, что, поскольку эта среда весьма слабо отмечена печатью нравственности, наибольшая часть их существования протекает вне всякого морального влияния. Но, чтобы чувство долга прочно укоренилось в пас, нужно, чтобы сами обстоятельства, в которых мы живем, постоянно держали его в состоянии готовности. Естественным образом мы не склонны стеснять и принуждать себя. Поэтому если нас непрерывно не побуждают к тому, чтобы принуждать себя, без чего нет морали, то откуда возьмется у нас эта нравственная привычка? Если в процессе занятий, заполняющих почти все наше время, мы не следуем никакому иному правилу, кроме, разумеется, нашей выгоды, то как появится у нас склонность к бескорыстию, самоотдаче, самопожертвованию? Таким образом, отсутствие всякой экономической дисциплины не может не распространить свое влияние за пределы собственно экономической сферы и не повлечь за собой снижение уровня общественной морали. Болезнь установлена, но какова ее причина и каким может быть лекарство от нее? В основной части работы мы стремимся показать, что разделение труда пе может быть ответственным за эту болезнь, в чем его иногда несправедливо обвиняли; оно не обязательно вызывает разрушение связей, но функции, когда они находятся в достаточном контакте друг с другом, сами собой друг друга уравновешивают и регулируют. Но ;>то объяснение неполно. Если и верно, что социальные функции самопроизвольно стремятся адаптироваться друг к другу при условии их регулярного взаимодействия, то, с другой стороны, этот способ адаптации становится правилом поведения только тогда, когда группа освящает его своим авторитетом. В самом деле, образец — это не только привычный способ действия; это прежде всего обязательный способ действия, т. е. в какой-то мере пеподвластный индивидуальному произволу. Но только сформированное общество пользуется моральным и материальным превосходством, необходимым для того, чтобы иметь силу закона для индивидов, так как единственной нравственной личностью, находящейся над отдельными индивидами, является та, что образована группой. Только она также обладает преемственностью и постоянством, необходимыми для того, чтобы поддерживать образец за мимолетными отношениями, воплощающими его ежедневно. Более того, роль группы не ограничивается просто возведением в ранг повелительных предписаний самых общих результатов отдельных договоров; она активно и положительно вмешивается в создание всякого образца. Во-первых, она является естественным арбитром для разрешения конфликтующих интересов и определения каждому соответствующих границ. Во-вторых, она первая заинтересована в том, чтобы царили порядок и мир; если аномия — это болезнь, то потому, что от нее страдает прежде всего общество, которое, чтобы жить, не может обойтись без согласия и урегулированности. Таким образом, нравственная или юридическая регламентация выражает главным образом социальные потребности, которые может знать только общество; она основана на состоянии мнения, а всякое мнение — явление коллективное, результат коллективной работы. Чтобы аномия кончилась, нужно, стало быть, чтобы существовала или сформировалась группа, в которой могла бы возникнуть ныне отсутствующая система образцов. Ни политическое общество в целом, ни государство, очевидно, не в состоянии справиться с этой функцией; поскольку экономическая жизнь очень специализированна и специализируется с каждым днем еще больше, она ускользает от их компетенции и воздействия4. Профессиональная деятельность может действенно регламентироваться только группой, достаточно близкой к самой профессии, чтобы чувствовать все ее потребности и иметь возможность следить за всеми их изменениями. Единственная группа, которая соответствовала бы этим условиям,— это группа, которая была бы образована всеми работниками одной и той же отрасли промышленности, объединенными в единую организацию. Это то, что называют корпорацией или профессиональной группой. Однако профессиональная группа отсутствует в экономическом строе точно так же, как и профессио- йальная этика. С тех пор как прошлый век не без основания упразднил старинные корпорации, предпринимались лишь малочисленные, слабые и непоследовательные попытки восстановить их на новой основе. Конечно, индивиды, принадлежащие к одной и той же профессии, находятся в каких-то отношениях между собой уже благодаря сходству их занятий. Даже конкуренция связывает их. Но в этих отношениях нет ничего регулярного; они зависят от случайных контактов и чаще всего носят сугубо индивидуальный характер. Такой-то промышленник находится в контакте с другим; это не промышленная организация такой-то специальности, объединившаяся для совместной деятельности. Исключения составляют те случаи, когда все представители одной и той же профессии собираются на конгрессы, чтобы обсудить какой- нибудь вопрос, представляющий общий интерес. Но эти конгрессы всегда длятся короткий промежуток времени, они тесно привязаны к определенным частным обстоятельствам. Поэтому коллективная жизнь, которая в них проявляется, так или иначе угасает вместе с ними. Единственными группами, обладающими некоторым постоянством, являются те, что теперь называют профессиональными союзами, как предпринимателей, так и рабочих. Конечно, в них есть начало профессиональной организации, но еще очень бесформенное и рудиментарное. Прежде всего профсоюз есть частная ассоциация, лишенная правовой и, следовательно, всякой регламентирующей власти. Их число теоретически неограниченно даже внутри одной и той же промышленной категории, и поскольку каждый из них независим от других, если только они не объединяются в федерацию, то в них нет ничего, что выражает единство профессии в целом. Наконец, профсоюзы предпринимателей и профсоюзы наемных работников не только отличны друг от друга, что правомерно и необходимо, но между ними нет регулярных контактов. Не существует общей организации, которая бы их сближала, не лишая их индивидуальности, где бы они могли совместно разрабатывать принципы, регулирующие их взаимоотношения и одинаково авторитетные для тех и других; поэтому право сильного по-преж- нему разрешает конфликты, а состояние войны целиком сохраняется. Если не считать действий, связанных с общественной моралью, предприниматели и рабочие по отношению друг к другу находятся в том же положении, что и самостоятельные, но неравные по силе государства. Они могут, как это делают народы при посредничестве своих правительств, заключать между собой договоры. По эти договоры выражают лишь соотношение наличных экономических сил, так же как договоры, заключаемые двумя воюющими сторонами, лишь выражают соотношение их военных сил. Они освящают фактическое положение и не смогут превратить его в правовое состояние. Для того чтобы профессиональные этика и право смогли утвердиться в различных экономических профессиях, нужно, стало быть, чтобы корпорация вместо неупорядоченного и аморфного агрегата, каковым она остается, стала или, точнее, вновь стала четко организованной группой, иначе говоря, общественным институтом. Но всякий проект подобного рода сталкивается с некоторыми предрассудками; их важно рассеять или предотвратить их появление. Прежде всего против корпорации — ее историческое прошлое. В самом деле, ее считают тесно связанной с нашим старым политическим порядком и, следовательно, неспособной пережить