Национал-большевизм как социологический метод

Мы видели, как внешний логос в качестве экстерналь- ного порядха на разных этапах либо подавлял коллективное бессознательное русского начала (преимущественно ноктюрна), либо (эпизодически) вступал с ним в особые взаимодействия.

Зададимся еще раз вопросом: что такое национал-большевизм? Исторически в качестве политического движения это не представляло собой никакого значения. Однако с точки зрения социологической эпистемы национал-большевизм (и в этом состоит его глубинное историческое значение, его актуальность) — первая в русской политической мысли серьезная попытка посмотреть на то, каким должно быть в идеале соотношение русского знаменателя и социальнорационального числителя, который в нашей истории почти всегда был внешним, « экстер н а л ь н ы м . Национал-большеВИКИ (и первые евразийцы) через анализ советского феномена с национальной точки зрения осмысляли, как создать русское общество (и возможно ли это!), которое было бы устроено на началах автохтонного «русского порядка» и где от народа было бы взято не только русское (ноктюрническое) бессознательное, но выведено еще и русское сознание. Согласно этой модели из русского бессознательного способна вырасти русская государственность, русское социально-политическое мышление, русский логос.

Наци она л-большевик и, представители «скифства» — Блок, Есенин, Брюсов, Волошин, Хлебников, Клюев, Маяковский, поэты и философы Серебряного века — непосредственно чаяли, ожидали поворотного события русской истории (и на самом деле нечто подобное произошло в 1917 году). Накануне Октябрьской революции они грезили о том, что когда-то из русского бессознательного родится действительно самостоятельный русский логос, самостоятельная русская эпистема, русская наука, русская государственность, русский социум.

Мы видели, что ранее этот социальный логос приходил к нам из других мест — с Запада или с Востока, где он вырастал из своей собственной (мифологической) почвы. Германский логос родился на почве германского бессознательного мифа и, отталкиваясь от нее, состоялся, сложился. То же справедливо для греческого логоса, отчетливо появившегося у досократиков и восшедшего как звезда с Платоном и Аристотелем, захватив своим сиянием весь Запад. Об этом блестяще писал Мартин Хайдеггер. А русского логоса так и не было. У нас он мог бы быть (хотя, кто знает, мог быть или не мс(г бы, вот здесь действительно мы гадаем), но задумка, замысел, мечта о развертывании русского логоса, произрастающего на базе русского коллективного бессознательного, безусловно, есть. В этом смысле чрезвычайно интересен этот куст культурный раннесоветской литературы, шире, культуры и также примыкающие к ней произведения предреволюционного периода, когда русская интеллигенция жила ожиданием именно такого чуда. Тогда, в Серебряном веке, и в раннесоветской «мистической» национал-бол ьшевистской литературе был разработан макет этого русского логоса.

Действительно, «Котлован» Платонова и особенно его роман «Чевенгур» — это национал-большевистская утопия. Она может кому-то показаться ужасной, а кому-то прекрасной, но главное —- в ней содержатся многие фундаментальные социологические черты — как будто гениальный инженер, исследуя глубокие структуры национальных сновидений, нарисовал проекты русского логоса, составил планы, схемы, чертежи, но...

В любом случае, хотя СССР и не стал в полной мере долгожданным браком между народом и властью, в этот пе- риод_ обнаружились наиболее глубинные аспекты собственно русской социологии — то есть механизмы устройства русского общества. Поэтому национал-большевизм (Устрялов, Ключников) и евразийство, продолжающие интуиции славянофилов и народников, являются важнейшим социологическим инструментом для корректной дешифровки русской истории. Политическая маргинальность национал- большевизма и евразийства компенсируется фундаментальностью тех вопросов и тем, которые они подняли, в то время как коммунистический мейнстрим советской идеологии — при полном политическом выигрыше — с точки зрения серьезности и состоятельности научных объяснений и прошлого, и настоящего русской истории представлял собой невнятную маргинальную нечленораздельность {где все было притянуто «за уши»), испарившуюся как дым после развала СССР. Национал-большевики были носителями внятной и основательной эпистемы, контрастирующей с ничтожностью политического влияния. Просто большевики властвовали в политике в полную силу, хотя их эпистема оказалась смехотворной и несостоятельной. 1990-е годы: новое заимствование логоса

Где же мы находимся сейчас, какова структура современного российского общества? Попытка соединить русский миф и марксистский логос, которая мобилизовала колоссальный потенциал народа, завершилась коллапсом. В 1991 году тематика советского логоса была снята с повестки дня.

По старой исторической традиции наша политическая элита (прямые наследники разложившихся позднесоветских бюрократов) обратилась вовне, на Запад и решила позаимствовать западный логос еще раз. На сей раз он был взят у Соединенных Штатов Америки, а также у Западной Европы. Западный социальный логос в конце XX века имел устойчивые черты: рынок, свобода, индивидуализм, демократия, права человека, толерантность.

Эти ценности выкристаллизовались на Западе в ходе исторического развития именно западного общества путем естественного эндогенного диалога между западным логосом и западным мифосом.

Это был не просто только что выкарабкавшийся в числитель логос, только что освободившийся от диурническо- го мифа, который его и выплеснул (помните, мы говорили, что такое «мыслить от Аушвица» и что, на самом деле, даже в эпоху рационализации всех социальных систем и политических институтов в XX веке мы видели, как чистый диурн западного (германского) мифа в своей архаической форме ворвался в европейскую культуру).

Западноевропейская культура, включая американскую культуру, в ходе своей истории вела напряженный интенсивный диалог с собственным бессознательным, и в частности с заложенным в нем комплексом господства, подавления, унижения, то есть, одним словом, с «расизмом» и «фашизмом». Антифашистский настрой современной европейской либеральной культуры — это в значительной степени результат критической саморефлексии, потому что сама западная душа несет в себе склонность к рабовладению, апартеиду, расизму.