О ком будут помнить?

Действительно, каноны lt;как стандарты оценки творческой значимостиgt; исторически ситуативны; но давайте попытаемся осознать все скрытые здесь смыслы. Мы не можем апеллировать к* какому-либо собранию «достойных», но неизвестных мыслителей, находящихся в тени на протяжении всей истории, но столь же «творческих», как и фигуры с прославленными именами, будто бы достижения этих неизвестных «достойных» измеряются в некотором трансисторическом царстве. Идеи являются творческими, поскольку они удерживают интерес других людей. Само понятие творчества предполагает суждение одного поколения о другом. Должны ли мы говорить, что исследуем не творчество, а репутацию? Это различение появляется из нашей тенденции героизировать и овеществлять (реи- фицировать) индивида вне окружающего контекста. Хотя это и кажется противоречащим нашей интуйции, согласно которой причины должны предшествовать тому, что мы пытаемся объяснить, «творчество», или «креативность», конкретного философа не определена до тех пор, пока не прошло несколько поколений, поскольку все зависит от того, насколько остро направлен фокус внимания на мысли индивида в долговременной структуре передающих идеи сетей.

Мой социологический критерий оценки уровня творчества основывается на количестве поколений, на которое передаются идеи. Я ранжировал философов Китая и Греции по количеству страниц, посвященных им в различных изложени

ях истории философии.

В источниках, наиболее близких к древним философам, также делались попытки исторических суждений о том, какие идеи более влиятельны и какие заслуживают того, чтобы о них помнить или по поводу них бороться. Современные истории китайской философии в конечном счете основываются на древних источниках, таких как труд раннего историка Сыма Тань (ок. 120 г. до н. э.), на критике, прозвучавшей со стороны Мэн-цзы, Сюнь-цзы, Хань Фэй-цзы, а также авторов книги «Чжуан-цзы» в адрес современных им школ. Современные изложения истории философии, как и предшествующие им труды, часто включают целые пассажи из данных древних источников, надстраиваясь над той долей внимания, которую ранние философы получали от ближайших по времени последующих философов. Мы не можем выпрыгнуть из истории. Однако это не является ограничением для нашего понимания интеллектуального творчества; такова уж природа данного зверя. Интеллектуальное величие человека — это воздействие его идей на ход интеллектуальной истории, влияние на последующие за ним поколения.

В моем ранжировании величие основано на степени интереса, проявляемого к философу другими мыслителями по прошествии длительных периодов времени. Каноны действительно меняются, но только среди тех фигур, которые вышли

на первый план в длительной последовательности формирования репутаций. По этой причине уровень структурного аспекта творчества не так-то просто распознать среди современников. Платон во время своей жизни был известен не больше, а, возможно, даже меньше, чем другие выходцы из кружка Сократа, такие •как Аристипп, основатель школы киренаиков, или Антисфен, зачинатель движения социального протеста, позже ставшего направлением киников. Аристотель в течение своей жизни наделал больше шуму; говорилось, что, возвращаясь из Афин с известием о триумфальной победе своего юного покровителя Александра Великого, Аристотель был в золотой короне и кольцах, причем его несли на кресле, подобном трону.

Сократ, напротив, был более всего героизирован в период популярности киников и скептиков, в 400-300 гг. до н. э., иначе говоря, в поколениях, непосредственно последовавших после его смерти. К нему взывали многие школы. Киники возводили свою родословную к современнику Сократа Антисфену, которого они считали учителем Диогена Синопского. Мегарская школа, основанная протеже Сократа Евклидом[37], поддерживала традицию «вопрошания и спора», в этой школе начали разрабатываться логические методы. От Сократа шли также недолго просуществовавшие школы Элиды (основана его учеником Федоном) и Кире- ны (основана Антисфеном); обе они следовали сократовской технике вопрошания обо всем, примененной теперь к вопросам ценности самой жизни.

приписывая их этой знаменитой фигуре и таким образом как бы въезжая в центр внимания на популярности соперничавших школ, которые в то время затмевали его собственную. Когда после 100 г. н. э. платонизм, в свою очередь, достиг господствующего положения (не как диалектика, но как метафизика, все больше смешивающаяся с оккультизмом), слава Сократа поблекла; не вернулась она ни среди исламских, ни среди средневековых христианских философов. Для нас сейчас слава Сократа — это во многом придаток интереса к Платону.

Подобные же истории можно рассказать и о Восточной Азии. К Конфуцию, чья слава и доктринальная традиция возводились на протяжении многих поколений, не всегда относились как к символической собственности конфуцианской школы. Он предстает, скорее, как «даосский» мудрец в историях Чжуан-цзы (ок. 300 г. до н. э.).' Были также взлеты и падения репутаций таких «великих», как Мэн-цзы (расцвет ок. 300 г. до н. э.), учение которого было возведено до уровня официального конфуцианского канона лишь 40 поколений спустя неоконфуцианцами — около 1050-1200 гг. н. э. [Graham, 1958, p. xiv, 158][38].

Доза реализма, присущая такому взгляду на длительную протяженность истории, является благотворным (хоть и неприятным) лекарством от нашего эгоцентризма и от того эгоцентризма, который мы приписываем нашим идеальным героям, тем редким «гениям» прошлых поколений, которые являются образцами в нашем внутреннем воображении. Интеллектуалы совершают прорывы и изменяют ход течения идей благодаря своему использованию того культурного капитала и той эмоциональной энергии, которые притекают к ним из прошлого и реструктурируются полем напряжений среди их современников. Достоинство их вклада, его «самостоятельное значение» или «внутренняя ценность», равно как и «общественный вклад», определяется тем, как развивается эта структура после их смерти.

Творчество, таким образом, предназначено для долгого плавания. Давайте проясним, что это означает. Минимальная единица интеллектуального изменения — это поколение, примерно 33 года. По крайней мере, столько времени необходимо для того, чтобы в философских предпосылках произошло какое-либо значительное изменение; и требуется, по крайней мере, еще одно или два поколения, чтобы увидеть, дает ли это изменение структурный вклад в нечто такое, чем могут заниматься последующие интеллектуалы. Как социологи, мы можем видеть это в нашей собственной дисциплине: нам ясно, кто является классиче

ским социологом примерно в 1900—30-е гг. (Вебер, Дюркгейм, Мид, Зиммель), но поколение, следовавшее непосредственно за ними находилось как раз в процессе отсеивания данных имен из большей совокупности[39]; в течение собственной жизни и сразу после смерти указанных классиков социологии их репутации были подвержены колебаниям, будучи иногда весьма локальными и второстепенными. Творческая работа, которая удерживает внимание в течение 5 или даже 10, 20 лет, может оказаться, только второстепенной флуктуацией, слишком краткой, чтобы быть подхваченной в долговременной перспективе интеллектуальной истории. Чтобы понять огромный масштаб соответствующих процессов, можно было бы попытаться измерить, сколько места «постмодернистские» философы, наделавшие столько шуму в 1980-е гг., займут в историях философии, которые будут написаны спустя два века или даже два поколения. Разумеется, то же самое справедливо для сегодняшних фигурантов будущих историй социологии или любой другой дисциплины. Социологический подход состоит в том, чтобы видеть взаимоотношение между человеческим передним планом любого конкретного поколения (и, конечно же, еще более краткими периодами в несколько лет или десятилетий, которые составляют фокус внимания непосредственных интеллектуальных проектов) и гораздо более безличной, безжалостной последовательностью поколений, являющейся царством творчества, которое мы называем исторически «великим».