его. Кажется, что требовать для промышленности и торговли корпоративной организации — значит идти против хода истории, а такое попятное движение справедливо рассматривается или как невозможное, или как анормальное. Аргумент был бы уместен, если бы предполагалось искусственно оживить старую корпорацию в том виде, в каком она существовала в средние века. Но вопрос ставится иначе. Речь идет не о том, чтобы выяснить, может ли средневековый институт в том же виде подойти нашим современным обществам, а о том, не являются ли постоянными потребности, которым он отвечал, хотя он и должен, чтобы отвечать им, измениться в соответствии с изменением среды. Кроме того, не позволяет видеть в корпорациях временную организацию, пригодную только для одной эпохи и определенной цивилизации, их глубокая древность и то, как они развивались в истории. Если бы их датировали исключительно средневековьем, то можно было бы действительно думать, что, появившись вместе с определенной политической системой, они неизбежно должны будут исчезнуть вместе с ней. Но в действительности они имеют гораздо более древнее происхождение. Вообще они возникают вместе с возникновением ремесла, т. е. с тех самых пор, как производство перестало быть чисто сельскохозяйственным. Если они, как кажется^ были недд- и вестны в Греции, по крайней мере, до эпохи римскоги завоевания, то потому, что ремеслами, делом, которое там презиралось, занимались почти исключительно иностранцы. Тем самым они оказались вне правовой организации полиса5. Но в Риме они датируются по крайней мере началом Республики; традиция даже приписывает их создание царю Нуме 6. Правда, в течение длительного времени они влачат довольно жалкое существование, так как историки и памятники высказываются о них редко. Поэтому мы очень плохо знаем, как они были организованы. Но в эпоху Цицерона число их значительно увеличилось и они начали играть определенную роль. В это время, говорит Вальцинг, «все трудящиеся классы, по- видимому, были охвачены желанием умножить свои профессиональные ассоциации». Впоследствии движение продолжалось и при Империи достигло «такого масштаба, который с тех пор, возможно, никогда не был превзойден, если учитывать экономические различия» 7. Все категории работников, которые были весьма многочисленны, в конечном счете, по-видимому, становились коллегиями; так же происходило и с теми, кто занимался торговлей. В то же время характер этих групп изменился; в конце концов они стали настоящими винтиками в руках администрации. Они выполняли официальные функции; каждая профессия рассматривалась как общественная служба, за несение которой соответствующая корпорация несла ответственность перед государством 8. Это была гибель института, так как зависимость от государства незамедлительно превратилась в невыносимую кабалу, которую императоры могли поддерживать только принуждением. Использовались самые разные приемы, чтобы помешать трудящимся уклониться от тяжких обязанностей, вытекавших из самой их профессии; дошли до того, что стали прибегать к рекрутированию и вербовке путем насилия. Такая система, очевидно, могла существовать только до тех пор, пока политическая иласть была достаточно сильной, чтобы ее навязывать. Вот почему она не пережила распада Империи. Впрочем, гражданские войны и иностранные вторжения разрушили торговлю и промышленность; ремесленники воспользовались этой обстановкой, бежали из городов и рассеялись по деревням. Так в первые века нашей эры произошло то, что в точности повторилось в конце XVIII в.: жизнь корпораций почти полностью угасла. От нее едва сохранились некоторые следы в Галлии и Германии, в городах римского происхождения. И если бы в это время какой-нибудь теоретик пытался осмыслить ситуацию, то он бы вполне правдоподобно заключил, как это позднее сделали экономисты, что корпорации не имеют или, по крайней мере, больше не имеют основания, что они безвозвратно исчезли. Он несомненно третировал бы как реакционную и неосуществимую всякую попытку их восстановить. Но события быстро бы опровергли подобное пророчество. Действительно, спустя некоторое время корпорации возникли вновь во всех европейских обществах. Они возродились к XI—XII вв. В это время, говорит Левассер, «ремесленники начинают ощущать потребность объединиться и образуют свои первые ассоциации» и. В XIII в., во всяком случае, они испытывают новый расцвет и раз- нпваются вплоть до того времени, когда начинается их новый упадок. Столь живучий институт не мог бы зависеть от какого-то случайного свойства; еще менее вероятно, чтобы оп был продуктом некоего коллективного за- олуждепия. Если начиная с зарождения античных государств до расцвета Римской империи, с пачала существования христианских обществ вплоть до Нового времени они были необходимы, значит, они отвечают устойчивым п глубинным потребностям. Даже тот факт, что после первого исчезновения они возродились сами собой и в новой форме, совершенно обесценивает аргумент, представляющий их насильственное разрушение в конце прошлого века как доказательство того, что они больше не гармонируют с новыми условиями коллективного существо- и Les Classes ouvri?res en France jusqu’? la R?volution, I, p. 194* 19 вания. Впрочем, потребность в том, чтобы вернуть корпорации к жизни, ощущаемая теперь всеми большими цивилизованными обществами,— это самый верный симптом того, что их радикальное упразднение не было лекарством, а реформа Тюрго2* вызывала необходимость другой реформы, которую нельзя бесконечно откладывать. II Но если не всякая корпоративная организация непременно является историческим анахронизмом, то есть ли основания думать, что в наших современных обществах она призвана сыграть ту значительную роль, которую мы ей приписываем? Ведь если мы считаем ее необходимой, то не вследствие экономической пользы, которую она может принести, а из-за нравственного влияния, которое она могла бы оказывать. В профессиональной группе мы видим прежде всего моральную силу, способную сдержать натиск разных форм индивидуального эгоизма, поддержать в сердцах трудящихся живое чувство их общей солидарности, воспрепятствовать праву сильного столь грубо применяться в промышленных и торговых отношениях. Однако ее считают неподходящей для такой роли. Поскольку она возникла в связи с преходящими интересами, кажется, что она сможет служить только утилитарным целям, и воспоминания, оставшиеся от корпораций старого режима, лишь подтверждают это впечатление. Их охотно представляют себе в будущем такими, какими они были в последнее время своего существования, занятыми прежде всего поддержанием или увеличением своих привилегий, укреплением своего монопольного положения. При этом не видят, как такие узкопрофессиональные заботы могли бы оказывать благотворное воздействие на нравственность организации и ее членов. Но не нужно распространять на весь корпоративный строй то, что может быть верным в отношении некоторых традиций и весьма короткого периода их развития. Ее принципиальное устройство не только не вызывало чего- то вроде нравственного недуга, но именно нравственную роль она главным образом и играла на протяжении большой части своей истории. Это особенно очевидно в отношении римских корпораций. «Корпорации ремесленников,— говорит Вальцинг,— у римлян отнюдь не носили столь ярко выраженного профессионального характера, э средневековье: мы не встречаем в цих та регде^ и моитации методов работы, ни принудительного ученичества, ни монополии; их целью не было также объединение средств, необходимых для разработки какой-нибудь отрасли промышленности» 9. Конечно, объединение придавало им больше сил для защиты их общих интересов. Но это было лишь одно из полезных побочных следствий данного института, а не его основание и главная функция. Прежде всего корпорация была религиозной коллегией. Каждая из них имела своего особого бога, культ которого, когда у нее были средства, отправлялся в специальном храме. Точно так же, как каждая семья имела своего Lar familiaris3*, а каждый город — своего Genius publicusk*, у каждой коллегии был свой бог-хранитель, Genius collegii5*. Естественно, этот профессиональный культ не обходился без праздников, которые отмечали совместно жертвоприношениями и пирами. Впрочем, самые разные обстоятельства служили поводом для веселых собраний; кроме того, за счет общины часто происходило распределение продовольствия и денег. Часто обсуждался вопрос, была ли в корпорации касса взаимопомощи, помогала ли она регулярно тем из своих членов, кто в этом нуждался, и мнения по этому поводу разделились10. Но дискуссия отчасти лишается своего интереса и значения вследствие того, что эти совместные, более или менее регулярные, пиршества и сопровождавшие их раздачи продовольствия и денег часто играли роль помощи и благотворительной деятельности. В любом случае несчастные люди знали, что могут рассчитывать на это замаскированное пособие. Следствием религиозного характера коллегии ремесленников было то, что она в то же время являлась и похоронной коллегией. Объединенные, как и Gentiles, одним и тем же культом при жизни, члены корпорации хотели, как и они, находиться вместе в своем вечном сне. Все достаточно богатые корпорации имели коллективный columbariumв*, в котором, если у коллегии не было средств на покупку участка для погребения, она устраивала, по крайней мере для своих членов, торжественные похороны из средств общей кассы. Общий культ, общие пиры, общие праздники, общее кладбище — не составляет ли все это вместе отличительные признаки семейной организации у римлян? Поэтому и было сказано, что римская корпорация была «большой семьей». «Никакое другое слово,—говорит Вальцинг,— не характеризует лучше природу связей, объединявших собратьев, и многие признаки свидетельствуют, что среди них царило настоящее братство» 11. Общность интересов замещала кровные узы. «Члены корпорации считали себя братьями настолько, что иногда называли так друг друга». Правда, самым употребительным выражением было sodales7*, но и это слово выражает духовное родство, тесное братство. Покровитель и покровительница коллегии часто носили звапие отца и матери. «Доказательство тфеданности, которую собратья испытывали к своей коллегии,— это то, что ей завещали и дарили. Это также погребальные памятники, на которых мы читаем: Pius in collegio8*; человек был почтителен к своей коллегии, как говорили Pius in suos» 12.9* Эта семейная жизнь была настолько развита, что Буассье сделал из нее главную цель всех римских корпораций. «Даже в рабочих корпорациях,— говорит он,— объединялись прежде всего для того, чтобы получать удовольствие от совместной жизни, чтобы находить вне своего дома отдохновение от усталости и огорчений, чтобы поддерживать связи менее тесные, чем в семье, менее обширные, чем в городе, и таким образом сделать свою жизнь более легкой и приятной» 13. Поскольку христианские общества принадлежат к социальному типу, весьма отличному от античных государств, средневековые корпорации не похожи точно на римские. Но они также образуют для своих членов нравственную среду. «Корпорация,— говорит Левассер,— соединяла тесными узами людей, занимающихся одним и тем же ремеслом. Довольно часто она устраивалась при церковном приходе или отдельной часовне, призвав себе в защитники какого-нибудь святого, который становился покровителем всей общины... Там собирались, очень торжественно участвовали в праздничных мессах, после чего члены братства проводили остаток дня в веселых совместных пиршествах. В этом отношении корпорации средневековья очень напоминали римские» 14. Кроме того, корпорация часто жертвовала часть фондов, формировавших ее бюджет, на благотворительные цели 18. С другой стороны, точные правила устанавливали в каждом виде ремесла взаимные обязанности хозяев и рабочих, так же как и обязанности хозяев по отношению друг к другу. Правда, некоторые из этих установлений могут не соответствовать нашим современным представлениям, но их нужно оценивать согласно нравственности того времени, поскольку именно ее они выражают. Бесспорно то, что все они вдохновлялись заботой не о тех или иных индивидуальных интересах, но об интересе корпоративном, хорошо или плохо понятом, не имеет значения. Подчинение же частной пользы общей пользе, какой бы она ни была, всегда носит нравственный характер, так как оно непременно заключает в себе дух самопожертвования и самоотречения. К тому же многие из этих предписаний происходят от нравственных чувств, которые сохранились и у нас. Слуга был защищен от капризов своего хозяина, который не мог уволить его когда угодно. Правда, обязательство было взаимным, но, помимо того, что эта взаимность справедлива сама по себе, она еще больше оправдана важными привилегиями, которыми пользовался тогда рабочий. Так, хозяевам было запрещено лишать его права на труд, прибегая к помощи их соседей или даже жен. Словом, говорит Левассер, «эти предписания относительно подмастерьев и рабочих не должны игнорироваться историком и экономистом. Они пе являются творением варварской эпохи. Они несут па себе печать последовательности и известного здравого смысла, которые, несомненно, достойны внимания» 19. Наконец, целый свод правил был призван гарантировать профессиональную честность. Были приняты всякого рода предосторожности, чтобы помешать торговцу или ремесленнику обмануть покупателя, чтобы обязать их «делать дело хорошо и честно» 20. Конечно, пришло время, когда правила стали бессмысленно придирчивыми, а хозяева стали больше заботиться об охране своих привилегий, чем о доброй славе профессии и честности своих работников. Но не существует института, который бы в определенный момент не вырождался, либо потому, что не мо- 18 Ibid., р. 221. См. о том же нравственном характере корпорации: в Германии - Gierke. Das deutsche Genossenschaftswesen. I., S. 384; в Англии - Ashley. Histoire des doctrines ?conomiques. I, P. 101. 19 Op. cit., I, p. 238. 20 Ibid., p. 240-261. жет вовремя Измениться и застывает в неподвижности, либо потому, что развивается односторонне, утрируя некоторые из своих свойств; это делает его непригодным для выполнения тех задач, для которых он был предназначен. Это может послужить основанием для того, чтобы постараться его реформировать, а не объявить его раз навсегда бесполезным и разрушить его. Как бы то ни было, предшествующих фактов достаточно, чтобы доказать, что профессиональная группа вполне способна оказывать нравственное воздействие. Столь значительное место, которое занимала в ее жизни религия как в Риме, так и в средние века, делает особенно очевидной истинную природу ее функций, так как всякая религиозная община составляла тогда нравственную среду, а нравственная дисциплина обязательно стремилась принять религиозную форму. Кроме того, этот характер корпоративной организации связан с действием весьма общих причин, влияние которых можно видеть в других обстоятельствах. С того момента, как внутри политического общества некоторое множество индивидов обнаруживает у себя общие идеи, интересы, чувства, занятия, которые остальная часть населения с ними не разделяет, они под влиянием отмеченных сходств неизбежно притягиваются друг к другу, ищут друг друга, завязывают отношения, объединяются, и так постепенно внутри глобального общества образуется ограниченная группа, имеющая свой особый облик. Но как только группа сформировалась, она становится источником нравственной жизни, естественно несущей на себе печать особых условий, в которых она возникла. Невозможно, чтобы люди жили вместе, постоянно поддерживали отношения, не ощущая то целое, которое они образуют своим объединением, не привязываясь к этому целому, не заботясь об его интересах и не учитывая их в своем поведении. Но эта привязанность к чему-то, что превосходит индивида, это подчинение частных интересов общему и есть источник всякой нравственной деятельности. Если это чувство уточняется и определяется, если, применяясь к самым обычным и самым важным обстоятельствам жизни, оно выражается в определенных формулах, то мы получаем свод нравственных правил в процессе формирования. Помимо того, что этот результат осуществляется сам собой, силой самих вещей, оп еще и полезеп, и ощущение его полезности способствует его упрочению. Не только общество заинтересовано в том, чтобы формировались частные группы для регулирования развивающейся в них деятельности, которая в противпом случае стала бы анархической; индивид также находит в них источник радостей, ведь от анархии страдает и он сам. Он также страдает от разногласий и беспорядков, возникающих в тех случаях, когда межиндивидуальные отношения не подчинены никакому регулирующему влиянию. Человеку плохо живется и среди своих ближайших соратников, если он находится с ними в состоянии войны. Это ощущение всеобщей враждебности, связанные с этим взаимное недоверие и напряженность являются болезненными состояниями, когда они носят хронический характер. Если мы и любим войну, то мы любим также и радости мира, и последние ценятся тем больше, чем более люди социализированы, т. е. (поскольку оба слова равнозначны) цивилизованны. Совместная жизнь не только принудительна, но и притягательна. Конечно, принуждение необходимо, чтобы заставить человека выйти за собственные пределы, добавить к своей физической природе другую природу; но, по мере того как он начинает ценить прелести этого нового существования, он приобретает в них потребность, и нет такого рода деятельности, где бы он их страстно не искал. Вот почему, когда индивиды, обнаруживающие общие интересы, объединяются, то они это делают не только для защиты своих интересов, но для того, чтобы объединиться, чтобы не чувствовать себя затерявшимися среди противника, чтобы получать удовольствие от общения, составлять одно целое с другими, т. е. в конечном счете чтобы вместе жить единой нравственной жизнью. Семейная мораль сформировалась таким же образом. Поскольку семья сохраняет в наших глазах свой престиж, то нам кажется, что она была и остается школой самоотверженности и самоотречения, очагом нравственности, в силу совершенно особых черт, присущих только ой и нигде больше не обнаруживаемых пи в какой степени. Людям нравится думать, что кровное родство содержит в себе исключительно мощную причину нравственной близости. Но мы не раз имели случай показать15, что кровное родство ни в коей мере не обладает чрезвычайной действенностью, которую ему приписывают. Доказательством служит то, что в массе обществ множество неединокровных родственников оказывается внутри одной семьи; так называемое искусственное ^Ьдство образуется там очень легко, и оно имеет все следствия родства естественного. И наоборот, часто случается, что очень близкие кровные родственники являются морально и юридически чужими друг другу; таковы, например, когнаты10* в римской семье. Семья, таким образом, не обязана своими добродетелями общности происхождения; это просто группа индивидов, сблизившихся между собой в рамках политического общества благодаря более тесной общности идей, чувств и интересов. Кровное родство могло облегчить эту концентрацию, так как оно, естественно, имеет следствием сближение сознаний. Но вмешались и многие другие факторы; физическое соседство, солидарность интересов, потребность в объединении для борьбы против общей опасности или просто в объединении — все это были важные причины сближения. Они, однако, неспецифичны для семьи; их действие обнаруживается, хотя и в других формах, в корпорации. Если, таким образом, первая из этих групп сыграла столь важную роль в нравственной истории человечества, то почему вторая не может играть такую же? Конечно, между ними всегда будет та разница, что члены семьи объединяют всю целостность своего существования, тогда как члены корпорации — только свои профессиональные интересы. Семья есть нечто вроде целостного общества, воздействие которого распространяется как на нашу экономическую деятельность, так и на религиозную, политическую, научную и т. д. Все мало-мальски значительное, что мы делаем даже вне дома, в ней отражается и вызывает соответствующие реакции. Сфера влияния корпорации в определенном смысле уже. Но не следует терять из виду все более важное место, которое профессия занимает в жизни по мере развития разделения труда, так как область каждой индивидуальной деятельности все более замыкается в границах, обозначенных функциями, исполнять которые индивид специальпо уполномочен. Кроме того, поскольку воздействие семьи распространяется на все, оно может носить только общий характер: детали от нее ускользают. Наконец, и это главное, семья, утратив присущие ей некогда единство и неделимость, утратила тем самым и значительную часть своей действенности. Поскольку она теперь разделяется в каждом поколении, человек значительную часть своей и О О жизни проводит впе всякого семейного влияния , 22 Мы развили эту мысль в «Самоубийстве». С, 433, 20 У корпорации нет этих разрывов, она продолжается непрерывно, как сама жизнь. Поэтому некоторые ее недостатки по сравнению с семьей в какой-то мере компенсируются. Мы посчитали нужным сопоставить таким образом семью и корпорацию не просто для того, чтобы установить между ними поучительные параллели; дело в том, что эти два института в определенной степени родственны друг другу. Это особенно ярко демонстрирует история римских корпораций. Действительно, мы видели, что они сформировались по образцу семейной группы; вначале они представляли собой лишь ее новую и увеличенную форму. Профессиональная группа не напоминала бы до такой степени семейную, если бы между ними не было какой-то родственной связи. В определенном смысле корпорация была наследницей семьи. Пока производство остается исключительно сельскохозяйственным, оно имеет в лице семьи и деревни (которая также есть нечто вроде большой семьи) свое непосредственное орудие и в другом не нуждается. Поскольку обмен отсутствует или слабо развит, жизнь земледельца не выводит его за пределы семейного круга. Так как экономическая жизнь протекает внутри дома, семьи достаточно для ее регулирования; семья сама, таким образом, служит профессиональной группой. Но когда существуют ремесла, дело обстоит уже не так. Ведь чтобы получать от ремесла средства существования, нужны клиенты, а чтобы их найти, надо выйти из дома. Из него необходимо выходить также для того, чтобы устанавливать отношения с конкурентами, бороться против них, договариваться с ними. Кроме того, ремесла прямо или опосредованно связаны с городами, а города всегда формировались и пополнялись главпым образом за счет иммигрантов, т. е. индивидов, покинувших родную среду. Таким образом возникла новая форма деятельности, выходившая за старые семейные рамки. Чтобы не оставаться в неорганизованном состоянии, она должна была создать себе новые, подходящие ей рамки. Иначе говоря, была необходимость в образовании вторичной группы нового типа. Так родилась корпорация; она заменила собой семью в осуществлении Функции, которая вначале была семейной, но больше не < могла сохранять свой семейный характер. Подобное происхождение не дает оснований приписывать ей принципиально безнравственный характер, что иногда делается. Точно так же как семья была средой, в которой вырабатывались семейные мораль и право, корпорация — это естественная среда, в которой должны вырабатываться профессиональные мораль и право. III Чтобы, однако, рассеять все предубеждения, чтобы продемонстрировать, что корпоративная система — это институт, принадлежащий не только прошлому, необходимо показать, каким преобразованиям она должна и может подвергнуться, чтобы адаптироваться к современным обществам; ведь очевидно, что теперь она не может быть такой же, как в средние века. Чтобы методически рассмотреть этот вопрос, нужно было бы первоначально установить, каким образом корпоративный строй эволюционировал в прошлом и каковы причины, определившие его основные изменения. Тогда можно было бы с некоторой долей уверенности предположить, чем он призван стать, учитывая условия, в которых оказались в настоящее время европейские общества. Но для этого необходимы сравнительные исследования, которых нет и которые мы не можем провести мимоходом. Теперь же, вероятно, можно попытаться увидеть лишь в самых общих чертах, каково было это развитие. Из предшествующего изложения следует, что корпорация в Риме была не тем, чем она стала впоследствии в христианских обществах. Она отличается там не только более религиозным и менее профессиональным характером, но и тем местом, которое она запимает в обществе. 13 действительности она была, по крайней мере вначале, институтом внесоциальпым. Историк, пытающийся разложить на элементы политическую организацию римлян, в процессе своего анализа не встречает ни одного факта, который бы свидетельствовал о существовании корпораций. В качестве определенных и признанных единиц они ие входили в систему римских учреждений. Ни в каких выборных и военных собраниях ремесленники не собирались по коллегиям. Нигде профессиональная группа как таковая не принимала участия в общественной жизни, ни целиком, ни через постоянных представителей. Речь может идти самое большее о трех или четырех коллегиях, которые считали возможным отождествлять с некоторыми центуриями, основанными Сервием Туллием паги, аегащ ЦЬШпеэ, сотШпез) и*; но и этот факт точцо цд п установлен16. Что же касается других корпораций, то отит несомненно находились вне официальной организации римского народа 17. Эта в некотором роде эксцентричная ситуация объясняется самими условиями, в которых корпорации сформировались. Они появляются в тот момент, когда начинают развиваться ремесла. Но в течение длительного времени ремесла составляли лишь вспомогательную и вторичную форму социальной деятельности у римлян. Рим был главным образом сельскохозяйственным и военным обществом. Как общество сельскохозяйственное, оно было разделено на %егйе$ 13* и на курии; объединение по центуриям отражало скорее военную организацию. Что касается промышленных функций, то они были слишком рудиментарны, чтобы влиять на политическую структуру римского государства 18\ Кроме того, вплоть до весьма позднего момента римской истории ремесла подвергались нравственной опале, что не позволяло им занимать стабильное место в государстве. Несомненно, пришло время, когда их социальное положение улучшилось. Но способ, которым было достигнуто это улучшение, сам по себе знаменателен. Чтобы добиться уважения своих интересов и определенной роли в общественной жизни, ремесленпи- ки вынуждены были прибегать к неподобающим, незаконным приемам. Они одержали верх и избавились от презрения, объектом которого были, только путем интриг, заговоров, подпольной агитации19. Это лучшее доказательство того, что само по себе римское общество для них не было открыто. И хотя впоследствии они в конце концов были интегрированы в государство, с тем чтобы стать винтиками административной машины, это положе ние было для них не славным завоеванием, а тягостной зависимостью. Если они и вошли тогда в государство, то не заняли в нем того места, на которое их социальные услуги могли бы дать им право; просто правительственной власти было сподручней следить за ними. «Корпорация,— говорит Левассер,— стала цепью, которая заковала их и которую имперская рука сжимала тем сильнее, чем более тягостным или необходимым государству был их труд» 20. Совершенно новым было их место в средневековых обществах. Сразу же, как только корпорация появляется, она оказывается нормальным обрамлением для той части населения, которая была призвана играть в государстве столь значительную роль,— для буржуазии, или третьего сословия. В самом деле, долгое время буржуа и ремесленники составляли одно целое. «Буржуазия в XIII в.,— говорит Левассер,— состояла исключительно из ремесленников. Класс законодателей и чиновников едва начинал формироваться; ученые еще принадлежали к духовенству; число рантье было очень незначительно, потому что земельная собственность тогда почти целиком находилась в руках дворян. Простолюдину оставалась работа только в мастерской или за прилавком, и именно через промышленность или торговлю он завоевал себе место в королевстве» 21. Точно так же было и в Германии. Слова «буржуа» и «горожанин» были синонимами, и, с другой стороны, известно, что немецкие города образовались вокруг постоянных рынков, открытых сеньором в одном из мест своего владения22. Население, группировавшееся вокруг этих рынков и ставшее городским населением, состояло почти исключительно из ремесленников и торговцев. Поэтому слова foreuses или mercatores 14* одинаково употреблялись для обозначения жителей городов, a jus civile15*, или городское право, очень часто называется jus fori16*, или рыночное право. Таким образом, организация ремесел и торговли была, по-видимому, первоначальной организацией европейской буржуазии. Поэтому, когда города освободились от сеньориальной опеки, когда образовалась коммуна, ремесленный цех, предшествовавший этому движепию и подготовивший его, стал основой коммунального устройства. Действительно, «почти во всех коммунах политическая система и выборы магистратов основаны на разделении граждан по ремесленным цехам» 23. Очень часто голосовали по ремесленным цехам и в то же время выбирали глав корпорации и коммуны. «В Амьене, например, ремесленники собирались ежегодно, чтобы выбрать мэров каждой корпорации или цеха; избранные мэры назначали затем двенадцать эшевенов, которые назначали еще двенадцать, а эшеве- ны17* в свою очередь представляли мэрам цехов трех лиц, из которых они выбирали мэра коммуны... В некоторых городах способ избрания был еще сложнее, но во всех городах политическая и муниципальная организации были тесно связаны с организацией труда» 24. И наоборот, точно так же как коммуна была совокупностью цехов, цех был маленькой коммуной уже в силу того, что он был образцом, увеличенной и развитой формой которого являлся институт коммуны. Известно, чем в истории наших обществ была коммуна, ставшая со времепем их краеугольным камнем18*. Следовательно, поскольку она была объединением корпораций и сформировалась по образцу корпорации, то именно последняя в конечном счете послужила основой для всей политической системы, родившейся из коммунального движения. Мы видим, что вместе с тем значительно выросли ее значение и достоинство. В то время как в Риме она вначале находилась почти вне нормальных социальных рамок, она, наоборот, послужила элементарной рамкой для наших современных обществ. Это еще одна причина, по которой мы отказываемся видеть в ней архаический институт, обреченный выпасть из исторического развития. Если в прошлом роль корпорации становилась более важной, жизненно необходимой по мере развития торговли и промышленности, то совершенно неправдоподобно, чтобы теперептпий экономический прогресс мог лишить ее всякого основания. Противоположная гипотеза кажется более обоснованной 25. Но сделанный нами беглый наборосок позволяет извлечь и другие уроки. Прежде всего он дает возможность предположить, как корпорация временно впала в немилость приблизительно два века назад и, следовательно, какой она должна стать, чтобы вновь занять свое место среди наших общественных институтов. В самом деле, мы только что видели, что в форме, присущей ей в средние века, она была тесно связана с организацией коммуны. Эта связь была гармоничной, пока сами ремесла носили коммунальный характер. Пока клиентами ремесленников и торговцев были почти исключительно жители города или ближайших окрестностей, т. е. пока рынок носил в основном локальный характер, ремесленного цеха с его муниципальной организацией было достаточно для удовлетворения всех потребностей. Но положение изменилось, как только возникла крупная промышленность; поскольку она не ограничена рамками города, она не могла замыкаться в системе, которая не была создана для нее. Во-первых, ее местонахождение не обязательно должно быть в городе; она может даже расположиться вне всякой ранее существующей агломерации, городской или сельской. Она изыскивает лишь такое место, где сможет лучше всего снабжаться сырьем и откуда она сможет легче всего распространять свое влияние. Затем сфера ее действия не ограничена никаким определенным районом, ее клиентура набирается отовсюду. Столь основательно вовлеченный в коммуну институт, каким была старая корпорация, не мог, стало быть, служить средой и регулятором для формы коллективной деятельности, столь чуждой жизни коммуны. И действительно, как только крупная промышленность появилась, она совершенно естественно оказалась вне корпоративного строя, и именно поэтому ремесленные цехи постарались всеми средствами воспрепятствовать ее прогрессу. Однако она не была при этом освобождена от всякой регламентации: первоначально государство по отношению к ней прямо играло ту же роль, что и корпорации по отношению к мелкой торговле и городскому ремеслу. Предоставляя мануфактурам некоторые привилегии, королевская власть вместе с тем подчиняла их своему контролю, о чем свидетельствует само присвоенное им звание королевских мануфактур. Известно, однако, насколько государству несвойственна эта функция; его прямая опека поэтому не могла не стать гнетущей. Она стала даже почти невозможной с того момента, как крупная промышленность достигла определенной степени развития и разнообразия; вот почему классические экономисты с полным правом требовали отмены этой опеки. Но хотя корпорация в том виде, как она тогда существовала, не смогла приспособиться к этой новой форме промышленности, хотя государство не смогло заменить прежнюю корпоративную дисциплину, это не означает, что всякая дисциплина оказалась с тех пор бесполезной. Отсюда следовало лишь то, что прежняя корпорация должна была подвергнуться изменениям, чтобы продолжать выполнять свою функцию в новых экономических условиях. К несчастью, у нее не хватило гибкости, чтобы вовремя измениться; вот почему она была уничтожена. Поскольку она не смогла приспособиться к новой, бурно зарождавшейся жизни, жизнь ее покинула, и она стала, таким образом, тем, чем была накануне революции: чем-то вроде мертвой субстанции, инородным телом, которое сохранялось в социальном организме лишь силой инерции. Неудивительно поэтому, что настал момент, когда она была из него насильственно удалена. Но ее разрушение не было средством удовлетворения потребностей, которые она не могла удовлетворить. И, таким образом, мы продолжаем сталкиваться с той же проблемой, ставшей лишь более острой после столетия колебаний и бесплодных экспериментов. Работа социолога — не то же самое, что работа государственного деятеля. Нам не нужно поэтому подробно излагать, какой должна была бы быть эта реформа. Нам достаточно определить ее общие принципы, опираясь на приведенные факты. Опыт прошлого свидетельствует прежде всего о том, что рамки профессиональной группы должны всегда быть связаны с экономическим окружением; именно из-за отсутствия такой связи корпоративный строй погиб. Стало быть, поскольку рынок из муниципального, каким он был некогда, превратился в национальный и международный, то и корпорация должна получить такое же распространение. Вместо того чтобы ограничиваться только ремесленниками одного города, она должна вырасти настолько, чтобы включить в себя всех представителей профессии, рассеянных на всем территориальном пространстве26, так как, в каком оы регионе они ни находились, живут ли они в городе или в деревне, они все солидарны между собой и совместно участвуют в общей жизни. Поскольку эта общая жизнь в некоторых отношениях независима от всяких территориальных рамок, необходимо создание соответствующего органа, который бы ее выражал и регулировал ее функционирование. Вследствие своего важного значения такой орган обязательно был бы прямо связан с центральным органом коллективной жизни, так как события, достаточно важные для целой категории промышленных предприятий в стране, непременно отражаются повсюду; государство не может пе чувствовать этого, что приводит к его вмешательству. Поэтому королевская власть не без основания инстинктивно стремилась не оставлять вне поля своего действия крупную промышленность, как только она появлялась. Она не могла не интересоваться формой деятельности, которая по своей природе всегда способна влиять на общество в целом. Но это регулирующее воздействие, хотя и необходимо, не должно вырождаться в тесную зависимость, как это произошло в XVII и XVIII вв. Оба связанных между собой органа должны оставаться различными и автономными: у каждого из них свои функции, с которыми только он и может справиться. Хотя правительственным органам надлежит устанавливать общие принципы промышленного законодательства, они неспособны дифференцировать их по различным видам промышленности. Именно эта дифференциация составляет задачу, свойственную корпорации 27. Эта единая для всей страны организация, впрочем, отнюдь не исключает формирования вторичных органов, включающих трудящихся одной специальности одного и того же региона или одной местности. Роль этих органов состояла бы в еще большей специализации профессионального регулирования в соответствии с локальными или региональными потребностями. Экономическая жизнь могла бы, таким образом, регулироваться и развиваться, ничего не теряя в своем разнообразии. Тем самым корпоративный строй был бы защищен от склонности к неподвижности, в которой его часто и справедливо упрекали в прошлом; этот недостаток был связан с узкокоммунальным характером корпорации. Пока она ограничивалась городскими стенами, она неизбежно становилась пленницей традиции, как и сам город. Поскольку в столь узкой группе условия жизни почти неизменны, привычка господствует там над людьми и вещами без всякого противодействия, и новшеств там просто опасаются. Традиционализм корпораций был, таким образом, лишь одной из сторон коммунального традиционализма и базировался на тех же основаниях. Далее, когда он укоренился в нравах, он пережил причины, которые его породили и первоначально оправдывали. Вот почему, когда материальная и моральная концентрация страны и ее следствие — крупная промышленность — открыли людям новые желания, пробудили новые потребности, внедрили во вкусы и в моды неведомую ранее подвижность, корпорация, упрямо цеплявшаяся за свои старые обычаи, оказалась не в состоянии ответить на эти новые требования. Но национальные корпорации именно вследствие их размеров и сложности не подвергались бы этой опасности. Слишком много умов было бы вовлечено в корпорацию, чтобы в ней могло установиться неподвижное единообразие. В группе, образованной из многочисленных и разнообразных элементов, непрерывно происходят перестановки, которые также являются источниками новшеств28. Равновесие такой организации не было бы жестким и, следовательно, естественным образом гармонировало бы с подвижным равновесием потребностей и идей. Впрочем, не нужно думать, будто роль корпорации должна целиком состоять в установлении и применеыии правил. Несомненно, повсюду, где образуется группа, образуется также и нравственная дисциплина. Но установление такой дисциплины — это лишь один из многочисленных способов, посредством которых проявляется нравственная жизнь. Группа — это не только нравственный авторитет, который управляет жизнью ее членов; это также источник жизни sui generis. Из нее исходит тепло, согревающее и воодушевляющее сердца, влекущее их друг к другу, растапливающее лед эгоизма. Таким же образом семья была в прошлом созидательницей права и морали, строгость которых часто достигала крайней степени, и в то же время была средой, в которой люди впервые учились вкушать радость, приносимую им чувствами. Мы видели также, как корпорация и в Риме, и в средние века пробуждала те же потребности и стремилась их удовлетворять. Корпорация будущего будет обладать еще более сложными функциями именно вследствие ее большего масштаба. Вокруг ее собственно профессиональных функций будут группироваться другие, находящиеся теперь в ведении коммун или частных обществ. Таковы, например, функции общественной благотворительности, хорошее исполнение которых предполагает существование между благотворителями и теми, кому эта благотворительность адресована, чувства солидарности, некоторую интеллектуальную и нравственную однородность, что естественным образом возникает в результате занятия одной и той же профессией. Многие виды просветительской деятельности (техническое образование, обучение взрослых и т. п.), по-видимому, также должны найти в корпорации естественную для себя среду. Точно так же обстоит дело с эстетической деятельностью; согласно природе вещей, эта благородная форма игры и отдыха, по-видимому, должна развиваться рядом с серьезной деятельностью, которой она будет служить противовесом и средством восстановления сил. В действительности мы уже видим, что одни профсоюзы являются одновременно обществами взаимной помощи, другие создают дома для совместной деятельности, в которых устраивают лекции, концерты, театральные представления. Корпоративная деятельность может, стало быть, осуществляться в самых разнообразных формах. Можно даже высказать предположение, что корпорация призвана стать основой или одной из основ нашей политической организации. В самом деле, мы видели, что, хотя вначале она была внешней по отношению к социальной системе, она стремится все более внедриться и нее по мере развития экономической жизни. Поэтому можно предвидеть, что, если развитие будет продолжаться в том же направлении, она должна будет занять в обществе центральное, господствующее место. В былые времена она была элементарным подразделением коммунальной организации. Теперь коммуна, бывшая в свое время самостоятельным организмом, растворилась в государстве, так же как муниципальный рынок — в национальном рынке. Не правомерно ли в связи с этим думать, что корпорация также должна была бы подвергнуться соответствующему преобразованию и стать элементарным подразделением государства, фундаментальной политической единицей? Общество, вместо того чтобы оставаться тем, что оно есть сегодня, агрегатом расположенных рядом территориальных округов, стало бы обширной системой национальных корпораций. С разных сторон выдвигается требование, чтобы выборные округа формировались по профессиям, а не по территориальным округам. Несомненно, таким образом, что политические ассамблеи более точно выражали бы разнообразие общественных интересов и их отношения: они были бы более верным обобщением социальной жизни в целом. Но сказать, что страна, чтобы осознать себя как целое, должна группироваться по профессиям, не значит ли признать, что профессиональная организация, или корпорация, должна стать важнейшим органом общественной жизни? Таким образом будет заполнен отмеченный нами далее серьезный пробел в структуре европейских обществ, и нашего в частности 29. Мы увидим, как по мере исторического развития организация, имеющая основой территориальные группы (деревня или город, округ, провинция и т. д.), все более теряет свое значение. Конечно, каждый из нас принадлежит к коммуне, к департаменту, но наши связи с ними становятся день ото дня все более слабыми и недолговечными. Эти географические подразделения большей частью искусственны и не пробуждают уже в нас глубоких чувств. Дух областничества безвозвратно исчез; местный патриотизм стал анахронизмом, и его невозможно произвольно восстановить. Муниципальные или департаментские дела затрагивают и увлекают нас почти исключительно в той мере, в какой они совпадают с нашими профессиональными делами. Наша деятельность простирается далеко за пределы этих слишком тесных для нее групп, а, с другой стороны, значительная часть того, что в них происходит, оставляет нас равнодушными. Произошло как бы спонтанное одряхление старой социальной структуры. Но невозможно, чтобы эта внутренняя организация исчезла без всякой замены. Общество, состоящее из множества неорганизованных, подобных пыли индивидов, которых гипертрофированно развитое государство силится заключить в свои объятья и удержать в них, представляет собой настоящее социологическое чудовище. Коллективная деятельность всегда слишком сложна, чтобы ее мог выразить один-единст- венный орган — государство. Кроме того, государство слишком далеко от индивидов, оно поддерживает с ними слишком поверхностные и неустойчивые отношения, чтобы иметь возможность глубоко проникнуть в индивидуальные сознания и внутренним образом социализировать их. Вот почему там, где оно составляет единственную среду, в которой люди могут готовиться к практике совместной жизни, они пеизбежно отрываются от нее, отдаляются друг от друга, а вместе с тем распадается и общество. Нация может поддерживать свое существование только в том случае, если между государством и отдельными лицами внедряется целый ряд вторичных групп, достаточно близких к индивидам, чтобы вовлечь их в сферу своего действия и, таким образом, втянуть их в общий поток социальной жизни. Мы показали выше, как профессиональные группы способны выполнить эту роль, к которой их все предназначает. Понятно поэтому, насколько важно, чтобы они вышли пз состояния неустойчивости и неорганизованности, в котором они находятся в течение столетия главным образом в экономической области, учитывая, что этого рода профессии поглощают теперь наибольшую часть коллективных сил 30. Возможно, теперь мы сможем лучше объяснить ВЫВОДЫ, к которым пришли в копце нашей книги «Самоубийство» 31. Мы уже представляли там сильную корпоративную организацию как средство лечения болезни, о существовании которой свидетельствует рост числа самоубийств, так же, впрочем, как и многие другие симптомы. Некоторые критики нашли, что лекарство не пропорционально масштабу болезни. Но дело в том, что они заблуждаются насчет истинной природы корпорации, ее места в пашей коллективной жизни в целом и серьезной аномалии, вызванной ее исчезновением. Они увидели в ней лишь утилитарную ассоциацию, призванную упорядочивать экономические интересы, тогда как в действительности она должна стать основным элементом нашей социальной структуры. Отсутствие всякого корпоративного института создает в таком обществе, как наше, пустоту, значение которой трудно переоценить. Нам не хватает целой системы органов, необходимых для нормального функционирования совместной жизни. Такой оспователь- пый изъян, очевидно, не является локальным, ограниченным какой-то частью общества. Это болезнь totius substantiae 19*, затрагивающая весь организм; следовательно, предприятие, которое поставит себе цель остановить ее, неизбежно вызовет самые широкие последствия. Этим затрагивается общее состояние здоровья социального организма. Это не означает, однако, что корпорация может быть чем-то вроде панацеи, способной решить все проблемы. Кризис, от которого мы страдаем, не вызван одной-един- ствеппой причиной. Для его прекращения недостаточно, чтобы там, где необходимо, установилась какая-нибудь регламентация; нужно, кроме того, чтобы она была такой, какой должна быть, т. е. справедливой. Поэтому, как мы отметим далее, «пока будут существовать богатые и бедные от рождения, не сможет существовать справедливый договор», пе сможет происходить справедливое распределение социальных условий32. Но, хотя корпоративная реформа не может заменить остальных, она составляет первоначальное условие их действенности. В самом деле, представим себе, что осуществлено наконец главное условие идеальной справедливости; предположим, что люди вступают в жизнь в состоянии полного экономического равенства, т. е. богатство целиком перестанет быть наследственным. Проблемы, над которыми мы бьемся, не будут этим решены. В действительности по-прежнему будут существовать экономический аппарат и различные уполномоченные лица, участвующие в его функционировании; нужно будет, следовательно, определить их права и обязанности, причем для каждой отрасли промышленности. Нужно будет, чтобы в каждой профессии сформировался свод правил, устанавливающий количество труда, справедливую заработную плату для различпых чиновников, их обязанности в отношении друг друга и группы и т. д. Мы окажемся, стало быть, так же как и теперь, перед пустотой. Из-за того, что богатство пе будет больше передаваться по наследству согласно тем же принципам, что теперь, состояние анархии не исчезнет, так как оно вызвано не только тем, что вещи находятся здесь, а не там, в этих руках, а не в других, но и тем, что деятельность, причиной или инструментом которой оказались эти вещи, не отрегулирована. И она не отрегулируется волшебным образом благодаря тому, что это полезно, если силы, необходимые для установления этой регламентации, заранее не будут созданы и организованы. Более того, тогда возникнут новые трудности, которые останутся неразрешимыми бей корпоративной организации. В самом деле, до сих пор преемственность экономической жизни обеспечивала семья — либо посредством института коллективной собственности, либо посредством института наследования. Она или нераздельно владела собственностью и эксплуатировала ее, или начиная с того момента, как старый семейный коммунизм был поколеблен, она получала эту собственность, будучи представле- па ближайшими родственниками по смерти собственника33. В первом случае пе было никакого изменения вследствие кончины кого-нибудь из собственников, и отношения людей и вещей оставались теми же, не изменяясь даже в связи со сменой поколений. Во втором случае изменение происходило автоматически и пе существовало явного момента, когда собственность оставалась бы свободной, не находясь ни в чьих руках. Но если семейная группа не должна играть больше эту роль, нужно, чтобы другой социальный орган заменил ее в выполнении этой необходимой функции. Есть только одно средство помешать периодической остановке функционирования вещей. Нужно, чтобы группа, существующая непрерывно как семья, или сама получала и использовала эти вещи, или получала их при каждой кончине собственника, с тем чтобы, если это возможно, передать их другому индивидуальному держателю, который бы извлекал из них пользу. Но мы уже отмечали и вновь отметим, насколько государство малопригодно для выполнения этих экономических задач, слишком частных для него. Следовательно, только профессиональная группа могла бы успешно выполнить их. В самом деле, она отвечает двум необходимым условиям: она слишком заинтересована в экономической жизни, чтобы не ощущать все возникающие в ней потребности, и в то же время она обладает постоянством, по крайней мере равным постоянству семьи. Но чтобы справиться с этой обязанностью, нужно еще, чтобы эта группа существовала. Она должна обрести достаточно устойчивости и зрелости, чтобы быть на высоте тех новых и сложных задач, которые на нее возлагаются. Итак, хотя проблема корпорации не единственная, требующая общественного внимания, она, несомненно, самая насущная, так как приступить к решению других проблем можно будет лишь тогда, когда будет решена эта. Невозможно будет внедрить ни одно сколько-нибудь важное изменение в юридическом строе, если не начать с создания органа, необходимого для установления нового права. Вот почему не имеет даже смысла задерживаться на точном выяснении того, каким должно быть это право; при нынешнем состоянии наших научных знаний мы можем предвидеть его лишь весьма приблизительно, недостоверно, в самых общих чертах. Насколько же важнее сразу приняться за работу по созданию нравственных сил, которые смогут определить это право, лишь осуществляя его!